Наше. Всё!

Поскольку Александр Сергеевич — это наше всё, то и достается ему соответственно. То есть больше всех. Ни одному другому писателю, наверное, не выпало посмертно на долю столько тенденциозно-парадной безвкусицы, сколько Пушкину. У истории и высших сил, как обычно, всё в порядке с иронией: трудно найти в русской литературе человека, подходящего ко всей этой позолоте меньше, чем он, с пренебрежением к службе и карьере, дурацкими эпиграммами и завораживающей легкостью во всем, включая пресловутый «пушкинский язык».

И ведь подавляющее большинство этого настоящего, легкого Пушкина не знает, имея представление только о бронзовом слепке, который изваял советский официоз, а теперь все пользуются им по инерции. Начинается, конечно, со школы. Она у нас чаще всего устроена так, что к моменту, когда дети способны понимать Пушкина (исключая сказки, о которых отдельный разговор), они полностью уверены, что если об этом говорит учитель — это какая-то тягомотина, с которой дела иметь не стоит. А уж если учитель это бурно нахваливает — надо вообще спасаться в ужасе. И этот неприглядный, честно говоря, образ великого русского поэта так и остается потом с людьми на всю жизнь. Осмелюсь предположить, что зачастую Александр Сергеевич теряет из-за школьных училок литературы самых благодарных своих читателей: таких же раздолбаев, каким был он сам. 

В старшей школе мы ставили на какие-то очередные «пушкинские недели в Макдональдсе» спектакль по «Выстрелу», немедленно получив широкий спектр обвинений в бескультурии, пошлости и надругательстве от педсостава. Спектакль, тем не менее, был показан — демократия в стране, ну! — и сорвал овации публики, состоявшей в основном из учеников 7-9 классов. Мы воспользовались донельзя банальным приемом: перенесли действие «повести Белкина» в восьмидесятые. Сюжет вошел в перестроечные реалии, с неферами, люберами и прочей блатной романтикой, как патрон в обойму. Я сама удивилась, сев писать сценарий, насколько в оригинальном тексте ничего не надо менять. А после спектакля поняла, что это — работает. 

«Это» — выдергивание мысли и текста из реалий XIX века, которые не только примелькались на школьных уроках, но еще и местами такие непонятные, а разбираться лень... Выдернули — и в современность, Ромео+Джульетта, когда понятно, что она — совершенная некст-дор-герл, живет на соседней улице, а на месте этого пацана запросто мог быть ты. В семнадцать это работает. Боже мой, да часто и в 25 работает. Вдруг оказывается, что все, что на школьном уроке успешно пролетало мимо ушей: «Как денди лондонский бу-бу бубубу-бубу-бубубу», — это твои насущные проблемы, и такой же денди лондонский тебе обещал позвонить три недели назад, гад, не позвонил до сих пор. И это никоим образом, что бы там ни говорили снобские дамы, не принижает таланта гения. Гений писал о вполне себе простых и жизненных вещах, окружавших его. И если нас сейчас окружают не пролетки и брегеты, а мерсы и айподы — то давайте поговорим об этом. Суть, что бы там кому ни блазилось, от замены антуража не изменится. Только ярче проступит.

Возьмем, например, все того же «Евгения Онегина». Я давно уже всех радую идеей, что Татьяна — это первое описание девушки-гота в русской литературе. Безо всяких, между прочим, переносных значений: на первую половину девятнадцатого века приходится расцвет готического романа, Эдгар Алан По и Франкенштейн Мэри Шелли, не говоря уже об огромном количестве более низкопробного чтива в модном стиле. И мода эта не может не порождать определенную категорию девушек, ею увлеченных, которые были «дики, печальны, молчаливы», и были детские проказы им чужды, страшные рассказы зимою в темноте ночей... Впрочем, вы и сами знаете. Идеальная готическая барышня — настолько идеальная, что мне кажется, Александр Сергеевич показывает нам не приверженницу готической моды — а то, какой эта приверженница хотела бы быть.

Впрочем, с приверженностью моде у Татьяны тоже все в порядке, как мы помним. И вот давайте теперь представим: девушка, вся состоящая из самых последних европейских тенденций, опять же, неформалка — по тем временам. В деревне. Вы знаете какую-нибудь деревню? Село? Райцентр хотя бы? Бывали? Восстановите в памяти. А теперь поместите туда девушку-гота с тонкой душевной организацией. В соответствующем, конечно, прикиде и со всеми вытекающими. И вот она там томится от общего непонимания — и тут с Москвы приезжает кто? Правильно, хипстер Евгений. У него есть вышеупомянутый айпод с модными треками, книжка Бегбедера и модные узкие штаны с ширинкой у коленок. Уж не пародия ли он? — спросит потом Татьяна. И мы ей ответим утвердительно, мы-то все про хипстеров понимаем, не в деревне живем. А она — в деревне, поэтому сначала в него неминуемо влюбляется. Дальнейшее развитие сюжета, в общем, предсказуемо: это очень понятная и очень... современная история. В райцентрах и поселках у нас полно Татьян, я лично знаю нескольких. Ах, если бы только на уроке литературы кто-нибудь детям это объяснил, вместо совершенно неживых, абстрактных рассказов про «образ Татьяны как художественное явление русской литературы» и прочая, и прочая. Насколько больше детей поняло бы про этот самый образ!

Самое главное тут, впрочем, даже не в том, что можно вдруг увидеть жизненность «классики», а в том, что можно, наконец, увидеть отменное пушкинское чувство юмора. А то в широких кругах, опять же, принято считать, что на эпиграммах про задницы и прочем полународном творчестве юмор солнца русской поэзии заканчивается, а все прочее следует читать с серьезной миной, в процессе высокодуховно вздыхая. Между тем, мне трудно припомнить произведения Пушкина, в которых бы не было хотя бы иронии — порой весьма тонкой. Может быть, потому и не замечают? С другой стороны, постоянно тут мной упоминаемый   «Онегин» смешон, кажется, вполне доступно... Но не тут-то было.

Может быть, все эти чиновники, организующие юбилеи, интеллигенты, учителя и преданные пушкинисты просто боятся признать вслух правду о Пушкине? Это ведь, с их-то точки зрения, наверное, позор: когда главный национальный поэт больше похож отнюдь не на отличника-ботана, а на какого-то троечника с рогаткой, еще и шуточки шутит! Детям, опять же, какой пример... Есенину, наверное, можно, потому что он — не главный русский поэт, а запасной.

Между тем, шотландцы, например, совершенно не стесняются Роберта Бернса. Напротив, очень радуются тому, что он собирал народный фольклор и в своих произведениях отражал дух шотландской нации. Пушкин тоже, в общем-то, отражал дух русской нации. Но мы (хотя тут будет уместнее «они», конечно, национальную солидарность я отложу в сторону на минутку) зачем-то хотим «выглядеть прилично». Опомнитесь, люди, даже Надежда Кадышева уже давно покрасилась в блондинку и поет Виктора Цоя.

Русский обозреватель

Поделиться
Комментировать

Популярное в разделе