Инга Кузнецова: «Это антиутопия с прогнозом на завтрашнее утро»

Интервью, посвященное новому роману писательницы.
Инга Кузнецова. 
Фото: Ольга Паволга


Роман «Промежуток» Инги Кузнецовой — о том, что с нами сегодня происходит и какие формы может принять социальный протест, если запретить не только дело, но и слово. Сможет ли Промежуток, в котором оказались герои, стать Просветом в недалеком будущем? Какую цену стоит заплатить, чтобы построить новую реальность «с нуля»?


И. Б.-Т.: — Ваша новая книга — это уже не проза поэта, а организованная романная структура, в которой и авторские стихи, и биографические моменты играют отдельную роль в общей картине. Это напоминает симфонию, когда каждая из глав незаметно складывается в мозаику сюжета, а в конце все сходится в логичной коде, финальном крещендо и прочей полифонии. Как вы писали эту вещь — в таком же нарастающем временном темпе или сразу, одним махом, за пару недель?

И. К.: — Вы считаете, что это проза прозаика? Спасибо! Значит, у меня все получилось. А ведь это проза, в которой все герои (и люди, и другие существа, и предметы) — реальные или потенциальные поэты. Ну, как-то я решила пойти дальше Джармуша с его «Патерсоном» (шучу). Да, даже у самых отвратительных персонажей в романе есть шанс пережить поэтические состояния (к которым они, как правило, не готовы). Но все-таки «Промежуток» − роман не о поэтах. Не только и не столько в поэзии тут дело. Это философский роман о невероятном объеме реальности и тех ее законах, о которых еще мало говорили. Попытка создать художественную версию мира в максимально возможном количестве «D» и дать читателю если не ощущение бесконечности, то намек на нее (да, меня не устраивает линейность истории и Истории — возможно, это подсознательный протест против конечности человеческой биографии и даже идеи времени — но, рассуждая об этом, мы уйдем слишком далеко). Эмпатический роман, роман-спасение.

А если говорить о фабуле, то противостояние Прозы и Поэзии здесь (гонения на поэтов и физическое уничтожение их, вплоть до ритуального поедания обезумевшей толпой поэта-щкольника) — модель более масштабных противостояний и структур. То есть в каком-то смысле здесь не поэзия и проза. Это добро и зло, в очень ясно видимых различиях, обнаруживаемых лишь на практике. События современности спутаны, и эти границы нужно открывать заново − и социально, и космически. Пожалуй, «Промежуток» — мое личное доказательство зримости этих границ, хотя, согласно романной этике, убийцы не будут отмщены (им дан шанс наравне с жертвами войти в финальное спасительное пространство — другое дело, что не каждый из них сможет это выдержать и понять). А между буквальными поэзией и прозой в литературе границы нет, что подтверждает не только мой опыт и опыт моих героев, но и такие великие вещи, как стилистика Саши Соколова, например, или сюжеты Кафки, все построенные на реализации развернутых метафор. В моем романе нет и непроходимой границы между живым и мертвым — вернее, там вообще нет мертвого-мертвого.

О скорости. Я чувствовала: этот роман пред-существует работе над ним, в некоем промежуточном пространстве − платоновских идей, возможно. Я его не выдумала, а «открыла». Справиться с этим гигантским сообщением — вот в чем была задача. Выдержать его. Я видела все, как кино, быструю смену планов − и на письме надо было спешить. В отличие от моего первого романа «Пэчворк», здесь не было никаких специальных приключений стиля. Нужно было только абсолютное «бодрствование», захваченность. Я написала «Промежуток» за 4 безумных месяца. В последний день это было 19 часов непрерывного письма (как это возможно, не знаю). Я чувствовала какой-то дикий кураж и счастье соответствия. У меня забрали текст с «колес», подготовка к типографии заняла лишь 9 дней. Роман вышел через 40 дней после того, как я поставила последнюю точку. Так что все действительно развивалось очень быстро.

И да, биографичность отдельных глав романа обманчива — несмотря то, что одну из героинь зовут Инга. Все стихи, которые пишут и произносят герои, принадлежат мне (это не опубликованные ранее тексты, за некоторым исключением), а события — нет.

И. Б.-Т.: — Ваш роман можно отнести к жанру антиутопии, если бы не судьбы молодых героев, которые живут в эпоху гонения на поэзию, с одной стороны, и не сюжетообразующие сюрреалистические ходы (например, буквальное превращение героя в дерево), с другой. Вы согласны, что, кроме социального протеста, книгу можно воспринимать и как реалистический, и как сюрреалистический роман?

И. К.: — Да, это антиутопия с прогнозом на ближайшее будущее, на завтрашнее утро. Но и сюрреалистическая утопия − тоже. Я верю в то, что, несмотря на массовые убийства (например, эскизное описание революции и расстрел демонстрации с точки зрения мха) и другие романные ужасы, «Промежуток» − это фактически «Просвет». Роман привел меня к четкому представлению о том, что реалистическое разрешение глобальных конфликтов и «починка» бытийных разрывов сейчас/всегда невозможны. Они возможны иначе. Я опрокидываю их в сюрреализм. Понимаете, невозможно сбежать из тюрьмы, если ты туда посажен негласно и тщательно охраняешься, а в это время происходят твои официальные похороны. У героя сегодня, возможно, вообще нет шанса спастись внутри его логичной биографии. Но в биографии может произойти сбой, чудо: один из героев «Промежутка» в заключении превращается... в дерево (мне было очень интересно описывать этот процесс). Герой догадывается, что с ним происходит, потому что в юности он уже (пред)видел это превращение — внутри своего стихотворения. Но мы не знаем, как на самом деле работает эта магия: что первично − слово или неизбежность события. Или и слову, и событию одинаково предшествует образ. Или и метафора, и буквальная метаморфоза — следы более общих событий космического порядка. А может быть, превращение как выход из кошмара − следствие огромной внутренней свободы героя? Ведь его хотят превратить в «литературного негра», раба... Как бы то ни было, но условия тьмы в романе опрокидываются. Логика мучителей сбита, и сюжет постоянно обманывает ожидания читателя, разворачивается непредсказуемым способом.

Превращение в дерево, описанное, надеюсь, с натуралистичной убедительностью, − не единственная странность, которая в романе противостоит условиям тьмы. Да, я стремилась к реалоподобию сюрреалистических ходов. Не просто эффект присутствия во всем этом, а его градус был важен для меня. Полная вера в сюжет и почти буквальное перевоплощение в голубя и его сознание, корку и ее сознание, разговоры деревьев, кирпичей, колес. Репортажность, короткие предложения, разгоряченный текст — все это было так нужно моей сюрреалистической правде! Обыденное реалоподобие не имеет с этим ничего общего. В быту мы забываем, что обыденность — это не реальность, а тоже иллюзия и версия, но традиционная и упрощенная. Просто многие с детства не пересматривают эту усвоенную традицию иллюзий — по крайней мере, на «верхних этажах». Я хотела предложить читателю новую версию реальности, «с нуля».


Инга Кузнецова. 
Фото: Ольга Паволга


И. Б.-Т.: — Взгляд на события в романе со стороны деревьев и камней, птиц и собак, даже комнатной занавески... Этот жанровый подход — дань формализму или Ваш вариант спасения мира? В любом случае, «антропологическая» модель реальности, напоминающая о «Торжестве земледелия» Заболоцкого, далеко не освоенная целина в литературе.

И. К.: — Никакого формализма. Это как раз самая важная вещь для меня − преодоление «антропологического нажима» культуры/цивилизации в романе. Я хотела сделать так, чтобы единый движущийся сюжет воспринимался всякий раз в новой оптике нового неожиданного героя. Вам не кажется, что литература все воспроизводит и воспроизводит самонадеянные системы, в которых человек остается центре мироздания? Мне кажется, писательская эмпатия способна на большее. Человек исключительно важен — но не только он. В моем романе развитым сознанием и речью обладает практически всё (если бы я только физически могла свидетельствовать «от лица» каждой точки реальности!). Представьте только, что это верно и за пределами текста! Что мы в действительности просто не слышим многоголосия и многосмыслия всего — а окружающие нас животные и предметы понимают нас. За годы существования рядом с нами они осваивают наши языки, и птицы читают не только газеты, брошенные у метро, но и наши книги на свалке. Заболоцкий упомянут очень кстати — думаю, он бы со мной согласился.

И. Б.-Т.: — ...С другой стороны, ваш роман можно воспринимать, как манифест, и террор против поэзии, затеянный, по сюжету, властью, должен напомнить о временах Ахматовой и Зощенко, Пастернака и Бродского. Вы полагаете, все это возможно в реальной жизни, или речь все-таки о цеховых противоречиях между поэтами и прозаиками? Ведь проза в обществе будущего, по сюжету, разрешена на государственном уровне...

И. К.: — Я уже сказала, что «проза» и «поэзия» − это практически эвфемизмы здесь, если относиться к ним как к чисто литературным категориям. Вернее, это символы, развернутые символические системы. В реальной жизни люди на самом деле противостоят друг другу, ошибаются и мучают друг друга. Но они и спасают друг друга. Системы мучают индивидуумов. И системы дают сбой. Люди не слышат друг друга, не знают друг друга и не понимают «вещи в себе». В так называемой реальной жизни возможно все. А проза... традиционная проза в целом более верифицируема, чем поэзия. И потому она кажется доступней для прагматических задач авторитаризма. Хотя и это тоже иллюзия.

И. Б.-Т.: — У вас описан фантасмагорический процесс создания одним из придворных персонажей стихотворения о духовных скрепках (уже не скрепах), в которое не вместилось заказанное слово «будущее». Как по-Вашему, подобная участь для современного поэта — это честь или очередная конъюнктура?

И. К.: — Заказное псевдо-стихотворение, построенное исключительно на поэтизмах, общих местах (я использовала слова, постоянно встречающиеся в рифмованных любительских текстах), в моем романе, как и в действительности, не может написать настоящий поэт. В истории литературы были исключения, но в моем романе это невозможно. С этой задачей довольно ярко справляется начальник тюрьмы. Его стихо не бесталанно. И это такой юмористический бонус. Вставная новелла. Кунштюк, шутка.

Автор
Игорь БондарьТерещенко
Поделиться
Комментировать

Популярное в разделе