Сейчас он один из наиболее талантливых и известных поэтов, работающих на Ярославской земле, автор многих книг, в том числе четырех сборников избранных стихотворений: «Огонь, несущий свет», «Последнее мое тысячелетие», «Всё будет в срок», «Рябиновые небеса». Его стихи в полной мере отражают нелегкую судьбу послевоенного поколения, на долю которого уже в зрелом возрасте выпали драматические (и даже трагические) события переломного периода нашей истории, начавшегося с середины 80-х годов прошлого столетия. Творчество поэта отмечено рядом премий, например, имени Константина Симонова и Алексея Толстого. Впрочем, в литературе гораздо важнее не регалии, а любовь и признание читателей. А стихи Сергея Хомутова становятся любимыми для многих, кто начинает их читать. Наверное, потому, что они очень искренние и выстраданы душой.
Сегодня Сергей Хомутов – наш собеседник. Мы поговорим с ним о его творчестве и литературе в целом и, конечно, познакомимся с новыми стихами.
– Сергей Адольфович, расскажите об основных вехах вашего творческого пути.
– Писать осмысленно я начал в шестнадцать лет, в начале 1967-го, и уже в декабре первое мое стихотворение опубликовала городская газета «Рыбинская правда». В советское время моя дорога в литературу была традиционной: занятия в ЛИТО, семинары и совещания различных уровней, публикации в газетах, коллективных сборниках Верхне-Волжского книжного издательства с 1974 года, первый сборник стихов «Пускай растет березка» в 1979-м. Затем – Литературный институт имени А.М. Горького, журналы, новые книги в Москве, Ярославле. Сейчас их уже около 30, а возможно, и больше, – не пересчитывал. Печатаюсь и в зарубежных журналах, сборниках, интернет-альманахах. Многие годы вел и продолжаю издательскую работу: восемь лет был главным редактором регионального журнала «Русь» и уже 25 лет – директор издательства «Рыбинское подворье». С 1987 года состою в Союзе писателей СССР (России).
– Как вы считаете, что способствовало вашему творческому становлению? Кого вы можете назвать своими учителями?
– Способствует творческому становлению многое. Во-первых, если есть искра таланта, – стремление ее «раздувать». И это не какая-то обязаловка, поскольку лично у меня желание творить – постоянно. Но, как творить и чем наполнять строки, серьезный вопрос. Я всегда равнялся на классиков, для которых источником вдохновения и предметом поэзии была сама жизнь: и своя, и та, что окружает тебя. Словесная игра меня никогда не интересовала, слова появлялись вместе с чувствами, мыслями, переживаниями. Во-вторых, необходимо постижение секретов мастерства. Молодые, не прочитавшие сотен книг не только поэтических, но и по теории литературы, считают поэзию умением рифмовать. Потом приходит понимание, что рифмовка – дело техническое, стихи могут быть и нерифмованными. Мастерство приходит с годами не только от книг, но и от собственного опыта. До настоящего времени открываю для себя что-то новое.
Если говорить об учителях, то их нужно разделить на тех, кто учит своим творчеством, и тех, кто встречается в жизни. Первые – Пушкин, Лермонтов, Некрасов, Блок, Есенин. Ну и все другие, кого читал с удовольствием, – дореволюционные, советские, зарубежные авторы. Кстати, Пушкина перечитываю сейчас и понимаю, что многое в нем не открыл ранее. Вторые – те, кто был рядом, давали советы, обсуждали мои стихи. Их нетрудно перечислить: первый наставник – руководитель литобъединения при редакции городской газеты Евгений Куприянов, затем ярославские писатели Иван Смирнов, Павел Голосов, Юрий Ефремов и, конечно, Николай Якушев, с которым нас связывала дружба в течение десяти лет, до самой его смерти.
– Вы окончили Литературный институт. Что он вам дал?
– Литинститут дал очень многое. Хотя путь в поэзию мог быть и другим, но, думаю, в этом случае – более сложным. Главное, что я повстречал в Москве талантливых собратьев, понял, что такое настоящая литература. Знания приобрел бы, наверное, и самостоятельно, а вот общение, подобное литинститутскому, – едва ли. Сейчас есть Интернет, а тогда его не было, да и не заменит сетевая близость живую. С того времени остались у меня друзья до сих пор, хотя появились и новые, конечно, не в полном понимании этого слова, а творческие. В Литинституте я встретил и замечательного наставника, руководителя семинара, известного советского поэта Владимира Фирсова. Он был необыкновенно заботливым человеком. Владимир Иванович не просто учил, а способствовал изданию стихов, книг. Ведь очень важно помочь ученику войти в литературу.
– Что питает ваше творчество, приносит вдохновение, о чем хочется писать? В сравнении раньше и сейчас.
– Я уже говорил, что жизнь во всем многообразии – главный источник вдохновения и материал для воплощения в слове. Пишу я достаточно много, все волновало и волнует сейчас, но только надо избегать излишней злободневности и отличать ее от современности. Как сказала Марина Цветаева в своей статье «Поэт и время»: «Современность не есть все мое время. Современное есть показательное для времени, то, по чему его будут судить: не заказ времени, а показ».
Хотелось бы писать о светлом и радостном, как много лет назад, когда «Литературная газета» в своем обзоре, после выхода моего московского сборника «Дом над рекой», обвинила меня в излишнем оптимизме. Теперь упрекают за чрезмерный пессимизм. Но эти характеристики нелепы, поскольку тогда, в молодости, и было больше радостных ощущений, а сейчас их, увы, мало. А поэт не выбирает о чем говорить, стихи приходят и требуют появления на свет, перечить этому невозможно. Не скажешь себе: «Буду писать только о цветочках и бабочках, а о человеческом горе, вседневных тревогах мира – не буду». В жизни, а значит, и в поэзии ничего нельзя отменить.
– Вы начинали еще в советское время. Каким оно было для творчества? Случалось ли такое, что вам хотелось о чем-то написать, но не было возможности опубликовать?
– На советское время нельзя смотреть однозначно. Литература была делом государственным, и оно поддерживало писателя и морально, и материально. Но существовала и цензура, главенствовал атеизм, а поэзию без Бога я считаю ущербной. Поэт всегда стремится к идеалу и хочет видеть мир справедливым. Лермонтов в минуту гнева и отчаяния выкрикнул: «Но есть и божий суд…». Хотя в советские времена рамки морали и нравственности обозначались четко, и они были близки к религиозным. Только сказать словами Лермонтова поэт не мог, а земной суд или партийный – это все-таки не Божий, поскольку любой человек грешен. Я не знаю, как бы сложилась моя творческая судьба в советское время. Наверное, благополучней, но многих стихов я бы не написал. Власть никогда не идеальна, руководствуется не справедливостью, а законами, которые часто несовершенны – пишутся, меняются, да еще не всегда исполняются. А заповеди евангельские неизменны. Но любой человек руководствуется, конечно, и просто здравым смыслом.
Цензура в советское время была, не все удавалось напечатать, даже написать. Возможности же ее обходить искали и находили. Ведь стихотворение – не плакат, с которым выходят на митинг, через образы можно передать все. А если смотреть с другой стороны – издания книг, то мне в этом смысле повезло. И сейчас проблемы напечататься у меня нет, а вот написать то, что хотел бы, далеко не всегда получается. Не хватает времени и сил, многое просится в стихи и прозу. Но обо всем сказать никому не удавалось, да и не нужно: писателей достаточно, и каждый приносит в литературу свое.
– Каково, на ваш взгляд, состояние современной русской поэзии? Есть ли кому писать и для кого? Как изменилась литература за последние 25 лет?
– Современная поэзия разнообразна, талантов много. Но выпустить книгу трудно, теперь поэт сам должен платить за то, чтобы его издали, или искать источники финансирования в виде государства, спонсоров. А главная беда в том, что уходит читатель, разрушена сеть распространения книг и отсутствует государственная и общественная оценка творчества. Условия существования литературы диктует издатель, он же навязывает и вкусы читателю. Или ты сам себя должен рекламировать, что и существует, особенно в Интернете. А это не слишком приятно и выглядит не очень скромно.
Создаются разные тусовки, проводятся презентации, выступления, но никакой поэт не соберет сейчас стадион или даже зал на 500–1000 мест, разве что изощренной раскруткой. Но что дальше? А ничего. Когда-то надоест или кончатся силы и деньги, оценки же государственной по-прежнему не будет. Хорошо говорить: «Поэт! не дорожи любовию народной», когда есть уже признание на уровне культурной элиты, да и в народе тоже. Поэтому пишется и другое: «Я памятник себе воздвиг нерукотворный, К нему не зарастет народная тропа…». Кто может сейчас такое заявить?
Отвечая полностью на вопрос, утверждаю, что писать есть кому и есть для кого, но читатель уже не столь многочисленный, как в советское время, и не столь значимый, как в царское. Литература и литературный процесс за последние 25 лет сильно изменились и тематически, и организационно, если так можно сказать. Была раньше профессия «писатель», теперь ее нет. Это говорит о многом.
– Любой пишущий человек не может не читать. Какие книги сейчас чаще всего берет в руки Сергей Хомутов?
– Читаю и классику, и современную литературу, и мемуары. Без этого невозможно ориентироваться в творческом процессе. Классики известны, но далеко не все прочитаны, хотя что-то уже и не стоит читать. Современников ищу, просматривая сайты, электронные версии журналов. Открыв кого-то достойного, высматриваю новые публикации. Сейчас читаю медленно, не гоняясь за количеством прочитанного, а вдумываясь в сказанное талантливым человеком. Если несколько раз перечтешь Пушкина, то обязательно новое для себя откроешь, не замеченное ранее, поскольку времена меняются, возраст влияет, жизненный опыт, да и настроение тоже. К примеру, стихотворение Пушкина «Разговор книгопродавца с поэтом» в советские годы, конечно, воспринималось иначе. По воспоминаниям современников, Александра Сергеевича мучило то, что он вынужден был продавать стихи. У нынешних поэтов другие проблемы: и рады бы продать, да никто не покупает.
– Критики говорят о существовании вологодской литературной школы. Как вы считаете, сложилась ли ярославская литературная школа? Что происходит в ярославской литературе сейчас?
– Понятие литературных школ во многом надуманное литературоведами. И относится оно к творческой близости. Вологодская литература отличается от сибирской или кубанской, но не более того. Лет двадцать назад я много читал, да и сам размышлял об истоках творчества. Не буду говорить о своем, а скажу о трудах нашего земляка, репрессированного в 1930-х, Сергея Алексеевича Золотарева. Он исследовал зависимость особенностей таланта от места, где родился и живет писатель: влияние природы, ландшафта (горы, равнина, большая река, лесистая местность, степь) на творчество писателя. Северный край своеобразен, отсюда и некоторая похожесть в стихах и прозе вологжан. К тому же вологодская литература дала на коротком отрезке времени значительное число больших прозаиков и поэтов. Это и заставило говорить о вологодской школе. Своеобразие, конечно, есть, но, как я уже говорил, данные особенности не относятся к понятию школы.
Ярославской школы тем более не было, и нет. Какое сходство в поэзии Николая Якушева, Ивана Смирнова, Павла Голосова? Никакой. Да и на всероссийском уровне они не смогли заявить себя, как вологжане. Говорить же о молодых вовсе неуместно, они совершенно разные. В настоящее время ни о каких литературных школах речи быть не может. Есть группировки, они собирают людей одних взглядов на творчество из разных регионов России, но это, конечно, никакие не школы.
В ярославской литературе – хаос, брожение, как и везде сейчас. Талантов достаточно, великих нет, да и не может быть, значимость писателя определяется после смерти, когда можно дать объективную оценку творчеству. Больше печалит, что на Ярославской земле мало уделяется внимания писателям по сравнению с другими регионами, и все меньше с каждым годом. Были программы книгоиздания, журналы – сейчас ничего нет. Хотя и вина самих писателей в этом значительна.
– Что для вас значит Карабиха?
– Карабиха – святое место, творчески намоленное. Во-первых, здесь бывал Некрасов, а это уже много значит. Во-вторых, со времени организации Некрасовских праздников в Карабихе выступали крупнейшие поэты, прозаики, литературоведы. К сожалению, сейчас праздник почти не имеет отношения к современной поэзии. Она не в центре торжества, больше теперь в Карабихе театральных представлений, основное внимание уделяется какому-нибудь актеру из столицы, а не поэтам. Но главное все же, что Некрасов на празднике звучит, даже предстает в каком-то театральном образе. Да и не могут современные торжества быть на уровне времени прошлого, когда в Карабиху собирались все ведущие поэты Советского Союза: Алексей Сурков, Лев Ошанин, Егор Исаев, Сергей Смирнов, Юлия Друнина, Михаил Дудин, Юрий Кузнецов… И отбор ярославцев для выступлений был очень строгий. Я оказался среди участников первого Всесоюзного праздника поэзии в 1977 году, когда еще числился в молодых и не был членом Союза писателей СССР. Всего же принимал участие в празднике более тридцати раз, и всегда с радостью и волнением.
– И напоследок традиционный вопрос: о творческих планах. Что бы вам еще хотелось написать?
– Только что вышла книга моих новых стихов «Время памяти», готовлю небольшой сборник сатирических и юмористических миниатюр, который тоже хочу издать в ближайшее время. Тяжело дорабатываю книгу литературных воспоминаний, ведь в следующем году исполняется 50 лет со дня опубликования моего первого стихотворения и рассказать есть о чем. Но пока это сокращенный вариант, можно сказать, пробный. Разбираю дневники, переписку с ушедшими друзьями, о которых тоже стараюсь написать. В общем, слава богу, что сочиняется, стихи печатаются и в книгах, и в журналах. Это для работающего литератора очень важно. Конечно, планов значительно больше, чем возможностей их воплотить. Но, главное, по-прежнему хочется творить, искать что-то важное и воплощать в строки.
– Сергей Адольфович, спасибо за интересный литературный разговор. Пусть не прекращается ваше желание наблюдать за окружающим миром, осмысливать его и отражать в поэтических строках.
Беседовал Борис КУФИРИН
* * *
Душа, быть может, в теле не живет,
А кружится поблизости всечасно
И оттого так часто устает,
И холодеет оттого так часто.
Но управляет всё-таки вполне
Порывами и чувствами твоими, –
И даже легче, видимо, извне, –
Хоть не всегда способна сладить с ними.
А в тесной клетке тела страх томит
Ее, твою вечноживую душу, –
Вдруг в тот, наверно самый главный, миг,
Она не сможет вырваться наружу.
* * *
Если время крутнуть
в направленьи обратном,
Хоть рожден был в другой, не военной поре,
Это я умирал в Ленинграде блокадном,
В той голодной зиме, ледяном декабре.
И не умер, а после по Ладоге вешней,
По кипящей воде, по кровавой шуге,
Только чудом пробился
из дали кромешной,
Чтобы жить по-сиротски в чужом городке.
То, конечно же,
– мамино страшное детство,
Безысходность воистину адовых дней.
Жизнь моя
мне от мамы досталась в наследство,
Ну а горе и боль оставались при ней.
Понимаю теперь я – ничто не забылось,
Может разве такое уйти в забытье?
Помню, мама ночами тихонько молилась
За меня… Как теперь я молюсь за нее.
* * *
Я не вобрал салонную культуру…
Из ранних
Пришли мы не от именитых
Салонов показных, но скрытых
От настоящей высоты;
Мы из глубинок, что Поленов
Писал, хоть в нас довольно генов,
Которые не столь просты.
Не предали, не отступились,
Хоть к свету нелегко пробились,
Да и пробились ли, как знать?
Собой судимы и другими,
Мы все ж стремленьями благими
Не думали пренебрегать.
Пришли… И здесь хотим остаться,
В иных пределах не пытаться
Звездить, как нынче говорят.
Лишь бы над нами были звезды
И освещали наши версты,
От колыбелек до оград.
Мы от иконок, что хранили
Старушки, тем и заронили,
В нас это «Боже, упаси»;
От запахов лугов и красок,
Из тех, местечек, где Некрасов
Гадал, кто счастлив на Руси?
* * *
Библиотеки, наместницы вечности,
Тают в сегодняшней
праздной беспечности.
Сколько их было, а ныне лишь в памяти
Скромные залы
всплывают, как в замети.
С этою – детство прошло умиленное,
С той – благодатное время влюбленное,
Тихие домики, женщины чуткие…
Не возвратятся мгновения чудные.
Скоро, быть может, и сами названия
Сменят бездушные новые здания.
Вы же, уютные, теплые, давние,
В прошлом останетесь нашем –
преданьями,
Сказками… Или же вовсе забудетесь,
На сквозняках отчужденья застудитесь.
Лишь об ушедшей былой человечности
Вечность поплачет.
Но что нам до вечности?..
* * *
Осень, от ветра дрожат провода,
Собраны овощи с грядок,
Капает, капает с крыши вода –
Жизни осенней остаток.
Всё в этом времени слито в одно –
Что и внутри, и снаружи –
И перепутано, и сплетено
Перед нашествием стужи.
Дождь зачастил, перешел в пелену,
К лету не будет возврата.
Если две осени слиты в одну –
Это уже многовато.
* * *
Старики завещания пишут
На остатки житья своего…
Что еще обретут и отыщут, –
Да, пожалуй, уже ничего.
Обретали с трудом и по крохам
Для себя и детишек-внучат
Аж по трем разнородным эпохам,
Где и нынче дела их звучат.
Но и эти повинности строго
Соблюдают, коль надо теперь
Успевать до последнего срока,
Чтобы не было больших потерь.
Завещают… Хоть чем-то окупят,
Что под старость на нет сведено.
Только изредка слезы подступят,
Их почти не осталось давно.
* * *
Когда ты в гору тянешься легко,
То хочется провидеть далеко
И ощущать дыхание небес,
Не замечая рядом
смертных бездн.
Когда ты верой неизменной жив
И, волю до предела обнажив,
Не кланяешься ветреной судьбе –
Любая правда не страшна тебе
И высота незримая видна.
…Летящим в пропасть
правда не нужна.
* * *
Последний домик деревянный
На улице, как сирота,
А, может быть, скиталец странный,
Забредший невзначай сюда.
Но всё не так, здесь жизнь играла
Десятками домов таких
И люд рабочий согревала,
Теплом уделов городских.
Последний домик, не подмятый
Под камень наших грозных вех, –
Да что не смёл еще двадцатый,
Дорушит двадцать первый век.
И стоя здесь, я тоже каюсь,
Хоть в этом не моя вина,
Ладонью к бревнам прикасаюсь, –
Держись, не падай, старина.
Конечный срок его неведом,
Но грустный тяготит вопрос, –
Как будто сам пойду я следом
За этим домиком на снос.
* * *
У ангелов моих и дьяволов моих,
Возможно, что одна забота на двоих –
Добраться до нутра, до сердца моего,
Ну а потом решить, кто я и для кого?
Им проще, ну а мне, что делать, да и как,
Я свету присягал, а попадал во мрак.
Хоть что-то бы сказать, былое оправдать,
Иначе должен я на суд себя отдать.
И, видимо, бы мог, но в этом смысла нет:
На всё один ответ, за всё один ответ
Для ангелов моих и дьяволов моих,
Поскольку только я один и создал их.
* * *
Не жди от власть имущих ничего,
Она опасна, ласка самодержца,
За милость он тебя возьмет всего,
И никуда потом уже не деться.
К тому же, и тщеславье засосет,
Мол, что-то значишь, получив такое;
Куда еще, не знаешь, занесет
Ничтожное величие людское?
К властителю приближен, да смотри:
За троном и секира, и веревка,
И новый претендент уже внутри
Таит надежду, угождая ловко.
Живи спокойно, веря в благодать,
Твори себе от слога и до слога…
Какой еще за слово платы ждать,
Ну разве можно быть щедрее Бога?