Главный источник вдохновения – жизнь

Сергей Хомутов родился и живет в старинном волжском городе Рыбинске. Однако его творчество уже давно вышло за обозначенные на карте географические пределы.

Сейчас он один из наиболее талантливых и известных поэтов, работающих на Ярославской земле, автор многих книг, в том числе четырех сборников избранных стихотворений: «Огонь, несущий свет», «Последнее мое тысячелетие», «Всё будет в срок», «Рябиновые небеса». Его стихи в полной мере отражают нелегкую судьбу послевоенного поколения, на долю которого уже в зрелом возрасте выпали драматические (и даже трагические) события переломного периода нашей истории, начавшегося с середины 80-х годов прошлого столетия. Творчество поэта отмечено рядом премий, например, имени Константина Симонова и Алексея Толстого. Впрочем, в литературе гораздо важнее не регалии, а любовь и признание читателей. А стихи Сергея Хомутова становятся любимыми для многих, кто начинает их читать. Наверное, потому, что они очень искренние и выстраданы душой.

Сегодня Сергей Хомутов – наш собеседник. Мы поговорим с ним о его творчестве и литературе в целом и, конечно, познакомимся с новыми стихами.

– Сергей Адольфович, расскажите об основных вехах вашего творческого пути.

– Писать осмысленно я начал в шестнадцать лет, в начале 1967-го, и уже в декабре первое мое стихотворение опубликовала городская газета «Рыбинская правда». В советское время моя дорога в литературу была традиционной: занятия в ЛИТО, семинары и совещания различных уровней, публикации в газетах, коллективных сборниках Верхне-Волжского книжного издательства с 1974 года, первый сборник стихов «Пускай растет березка» в 1979-м. Затем – Литературный институт имени А.М. Горького, журналы, новые книги в Москве, Ярославле. Сейчас их уже около 30, а возможно, и больше, – не пересчитывал. Печатаюсь и в зарубежных журналах, сборниках, интернет-альманахах. Многие годы вел и продолжаю издательскую работу: восемь лет был главным редактором регионального журнала «Русь» и уже 25 лет – директор издательства «Рыбинское подворье». С 1987 года состою в Союзе писателей СССР (России).

– Как вы считаете, что способствовало вашему творческому становлению? Кого вы можете назвать своими учителями?

– Способствует творческому становлению многое. Во-первых, если есть искра таланта, – стремление ее «раздувать». И это не какая-то обязаловка, поскольку лично у меня желание творить – постоянно. Но, как творить и чем наполнять строки, серьезный вопрос. Я всегда равнялся на классиков, для которых источником вдохновения и предметом поэзии была сама жизнь: и своя, и та, что окружает тебя. Словесная игра меня никогда не интересовала, слова появлялись вместе с чувствами, мыслями, переживаниями. Во-вторых, необходимо постижение секретов мастерства. Молодые, не прочитавшие сотен книг не только поэтических, но и по теории литературы, считают поэзию умением рифмовать. Потом приходит понимание, что рифмовка – дело техническое, стихи могут быть и нерифмованными. Мастерство приходит с годами не только от книг, но и от собственного опыта. До настоящего времени открываю для себя что-то новое.

Если говорить об учителях, то их нужно разделить на тех, кто учит своим творчеством, и тех, кто встречается в жизни. Первые – Пушкин, Лермонтов, Некрасов, Блок, Есенин. Ну и все другие, кого читал с удовольствием, – дореволюционные, советские, зарубежные авторы. Кстати, Пушкина перечитываю сейчас и понимаю, что многое в нем не открыл ранее. Вторые – те, кто был рядом, давали советы, обсуждали мои стихи. Их нетрудно перечислить: первый наставник – руководитель литобъединения при редакции городской газеты Евгений Куприянов, затем ярославские писатели Иван Смирнов, Павел Голосов, Юрий Ефремов и, конечно, Николай Якушев, с которым нас связывала дружба в течение десяти лет, до самой его смерти.

– Вы окончили Литературный институт. Что он вам дал?

– Литинститут дал очень многое. Хотя путь в поэзию мог быть и другим, но, думаю, в этом случае – более сложным. Главное, что я повстречал в Москве талантливых собратьев, понял, что такое настоящая литература. Знания приобрел бы, наверное, и самостоятельно, а вот общение, подобное литинститутскому, – едва ли. Сейчас есть Интернет, а тогда его не было, да и не заменит сетевая близость живую. С того времени остались у меня друзья до сих пор, хотя появились и новые, конечно, не в полном понимании этого слова, а творческие. В Литинституте я встретил и замечательного наставника, руководителя семинара, известного советского поэта Владимира Фирсова. Он был необыкновенно заботливым человеком. Владимир Иванович не просто учил, а способствовал изданию стихов, книг. Ведь очень важно помочь ученику войти в литературу.

– Что питает ваше творчество, приносит вдохновение, о чем хочется писать? В сравнении раньше и сейчас.

– Я уже говорил, что жизнь во всем многообразии – главный источник вдохновения и материал для воплощения в слове. Пишу я достаточно много, все волновало и волнует сейчас, но только надо избегать излишней злободневности и отличать ее от современности. Как сказала Марина Цветаева в своей статье «Поэт и время»: «Современность не есть все мое время. Современное есть показательное для времени, то, по чему его будут судить: не заказ времени, а показ».

Хотелось бы писать о светлом и радостном, как много лет назад, когда «Литературная газета» в своем обзоре, после выхода моего московского сборника «Дом над рекой», обвинила меня в излишнем оптимизме. Теперь упрекают за чрезмерный пессимизм. Но эти характеристики нелепы, поскольку тогда, в молодости, и было больше радостных ощущений, а сейчас их, увы, мало. А поэт не выбирает о чем говорить, стихи приходят и требуют появления на свет, перечить этому невозможно. Не скажешь себе: «Буду писать только о цветочках и бабочках, а о человеческом горе, вседневных тревогах мира – не буду». В жизни, а значит, и в поэзии ничего нельзя отменить.

– Вы начинали еще в советское время. Каким оно было для творчества? Случалось ли такое, что вам хотелось о чем-то написать, но не было возможности опубликовать?

– На советское время нельзя смотреть однозначно. Литература была делом государственным, и оно поддерживало писателя и морально, и материально. Но существовала и цензура, главенствовал атеизм, а поэзию без Бога я считаю ущербной. Поэт всегда стремится к идеалу и хочет видеть мир справедливым. Лермонтов в минуту гнева и отчаяния выкрикнул: «Но есть и божий суд…». Хотя в советские времена рамки морали и нравственности обозначались четко, и они были близки к религиозным. Только сказать словами Лермонтова поэт не мог, а земной суд или партийный – это все-таки не Божий, поскольку любой человек грешен. Я не знаю, как бы сложилась моя творческая судьба в советское время. Наверное, благополучней, но многих стихов я бы не написал. Власть никогда не идеальна, руководствуется не справедливостью, а законами, которые часто несовершенны – пишутся, меняются, да еще не всегда исполняются. А заповеди евангельские неизменны. Но любой человек руководствуется, конечно, и просто здравым смыслом.

Цензура в советское время была, не все удавалось напечатать, даже написать. Возможности же ее обходить искали и находили. Ведь стихотворение – не плакат, с которым выходят на митинг, через образы можно передать все. А если смотреть с другой стороны – издания книг, то мне в этом смысле повезло. И сейчас проблемы напечататься у меня нет, а вот написать то, что хотел бы, далеко не всегда получается. Не хватает времени и сил, многое просится в стихи и прозу. Но обо всем сказать никому не удавалось, да и не нужно: писателей достаточно, и каждый приносит в литературу свое.

– Каково, на ваш взгляд, состояние современной русской поэзии? Есть ли кому писать и для кого? Как изменилась литература за последние 25 лет?

– Современная поэзия разнообразна, талантов много. Но выпустить книгу трудно, теперь поэт сам должен платить за то, чтобы его издали, или искать источники финансирования в виде государства, спонсоров. А главная беда в том, что уходит читатель, разрушена сеть распространения книг и отсутствует государственная и общественная оценка творчества. Условия существования литературы диктует издатель, он же навязывает и вкусы читателю. Или ты сам себя должен рекламировать, что и существует, особенно в Интернете. А это не слишком приятно и выглядит не очень скромно.

Создаются разные тусовки, проводятся презентации, выступления, но никакой поэт не соберет сейчас стадион или даже зал на 500–1000 мест, разве что изощренной раскруткой. Но что дальше? А ничего. Когда-то надоест или кончатся силы и деньги, оценки же государственной по-прежнему не будет. Хорошо говорить: «Поэт! не дорожи любовию народной», когда есть уже признание на уровне культурной элиты, да и в народе тоже. Поэтому пишется и другое: «Я памятник себе воздвиг нерукотворный, К нему не зарастет народная тропа…». Кто может сейчас такое заявить?

Отвечая полностью на вопрос, утверждаю, что писать есть кому и есть для кого, но читатель уже не столь многочисленный, как в советское время, и не столь значимый, как в царское. Литература и литературный процесс за последние 25 лет сильно изменились и тематически, и организационно, если так можно сказать. Была раньше профессия «писатель», теперь ее нет. Это говорит о многом.


– Любой пишущий человек не может не читать. Какие книги сейчас чаще всего берет в руки Сергей Хомутов?

– Читаю и классику, и современную литературу, и мемуары. Без этого невозможно ориентироваться в творческом процессе. Классики известны, но далеко не все прочитаны, хотя что-то уже и не стоит читать. Современников ищу, просматривая сайты, электронные версии журналов. Открыв кого-то достойного, высматриваю новые публикации. Сейчас читаю медленно, не гоняясь за количеством прочитанного, а вдумываясь в сказанное талантливым человеком. Если несколько раз перечтешь Пушкина, то обязательно новое для себя откроешь, не замеченное ранее, поскольку времена меняются, возраст влияет, жизненный опыт, да и настроение тоже. К примеру, стихотворение Пушкина «Разговор книгопродавца с поэтом» в советские годы, конечно, воспринималось иначе. По воспоминаниям современников, Александра Сергеевича мучило то, что он вынужден был продавать стихи. У нынешних поэтов другие проблемы: и рады бы продать, да никто не покупает.

– Критики говорят о существовании вологодской литературной школы. Как вы считаете, сложилась ли ярославская литературная школа? Что происходит в ярославской литературе сейчас?

– Понятие литературных школ во многом надуманное литературоведами. И относится оно к творческой близости. Вологодская литература отличается от сибирской или кубанской, но не более того. Лет двадцать назад я много читал, да и сам размышлял об истоках творчества. Не буду говорить о своем, а скажу о трудах нашего земляка, репрессированного в 1930-х, Сергея Алексеевича Золотарева. Он исследовал зависимость особенностей таланта от места, где родился и живет писатель: влияние природы, ландшафта (горы, равнина, большая река, лесистая местность, степь) на творчество писателя. Северный край своеобразен, отсюда и некоторая похожесть в стихах и прозе вологжан. К тому же вологодская литература дала на коротком отрезке времени значительное число больших прозаиков и поэтов. Это и заставило говорить о вологодской школе. Своеобразие, конечно, есть, но, как я уже говорил, данные особенности не относятся к понятию школы.

Ярославской школы тем более не было, и нет. Какое сходство в поэзии Николая Якушева, Ивана Смирнова, Павла Голосова? Никакой. Да и на всероссийском уровне они не смогли заявить себя, как вологжане. Говорить же о молодых вовсе неуместно, они совершенно разные. В настоящее время ни о каких литературных школах речи быть не может. Есть группировки, они собирают людей одних взглядов на творчество из разных регионов России, но это, конечно, никакие не школы.

В ярославской литературе – хаос, брожение, как и везде сейчас. Талантов достаточно, великих нет, да и не может быть, значимость писателя определяется после смерти, когда можно дать объективную оценку творчеству. Больше печалит, что на Ярославской земле мало уделяется внимания писателям по сравнению с другими регионами, и все меньше с каждым годом. Были программы книгоиздания, журналы – сейчас ничего нет. Хотя и вина самих писателей в этом значительна.

– Что для вас значит Карабиха?

– Карабиха – святое место, творчески намоленное. Во-первых, здесь бывал Некрасов, а это уже много значит. Во-вторых, со времени организации Некрасовских праздников в Карабихе выступали крупнейшие поэты, прозаики, литературоведы. К сожалению, сейчас праздник почти не имеет отношения к современной поэзии. Она не в центре торжества, больше теперь в Карабихе театральных представлений, основное внимание уделяется какому-нибудь актеру из столицы, а не поэтам. Но главное все же, что Некрасов на празднике звучит, даже предстает в каком-то театральном образе. Да и не могут современные торжества быть на уровне времени прошлого, когда в Карабиху собирались все ведущие поэты Советского Союза: Алексей Сурков, Лев Ошанин, Егор Исаев, Сергей Смирнов, Юлия Друнина, Михаил Дудин, Юрий Кузнецов… И отбор ярославцев для выступлений был очень строгий. Я оказался среди участников первого Всесоюзного праздника поэзии в 1977 году, когда еще числился в молодых и не был членом Союза писателей СССР. Всего же принимал участие в празднике более тридцати раз, и всегда с радостью и волнением.

– И напоследок традиционный вопрос: о творческих планах. Что бы вам еще хотелось написать?

– Только что вышла книга моих новых стихов «Время памяти», готовлю небольшой сборник сатирических и юмористических миниатюр, который тоже хочу издать в ближайшее время. Тяжело дорабатываю книгу литературных воспоминаний, ведь в следующем году исполняется 50 лет со дня опубликования моего первого стихотворения и рассказать есть о чем. Но пока это сокращенный вариант, можно сказать, пробный. Разбираю дневники, переписку с ушедшими друзьями, о которых тоже стараюсь написать. В общем, слава богу, что сочиняется, стихи печатаются и в книгах, и в журналах. Это для работающего литератора очень важно. Конечно, планов значительно больше, чем возможностей их воплотить. Но, главное, по-прежнему хочется творить, искать что-то важное и воплощать в строки.

– Сергей Адольфович, спасибо за интересный литературный разговор. Пусть не прекращается ваше желание наблюдать за окружающим миром, осмысливать его и отражать в поэтических строках.

Беседовал Борис КУФИРИН



СТИХИ СЕРГЕЯ ХОМУТОВА

* * *

Душа, быть может, в теле не живет,

А кружится поблизости всечасно

И оттого так часто устает,

И холодеет оттого так часто.

Но управляет всё-таки вполне

Порывами и чувствами твоими, –

И даже легче, видимо, извне, –

Хоть не всегда способна сладить с ними.

А в тесной клетке тела страх томит

Ее, твою вечноживую душу, –

Вдруг в тот, наверно самый главный, миг,

Она не сможет вырваться наружу.

 

* * *

Если время крутнуть

  в направленьи обратном,

Хоть рожден был в другой, не военной поре,

Это я умирал в Ленинграде блокадном,

В той голодной зиме, ледяном декабре.

И не умер, а после по Ладоге вешней,

По кипящей воде, по кровавой шуге,

Только чудом пробился

  из дали кромешной,

Чтобы жить по-сиротски в чужом городке.

То, конечно же,

  – мамино страшное детство,

Безысходность воистину адовых дней.

Жизнь моя

  мне от мамы досталась в наследство,

Ну а горе и боль оставались при ней.

Понимаю теперь я – ничто не забылось,

Может разве такое уйти в забытье?

Помню, мама ночами тихонько молилась

За меня… Как теперь я молюсь за нее.

  * * *

  Я не вобрал салонную культуру…

Из ранних

Пришли мы не от именитых

Салонов показных, но скрытых

От настоящей высоты;

Мы из глубинок, что Поленов

Писал, хоть в нас довольно генов,

Которые не столь просты.

Не предали, не отступились,

Хоть к свету нелегко пробились,

Да и пробились ли, как знать?

Собой судимы и другими,

Мы все ж стремленьями благими

Не думали пренебрегать.

Пришли… И здесь хотим остаться,

В иных пределах не пытаться

Звездить, как нынче говорят.

Лишь бы над нами были звезды

И освещали наши версты,

От колыбелек до оград.

Мы от иконок, что хранили

Старушки, тем и заронили,

В нас это «Боже, упаси»;

От запахов лугов и красок,

Из тех, местечек, где Некрасов

Гадал, кто счастлив на Руси?

              * * *

Библиотеки, наместницы вечности,

Тают в сегодняшней

  праздной беспечности.

Сколько их было, а ныне лишь в памяти

Скромные залы

  всплывают, как в замети.

С этою – детство прошло умиленное,

С той – благодатное время влюбленное,

Тихие домики, женщины чуткие…

Не возвратятся мгновения чудные.

Скоро, быть может, и сами названия

Сменят бездушные новые здания.

Вы же, уютные, теплые, давние,

В прошлом останетесь нашем –

  преданьями,

Сказками… Или же вовсе забудетесь,

На сквозняках отчужденья застудитесь.

Лишь об ушедшей былой человечности

Вечность поплачет.

  Но что нам до вечности?..

 

             * * *

Осень, от ветра дрожат провода,

Собраны овощи с грядок,

Капает, капает с крыши вода –

Жизни осенней остаток.

Всё в этом времени слито в одно –

Что и внутри, и снаружи –

И перепутано, и сплетено

Перед нашествием стужи.

Дождь зачастил, перешел в пелену,

К лету не будет возврата.

Если две осени слиты в одну –

Это уже многовато.

 

* * *

Старики завещания пишут

На остатки житья своего…

Что еще обретут и отыщут, –

Да, пожалуй, уже ничего.

Обретали с трудом и по крохам

Для себя и детишек-внучат

Аж по трем разнородным эпохам,

Где и нынче дела их звучат.

Но и эти повинности строго

Соблюдают, коль надо теперь

Успевать до последнего срока,

Чтобы не было больших потерь.

Завещают… Хоть чем-то окупят,

Что под старость на нет сведено.

Только изредка слезы подступят,

Их почти не осталось давно.

 

* * *

Когда ты в гору тянешься легко,

То хочется провидеть далеко

И ощущать дыхание небес,

Не замечая рядом

  смертных бездн.

Когда ты верой неизменной жив

И, волю до предела обнажив,

Не кланяешься ветреной судьбе –

Любая правда не страшна тебе

И высота незримая видна.

…Летящим в пропасть

  правда не нужна.

* * *

Последний домик деревянный

На улице, как сирота,

А, может быть, скиталец странный,

Забредший невзначай сюда.

Но всё не так, здесь жизнь играла

Десятками домов таких

И люд рабочий согревала,

Теплом уделов городских.

Последний домик, не подмятый

Под камень наших грозных вех, –

Да что не смёл еще двадцатый,

Дорушит двадцать первый век.

И стоя здесь, я тоже каюсь,

Хоть в этом не моя вина,

Ладонью к бревнам прикасаюсь, –

Держись, не падай, старина.

Конечный срок его неведом,

Но грустный тяготит вопрос, –

Как будто сам пойду я следом

За этим домиком на снос.

 

* * *

У ангелов моих и дьяволов моих,

Возможно, что одна забота на двоих –

Добраться до нутра, до сердца моего,

Ну а потом решить, кто я и для кого?

Им проще, ну а мне, что делать, да и как,

Я свету присягал, а попадал во мрак.

Хоть что-то бы сказать, былое оправдать,

Иначе должен я на суд себя отдать.

И, видимо, бы мог, но в этом смысла нет:

На всё один ответ, за всё один ответ

Для ангелов моих и дьяволов моих,

Поскольку только я один и создал их.

* * *

Не жди от власть имущих ничего,

Она опасна, ласка самодержца,

За милость он тебя возьмет всего,

И никуда потом уже не деться.

К тому же, и тщеславье засосет,

Мол, что-то значишь, получив такое;

Куда еще, не знаешь, занесет

Ничтожное величие людское?

К властителю приближен, да смотри:

За троном и секира, и веревка,

И новый претендент уже внутри

Таит надежду, угождая ловко.

Живи спокойно, веря в благодать,

Твори себе от слога и до слога…

Какой еще за слово платы ждать,

Ну разве можно быть щедрее Бога?

 

Автор
Борис Куфирин
Поделиться
Комментировать

Популярное в разделе