«Естественные элиты» в творчестве Лавкрафта: правильно ли мы понимаем взгляды «затворника из Провиденса»

В том числе ожесточенные споры ведутся вокруг литературного и идейного наследия создателя «Мифов Ктулху» Говарда Филлипса Лавкрафта. Одни аттестуют его как расиста, материалиста и мизантропа, в то время как их оппоненты используют противоположные характеристики. Кого же Лавкрафт видел в Ктулху и иных созданных им чудовищах: воплощение своих расовых фобий, персонификацию своего «космоцентризма» или потаенную реализацию своих политических и социальных идеалов? Попробуем разобраться.



Культист, расист, атеист

Способы интерпретации литературного наследия Лавкрафта можно разделить на несколько уровней. Первый, самый «попсовый» уровень, это буквальный, предполагающий реальную веру в Ктулху, Йог-Сотота, Ньярлатхотепа и прочих Великих древних, свершение в их честь ритуалов по инструкциям в виде написанных непонятно кем «подлинных» текстов Некрономикона, создание оккультных орденов и так далее. Сам Лавкрафт в подобной картине мира воспринимается как великий маг и оккультист, своего рода пророк.


Очень ярко этот способ интерпретации мы можем видеть на примере Кеннета Гранта, британского писателя и оккультиста, основателя так называемого Тифонианского ордена восточных тамплиеров. После Второй мировой войны Грант работал секретарем известного мага Алистера Кроули и считался одним из его учеников. Именно Грант соединил учение Кроули с «Мифами Ктулху», кабалистикой и афро-карибскими традициями:

«На юго-западе клубятся звездные вихри; черные дыры испускают лучи тления и калы чуждого разума, поглощая все сущее и исторгая из себя темную материю; гибнут миры и рождаются новые вселенные. Плеяды восходят на закате в день Самайна — праздника великого Ктулху, погруженного в смертный сон в глубинах космоса. На северо-востоке сияют Плеяды со своей ярчайшей звездой Альционой — Аль-Васат („Центральной“), Теменну („Краеугольным камнем“) или Амбой („Матерью“), которую в древние времена почитали как центральное солнце Вселенной. Здесь обитает Цагготуа, летящий в ночи, и с ним — лягушки, жабы, прыгуны с изнанки Древа и Вольтижеры. Плеяды восходят вместе с солнцем в день Бельтайна — праздника Шаб-Ниггурата, Черного Козла, породившего тысячу сыновей».


Кеннет Грант


В другом труде Грант упоминает лавкрафтовских шогготов — бесформенных склизких монстров, пожирающих все живое, — сопоставляя их название с якобы существовавшим в халдейском языке словом shaggathai.

«Beth Shaggathai означает „дом блуда“, что указывает на сексуальный подтекст, заключенный в этом названии „желеподобной массы“, или слизи, то есть первичного носителя творящего семени».

Лавкрафтовские мотивы мелькают и в сатанизме: основатель американской Церкви Сатаны Антон Шандор Лавей в своей книге «Сатанинские ритуалы» уделяет «метафизике Лавкрафта» целый раздел.

«Его рассказы постоянно напоминают читателю, что человечество отдалилось от самых гнусных и злобных форм животной жизни всего лишь на короткий шаг. Он чувствовал тягу человека к познанию, даже под угрозой риска своему рассудку. Лавкрафт словно все время пытается сказать, что интеллектуальное совершенство достигается в согласованности с катаклизменными ужасами, а вовсе не ведет к избавлению от них. Эта тема о постоянстве взаимодействий между созидательными и разрушительными гранями человеческой личности является краеугольным камнем доктрин Сатанизма…»

Позже лавкрафтовские образы появятся в ритуальной практике других околосатанинских структур вроде Храма Сета, отпочковавшегося в 1975 году от Церкви Сатаны.

Если мы познакомимся с жизнью и творчеством Лавкрафта более глубоко, то такое представление о нем покажется нам натянутым. Из биографий писателя мы узнаем, что Лавкрафт был твердокаменным атеистом и материалистом, чуждым оккультизма и теизма в любом виде. Отсюда возникает иная интерпретация его творчества, хотя и она в конечном счете тоже поверхностна: «Мифы Ктулху» якобы можно прочитать как своего рода символическое преломление расизма Лавкрафта. Разного рода чудища и даже сами Древние представляются как аллегория на разные национальные и расовые меньшинства США, благо в рассказах Лавкрафта условные «цветные» действительно нередко поклоняются самым жутким божествам. Наиболее последовательно эту интерпретацию раскрыл Мишель Уэльбек в своем эссе «Г.Ф. Лавкрафт: против человечества, против прогресса»:

«Часто недооценивают значение расовой ненависти в творчестве Лавкрафта. <…> роль жертвы… в его новеллах играет, как правило, университетский профессор, англосакс, культурный, выдержанный и хорошо образованный. Его собственный тип, собственно говоря. Что до истязателей, прислужников безыменных культов, то это почти всегда метисы, мулаты, полукровки „самого низкого пошиба“».

«Подонки, которые его унижали», по мнению Уэльбека, были теми самыми представителями американских национальных и расовых меньшинств, с которыми Лавкрафт столкнулся во время его жизни в Нью-Йорке. Как пишет Уэльбек:

«Именно в Нью-Йорке его расистские взгляды превратятся в подлинный расовый невроз. Будучи беден, он будет вынужден жить в тех же кварталах, что и эти иммигранты, „непристойные, отталкивающие и кошмарные“. <…> Его будут толкать в метро „сальные и ухмыляющиеся мулаты“, „мерзейшие негры, похожие на гигантских шимпанзе“. Он встретится с ними снова в очередях на бирже труда и с ужасом констатирует, что его аристократическая манера держать себя и его рафинированная образованность, окрашенная „уравновешенным консерватизмом“, не дают ему никакого преимущества. Подобные ценности не имеют хождения в Вавилоне, это царство хитрости и звериной силы, „евреев с крысиным лицом“ и „чудовищных полукровок, которые валят абсурдно подрягивающей походкой“».

В Нью-Йорке наблюдения за городской жизнью (довольно противоречивые, кстати: первое свое впечатление от ночного города Лавкрафт описал словами «я чуть не умер от эстетического наслаждения») наложились у Лавкрафта на единственную и не очень удачную попытку построить семью. Однако Уэльбек посчитал, что именно расизм был главным результатом лавкрафтовсокго опыта пребывания в Нью-Йорке, перенесенным в творчество.


В разборе рассказа «Ужас Данвича» Уэльбек разовьет эту мысль:

«В целом мифология Лавкрафта изрядно оригинальна; но порой она предстает как устрашающая инверсия христианской тематики. Это особенно ощутимо в „Ужасе Данвича“, где неграмотная селянка, не познавшая мужа, производит на свет чудовищное создание, наделенное сверхчеловеческими силами. <…> Лавкрафт отыскивает здесь очень древний исток фантастического: Зло, рожденное от противоестественного плотского союза. Это представление совершенно срастается с его маниакальным расизмом; для него, как для всех расистов, ужасом, возведенным в абсолют, оказывается даже не столько другая раса, как смешение, скрещивание».


В современном Голливуде тема лавкрафтовского расизма (плавно перетекающая в обличение хронического расизма всех белых) раскрывается в сериале «Страна Лавкрафта», снятого по одноименной книге. Не отстает и американская публицистика: так, по мнению сотрудника Нью-Йоркского университета, магистра наук в Школе восточных и африканских исследований (SOAS), специалиста по ближневосточной политике Уэса Хауса, лавкрафтовский расизм прямо вытекает из его же космоцентризма.

В 1927 году в палп-журнале Weird Tales появился часто цитируемый текст Лавкрафта: «Все мои рассказы основаны на фундаментальной предпосылке, что общечеловеческие законы, интересы и эмоции не имеют силы или значения в огромном космосе в целом. Нужно забыть о том, что добро и зло, любовь и ненависть и все подобные атрибуты ничтожной и временной расы, называемой человечеством, вообще имеют хоть какое-либо значение».

По мнению Уэса Хауса, сама идея «космического ужаса», подразумевающая столкновение человека с абсолютно чуждыми ему «существами извне» берет свое начало опять-таки в расовых взглядах Лавкрафта, в такой, не всегда завуалированной, форме показывающего свой страх перед «нашествием чужаков».



Темная элита

Мнение, что под видом разнообразных чудовищ Лавкрафт маскировал свое отношение к «цветным» весьма популярно, но, на мой взгляд, ошибочно. Это правда, что «цветные и полукровки» на страницах произведений Лавкрафта нередко поклоняются самым жутким божествам авторской мифологии, но сами эти персонажи, во-первых, в большинстве случаев предельно обезличены, лишены какой-либо субъектности, даже имен, а во-вторых — ни на что, кроме как на слепое поклонение силам космического ужаса, не способны. Не они могут призвать силы, способные уничтожить все человечество и саму жизнь на Земле, вместе с самой Землею, а может и Вселенной. Не они ответственны за прорыв неведомого в обыденную повседневность и не они, опять-таки, в силах устранить эту угрозу.

Все это в рассказах Лавкрафта делает самый что ни на есть белый человек — рафинированный утонченный эстет, обладатель богатой библиотеки, с широким кругозором и обширными познаниями, благородных кровей, зачастую еще и весьма состоятельный.

То есть принадлежащий к тем представителям рода людского, которые в обыденной повседневности обычно и именуются элитой. Точнее, естественной элитой, как их определяет один из классиков современного либертарианства Ганс-Герман Хоппе:

«В любом обществе есть люди, которые в силу наличия у них каких-то особых качеств, приобретенных или данных им от рождения, имеют статус элиты. Вследствие своего таланта, богатства, мудрости или храбрости они пользуются неким естественным авторитетом, а их мнения и оценки пользуются всеобщим доверием и уважением.Более того, в ходе отбора, имеющего место при образовании семей, а также в силу действия генетических законов наследственности и гражданских законов о наследовании, этот авторитет оказывается распределенным среди небольшого числа родов. Именно к главам знатных родов, известных своими добродетелями и признанными достижениями, обращаются люди в случае конфликтов и жалоб. Из этих естественных элит и возникает государство».

Иными словами — это тот самый тип людей, власть которых Лавкрафт считал наиболее предпочтительной формой правления. Он писал в своем эссе «Ницшеанство и реализм»:

«При аристократии у некоторых людей есть веские основания, чтобы жить. При демократии у большинства эти основания ничтожны. При охлократии ни у кого нет никаких оснований для жизни. Только аристократия может создавать значительные идеи и предметы».

Можно предположить, что это все было близко Лавкрафту в том числе и потому, что он сам ощущал себя своего рода элитарием: выходцем из англосаксонской семьи, относительно благополучной, но пришедшей в упадок. Опыт жизни в бедных кварталах Нью-Йорка тоже мог повлиять на формирование такого мировоззрения, но совсем не обязательно в сторону расовой ненависти, как предполагает Уэльбек. Весь этот жизненный опыт, напротив, мог только укрепить Лавкрафта в приверженности власти просвещенной элиты, которая бы возвысилась над остальным человечеством благодаря мощи своего разума, благородству происхождения и глубине понимания тайных сил, управляющих миром.

Попытаемся раскрыть этот тезис на конкретных примерах. Один из наиболее проработанных «злодеев» Лавкрафта — Джозеф Карвен, антигерой романа «История Чарльза Декстера Варда«​. Карвен — колдун и некромант, бежавший из Салема в Провиденс в 1692 году во время Салемской охоты на ведьм. Карвен занимался воскрешением мертвых, в том числе и великих мыслителей, чтобы воспользоваться их знаниями. Автор дает нам понять, что Карвен обратился к самому Йог-Сототу, и тот и наделил его особыми способностями. Благодаря своим колдовским способностям Карвен смог обрести новое воплощение в теле своего потомка Чарльза Декстера Варда.


В то же время Джозеф Карвен описывается как торговец, судоходный магнат, один из главных экспортеров колонии, а также контрабандист и работорговец. Одновременно Карвен — интеллектуал с аристократическими манерами и образом жизни.

Другие белые персонажи Лавкрафта могут быть не столь начитаны и утонченны, как Карвен, однако их роднит положение в обществе и достаток. Таков Абед Марш — капитан из города Иннсмут, в котором происходит основное действие повести «Морок над Иннсмутом». Этот город жил рыбной ловлей и торговлей с заморскими землями. Абед стал покупать у океанийских туземцев странного вида золотые изделия, а туземцы, в свою очередь, получали их напрямую у Глубоководных, с которыми и смешивались. Первоначально для Абеда первоначально это был не более чем бизнес — который в один прекрасный день приказал долго жить, когда островитян, с которыми капитан вел торговлю, вырезали соседи:

«Вот тогда-то Абед и стал поносить всех и проклинать на чем свет стоит за то, что, дескать, верили в своего христианского бога, да что-то не очень он им помог за это. А потом стал рассказывать им про других людей, которые молились другим богам, зато получали за это все, что душе было угодно. И еще сказал, что если найдется кучка крепких парней, которые согласятся пойти за ним, то он попробует сделать так, чтобы снова появились и золото, и рыба. Разумеется, они плавали с ним на „Суматранской королеве“, видели те острова и потому понимали, о чем идет речь. Поначалу им не очень-то хотелось столкнуться с теми существами, о которых они были много наслышаны, но поскольку сами они толком ничего не знали, то постепенно стали верить Абеду и спрашивать его, что им надо сделать, чтобы все стало как прежде, чтобы вера их принесла им то, чего они хотели».


Что произошло дальше — известно всем, кто мало-мальски знаком с творчеством Лавкрафта: в город явились Глубоководные, раса разумных амфибий, которые, соблазняя жителей золотом и успехом в рыбной ловле, постепенно прибрали город к рукам, в том числе и путем активного смешения с местным населением. Инициатором этого выступил как сам Абед Марш, так и его наследники. Те, кто уже получил толику нечеловеческой крови, уходили в море, где обретали вечную жизнь вместе с остальными Глубоководными. В самом же Иннсмуте семья Маршей фактически превратила город в свое феодально-теократическое владение и навязала горожанам поклонение Дагону и смешение с Глубоководными. Золотоочистная фабрика Маршей стала, по сути, градообразующим предприятием, а сам город — основной частью маршевского бизнес-проекта.

Золото, особенно старинное, — это вообще характерный маркер загадочных и зловещих персонажей у Лавкрафта. Старинным золотом расплачивается Страшный Старик — нелюдимый капитан дальнего плавания, в саду которого стоят раскрашенные камни, напоминающие языческих идолов, и который беседует с душами мертвецов, заключенными в бутыли. Золотом платит за приобретаемый для жертвоприношений скот Старый Уэйтли, персонаж рассказа «Ужас Данвича» — еще один колдун из старинного рода, чьи предки «приехали из Салема в 1692 году». Именно ему удалось вызвать Йог-Сотота, чтобы каким-то неясным способом убедить его оплодотворить собственную дочь Лавинию Уйэтли, родившую двух удивительных близнецов.


К «древнему голландскому роду» принадлежит Роберт Сейдам, пожилой ученый-мистик, антигерой рассказа «Кошмар в Ред-Хуке». Ужасному культу, исповедуемому аристократическим родом Де ла Поэр посвящено действие рассказа «Крысы в стенах», причем здесь главный герой и последний представитель данного рода оказывается достаточно богатым, чтобы выкупить родовой замок. Снова и снова — проводниками самых темных и страшных сил, могущественных настолько, что человек не в состоянии этого представить, оказываются эрудированные и утонченные представители древних европейских аристократических семей, обладающие нешуточными деньгами и влиянием. В ряде случаев именно связь с потусторонними силами и нечеловеческими расами стала источником богатства и влияния. Здесь можно вспомнить рассказ «Вне времени», повествующий о царстве К’Наа:

«В К’Наа был культ, они поклонялись Гатаноа и ежегодно приносили ему в жертву двенадцать воинов и двенадцать девственниц. <…>

Власть жрецов Гатаноа была сказочной, ведь только от них зависела сохранность и безопасность К’Наа и всего континента Му от ужасных действий Гатаноа вне его подземного убежища. В стране были сотни жрецов Темного Бога, все они подчинялись Главному Жрецу Аймас-Му, который выступал на празднике Нат впереди короля Тебов, гордо стоял, когда правитель падал ниц в святилище. У каждого жреца был мраморный дворец, сундук с золотом, двести рабынь и сто наложниц и власть над жизнью и смертью всех жителей К’Наа, кроме жрецов короля».

Жрецы доисторической расы, конечно, не та белая элита, о которой говорилось ранее, но раса у Лавкрафта и не всегда ставится во главу угла: он может описывать и высокоинтеллектуальных «цветных», и нечеловеческие расы, многократно превосходящих в развитии человека, как Старцы из «Хребтов безумия». И это понятно, учитывая, что человечество в целом Лавкрафту представлялось чем-то малозначительным в масштабах космоса. Лавкрафтовские «естественные элитарии» пренебрежительно относятся не к отдельно взятой расе, а ко всему человеческому роду. Именно поэтому белые люди часто становятся материалом для человеческих жертвоприношений и всяческих экспериментов, а условных «цветных» могут даже использовать в качестве помощников в темных делах.



Мифы Ктулху и мифы классические

Конечно, Лавкрафт считал, что только определенные расы и народы способны порождать подобные элиты. Однако таковыми он считал не только англосаксов, как обычно принято считать. Стоит вспомнить, что Лавкрафт с детства был большим поклонником Античности: Римская республика, также как и Англия XVIII века, оставались любимыми историческими периодами Лавкрафта всю его жизнь.

Симпатии Лавкрафта к Античности распространялись и на классическую мифологию. Он писал:

«В возрасте примерно семи или восьми лет я был истинным язычником, столь опьяненным красотой Греции, что приобрел почти искреннюю веру в старых богов и природных духов. Я в буквальном смысле воздвиг алтари Пану, Аполлону и Афине и высматривал дриад и сатиров в сумеречных лесах и полях. Раз я твердо поверил, что узрел неких лесных созданий, танцевавших под осенним дубом, — что-то вроде „религиозного опыта“, в некотором смысле такого же истинного, что и субъективный экстаз христианина».

В данном контексте интересен центральный персонаж «Мифов Ктулху» — собственно сам Ктулху. Лавкрафт проводит прямые параллели между своим детищем и персонажами древних мифов:

«Существо что-то бормотало и пускало слюни, как Полифем, посылающий проклятия вслед удаляющемуся кораблю Одиссея. Затем великий Ктулху, многократно более мощный, чем легендарные Циклопы, начал преследование».

Однако внешне Ктулху напоминает не циклопов и не титанов, а еще более грозных персонажей античной мифологии. Достаточно вспомнить его обличье:

«Если я скажу, что в моем воображении, тоже отличающимся экстравагантностью, возникли одновременно образы осьминога, дракона и карикатуры на человека, то, думается, я смогу передать дух изображенного существа».


На ум приходят такие порождения фантазии древних, как Тифон — чудовищный великан, ребенок Геи и Тартара. Тифон выше всех гор: его голова задевала звезды, а вместо пальцев были у него сто драконьих голов. Ниже пояса — извивающиеся, переплетающиеся друг с другом кольца змей, выше — колоссальное человеческое туловище, покрытое перьями. Схожие персонажи — гекатонхейры, сторукие пятидесятиголовые великаны. Их было трое, причем двое, согласно Гесиоду, жили в «глубочайших местах Океана». Подводный гигант с множеством конечностей, пусть даже и в антропоморфном виде, вызывает невольные ассоциации с чем-то вроде исполинского спрута. Недаром прототипом еще одного многоголового чудовища, Скиллы, считается гигантский кальмар. А от головоногих недалеко и до Ктулху. Вообще морских чудовищ в греческой мифологии хватает — тут и богиня Кето, воплощающая «все ужасы моря», и ее супруг Форкий, изображавшийся в виде получеловеческого существа с телом рыбы и крабьими клешнями. Мифы записывают в потомство Форкия и упомянутых выше Полифема и Скиллу, и многих иных чудовищ.


Форкий и Кето


Одно из порождений Форкия, Медуза Горгона, имеет прямое отражение в лавкрафтовском бестиарии — героиню рассказа «Локон Медузы» Марселину Бедар: роковую красавицу со змееподобными волосами, вокруг которых сложился очередной пугающий культ.

Любопытно, что в данном рассказе Марселина прямо именуется дочерью Ктулху. Критикующие Лавкрафта с «общечеловеческих» позиций обычно подчеркивают ее африканские корни как одно из доказательств расизма писателя. Но с тем же успехом можно вспомнить и то, что, по словам рассказчика, в ее жилах текла изрядная доля «благородной крови».


Другим женоподобным существом чудовищного облика в древнегреческой мифологии была Кампа — дочь Тартара. Она охраняла своих родственников — гекатонохейров и была убита Зевсом. Ее внешний вид был еще более странным, чем у Ктулху или Тифона: согласно греческому поэту Нонну Паннополитанскому, была она «змеестопной» и ядовитой. «В извилистом теле тысячи ликов собрала… звериных и чудищ», две головы походили на Сфингу и Скиллу, в «середине же девой являлась» со змеями «вместо кудрей», с длинными когтями «на многочисленных дланях», от груди и до паховых складок имела пурпурную чешую, как у морских чудовищ, а хвост — от скорпиона.

Все эти монструозные описания весьма схожи с иными из тварей Лавкрафта. Особенно хорошо они накладываются на описание из «Ужаса Данвича»:

«Частично существо это было несомненно человекоподобным, руки и голова были очень похожи на человеческие, козлиное лицо без подбородка носило отпечаток семьи Уотли… Выше пояса оно было полуантропоморфным, хотя его грудь, куда все еще впивались когти настороженного пса, была покрыта сетчатой кожей, наподобие крокодиловой. Спина пестрела желтыми и черными пятнами, напоминая чешую некоторых змей… Кожа была покрыта густой черной шерстью, а из области живота мягко свисали длинные зеленовато-серые щупальца с красными ртами-присосками. На каждом из бедер, глубоко погруженных в розоватые реснитчатые орбиты, располагались некие подобия глаз; на месте хвоста у существа имелся своего рода хобот, составленный из пурпурных колечек, по всем признакам представлявший собой недоразвитый рот. Конечности, если не считать покрывавшей их густой шерсти, напоминали лапы гигантских доисторических ящеров; на концах их находились изборожденные венами подушечки, которые не походили ни на когти, ни на копыта».

«О, о мой Бог, эта половина лица — эта половина лица на самом верху… это лицо с красными глазами и белесыми курчавыми волосами, и без подбородка, как Уотли… Это был осьминог, головоногое, паук — или все вместе, но у них было почти человеческое лицо, там, вверху, и оно было лицом Колдуна Уотли, только… только размерами оно было в целые ярды, целые ярды».

Эти создания были братьями-близнецами, рожденными слабоумной альбиноской Лавинией Уотли, дочерью известного в округе колдуна Уотли. Что же до отца, то в финале рассказа выясняется, что им был никто иной, как Йог-Сотот — еще один из Великих древних лавкрафтовского пантеона.

Я уже цитировал эссе Мишеля Уэльбека, интерпретирующего все вышесказанное в духе леволиберальных интеллектуалов современного Запада. Однако с ничуть не меньшим основанием можно увидеть здесь и очередную дань увлечения Лавкрафта античной мифологией с ее многочисленными примерами плотских сношений между людьми и богами, богами и титанами, а также различных чудовищ между собой. Плодом этой связи могли быть как величайшие герои, так и чудовища вроде Минотавра. В этом плане можно интерпретировать и «Морок над Иннсмутом», где плотская связь людей с Глубоководными стало основой культов Дагона и Гидры.

Различие между богами и хтоническими чудовищами, не всегда четко просматриваемое даже в античной мифологии, в понимании Лавкрафта теряется вовсе. Можно сказать, что Лавкрафт объединил Зевса с Тифоном, Посейдона с Форкием, Афродиту — с Кампой. И эти существа, могущественные как олимпийцы и ужасающие как чудовища, являются символами и воплощением сил, правящих лавкрафтовским миром.


Йог-Сотот оказывается достаточно персонифицированным, чтобы оплодотворить смертную женщину, но в то же время он — один из основополагающих принципов лавкрафтовской вселенной. В рассказе «Врата Серебряного ключа» Лавкрафт представляет Йог-Сотота так:

«Безграничное Бытие, воплощавшее Все-в-одном и Одно-во-всем… Оно заключало в себе не только время и пространство, но и весь универсум с его безмерным размахом, не знающим пределов, и превосходящим любые фантазии и расчеты математиков и астрономов».

Йог-Сотот, также как Азатот и Ньярлатхотеп, суть воплощения Хаоса, который Лавкрафт кладет в основу своей концепции мироздания. Но схоже Хаос воспринимается и в античной мифологии и философии. Хаос часто отождествляется с Тартаром — подземной бездной, безвозвратно поглощающей все некогда живое и символизирующей смерть. У Марка Аврелия хаос — это бездна времени, «бесконечная в обе стороны вечность», беспредельная ненасытность, неумолимо поглощающая все сущее. В позднем пифагореизме хаосом называют Единое, желая подчеркнуть его непознаваемость и тьму. Однако схожая концепция проглядывает и в творчестве Лавкрафта: в рассказах «Хаос Наступающий» и «Память», в описаниях Йог-Сотота, Азатота и Ньярлатхотепа, который также зовется «Ползучим Хаосом». Хаос у Лавкрафта персонифицируется — так же, как это иногда происходит в античных текстах. Так, в поэме римского философа Сенеки «Медея» колдунья и жрица Гекаты взывает к «слепому извечному Хаосу», а в иных текстах уже к самой Гекате обращаются как «Ночь — ты, и Мрак — ты, и Хаос широкий». В другом персонаже лавкрафтовской мифологии, Шуб-Ниггурат, Черной Козе Лесов, просматриваются одновременно черты Великого бога Пана и Великой Матери (Кибелы или Гекаты).

Взгляды самого Лавкрафта на идеальное общество и культуру вполне себе коррелируют с созданной им же мифологией. Также как и «идеальное общество» Лавкрафта, управляемое высокоинтеллектуальными аристократами, она обнаруживает отдаленные параллели в древней истории, а также в утопиях античных философов — Платона. Аристотеля и других. Логично предположить, что их идеал государственного устройства нашел свое отражение и в рассказах Лавкрафта, и, таким образом, примерами лавкрафтовской утопией можно назвать Иннсмут при Абеде Марше или К’Наа, царство жрецов Гатаноа.

В завершении хотелось бы вернуться к упомянутому выше сериалу «Страна Лавкрафта». Уверен, что ни создатели сериала, ни автор книги, по которой он был снят, не имели в виду ничего из того, что я изложил выше. Скорее всего, они исходили примерно из той же парадигмы, что и Уэльбек: Лавкрафт, придумывая свои мифы, в иносказательной форме выплескивал на бумагу свои «расовые предрассудки», изображая под видом чудовищ цветных и прочие меньшинства. Автор книги и создатели сериала решили поглумиться над мэтром, сделав, по их мнению, «все наоборот» — и тем самым случайно воспроизвели подлинный замысел Лавкрафта. Единственное фундаментальное противоречие с его замыслом — «цветные и полукровки» не могут противостоять «белым колдунам»: они их слуги и помощники, порой даже хранители, как выражается герой рассказа «Кошмар в Ред-Хуке», «запечатанного сундука с дьявольским знанием». Однако подобрать ключ к этому сундуку может только представитель «естественной элиты» — богатый англосаксонский интеллектуал, «духовный наследник» мудрецов античности, проникший мощью своего интеллекта в самые страшные тайны Вселенной.

Поделиться