Эскадрон гусар живучих: детективный цикл Юлии Яковлевой с кавалеристом в главной роли
11 сентября 2023 ● "Известия"
Новое прочтение популярного исторического жанра с неожиданным героем.
Фото: из открытых источников
Недавний роман Юлии Яковлевой «Нашествие», своеобразный спин-офф толстовской эпопеи «Война и мир», демонстрировал изрядную работу автора по изучению войны 1812 года. Психологические последствия этой кампании составляют основной эмоциональный сюжет двух новых исторических детективов Яковлевой, где главным героем-сыщиком выступает человек, глубоко травмированный военным опытом, как физически, так и морально. Критик Лидия Маслова представляет книгу недели, специально для «Известий».
Юлия Яковлева
«Бретер»
М. : Альпина нонфикшн, 2023. — 256 с.
«Таинственная невеста»
М. : Альпина нон-фикшн, 2023. — 192 с.
Ротмистр Мурин, которому не исполнилось и девятнадцати (как выяснится во второй книге, «Таинственная невеста»), большую часть первого романа «Бретер» занят не столько расследованием убийства падшей женщины, сколько стараниями вылезти из кареты или вскарабкаться по лестнице, не причинив мучительной боли своей покалеченной ноге. Усугубляет его страдания с душевной стороны какой-то трагический личный сюжет с участием роковой женщины по имени Нина Звездич (привет лермонтовскому «Маскараду»).
Где-то к середине романа «Бретер» Яковлева начинает ощущать, что загадочная красотка Нина, хоть и машет «перьями марабу» на голове, но ведет себя как-то однообразно, а акробатические ухищрения героя и его разговоры с различной челядью (кучерами и лакеями), душевно помогающей ему передвигаться, начинают надоедать читателю. Поэтому всё время хромающий, спотыкающийся и чуть ли не падающий Мурин встречает представителя нетрадиционной медицины, чудесным образом помогающего гусару восстановить нормальную мобильность.
В статусе практически здорового герою становится гораздо легче готовить читателя к той лестной характеристике, которую Матвей Мурин получает в начале второй книги, «Таинственная невеста»: «Ты проявил себя как человек самовольный и неуправляемый. Такое никто не любит». Так воспитывает Матвея его старший брат Ипполит, вращающийся в самых высших сферах. То, что брат героя — «государственный человек» и особа, приближенная к императору, позволяет Яковлевой убить сразу двух жирных драматургических зайцев: с одной стороны, на фоне расчетливого придворного брата выгодно оттенить нонконформистский характер героя, не склонного к приспособленчеству и интригам, а с другой — обезопасить его от возможных неприятностей, когда ход расследования грозит нарушить некие неписаные границы.
Фото: Альпина Паблишер
Сама Яковлева в предисловии к «Бретеру» предупреждает, что собирается самым нахальным образом попрать традиционные филологические границы, разрешив своим персонажам разговаривать с употреблением жесткой ненормативной лексики. Пересказывая дискуссии с редактором, подозревавшей писательницу в слишком развязных лексических анахронизмах, Яковлева апеллирует к беспрекословному авторитету: «…Пушкин критиковал своих современников-писателей за то, что у них персонажи в светских гостиных выражаются уж больно «изящно», «галантерейно». В отличие от этих писателей (и нас с вами) Пушкин в светских гостиных бывал, так что лучше поверим ему, когда он говорит, что разговор там был вполне в духе московских просвирен, а иногда и прямо солоноват».
К сожалению (или, наоборот, к счастью), это многообещающее предисловие на деле не приносит ни в «Бретере», ни в «Таинственной невесте» ни одного по-настоящему «соленого» русского слова — в Яковлевой побеждает культурная барышня, которая ловко манипулирует эвфемизмами, но и сама материться не любит, и персонажам особенно не дает. «Какой-то мастеровой, которому пришлось проявить проворство, несовместимое с человеческим достоинством, метнул было им вслед трехбуквенное, да куда там: рысак был что надо. Ругательство не догнало, зависло на миг над мостовой и лопнуло», — в таких изысканных выражениях описывает Яковлева поездку Мурина на лихаче в начале «Бретера», а в следующем абзаце бранное слово опять-таки просвистывает мимо: «Ругательство пролетело, как змей с хвостом». По итогам двух романов, самым неприличным и оскорбительным выражением, которое извлекает из анналов своей памяти начитанная писательница, оказывается красивое, но совершенно безобидное на современный слух гоголевское словечко «фетюк». Так пытается обозвать пытливого Мурина его случайный знакомый Прошин, тоже молодой военный, которого упекают в кутузку по подозрению в пьяном убийстве проститутки и которого благородный герой из гусарской солидарности берется отмазывать с предсказуемым успехом.
Объяснить расследовательские способности Мурина не так-то просто. В «Бретере» сообщается о страсти ротмистра к сладкому, которое, как принято считать, способствует работе мозга: «У Мурина была своя тайная слабость. Он обожал сладкое. Так постыдно, так немужественно! Он любил шоколад и эклеры (у Вольфа — лучшие!), любил пирожные со взбитыми сливками и с глазурью, любил миндаль, жаренный в сахаре, и сушеные вишни в шоколаде, любил профитроли и конфеты. В том, что касалось сладкого, он был хоть и гурман, но истинный демократ: он любил всё, и простонародные блины с медом или вареньем». Это, безусловно, приятный штрих к портрету героя, но кроме этого мозгового допинга, других средств разоблачения преступных замыслов у него поначалу вроде бы нет: он не располагает ни дедуктивными отмычками Шерлока Холмса, ни «маленькими серыми клеточками» Эркюля Пуаро.
Фото: Альпина Паблишер
Муринский умственный метод в обоих романах скорее выглядит как быстрый и дерзкий кавалерийский наскок: осенило — и догадался. Удобству расследования сильно способствует и то, что другие персонажи, наоборот, то и дело впадают в некий паралич мыслительных способностей. Вот так резко, например, теряет самообладание один малоприятный персонаж в «Таинственной невесте» после внезапного, в духе Агаты Кристи, обнаружения очередной покойницы: «Вид у него был, по меткому выражению одного из товарищей Мурина по полку, словно по мозгам его проскакал эскадрон. Взгляд то полоумно таращился в пустоту, то перескакивал с предмета на предмет».
Немудрено, что с таким припадочным контингентом подозреваемых Мурину достаточно лишь прислушиваться к движениям своего искореженного войной сердца, не особенно напрягая извилины, чтобы не столько вычислить, сколько интуитивно угадать преступника: «...мое сердце за время войны очерствело. Сам не знаю, как с ним жить дальше. Но благодаря ему я чую следы моих собратьев. Монстров. Чудовищ, для которых цена чужой жизни сделалась ничтожна».
Недавний роман Юлии Яковлевой «Нашествие», своеобразный спин-офф толстовской эпопеи «Война и мир», демонстрировал изрядную работу автора по изучению войны 1812 года. Психологические последствия этой кампании составляют основной эмоциональный сюжет двух новых исторических детективов Яковлевой, где главным героем-сыщиком выступает человек, глубоко травмированный военным опытом, как физически, так и морально. Критик Лидия Маслова представляет книгу недели, специально для «Известий».
Юлия Яковлева
«Бретер»
М. : Альпина нонфикшн, 2023. — 256 с.
«Таинственная невеста»
М. : Альпина нон-фикшн, 2023. — 192 с.
Ротмистр Мурин, которому не исполнилось и девятнадцати (как выяснится во второй книге, «Таинственная невеста»), большую часть первого романа «Бретер» занят не столько расследованием убийства падшей женщины, сколько стараниями вылезти из кареты или вскарабкаться по лестнице, не причинив мучительной боли своей покалеченной ноге. Усугубляет его страдания с душевной стороны какой-то трагический личный сюжет с участием роковой женщины по имени Нина Звездич (привет лермонтовскому «Маскараду»).
Где-то к середине романа «Бретер» Яковлева начинает ощущать, что загадочная красотка Нина, хоть и машет «перьями марабу» на голове, но ведет себя как-то однообразно, а акробатические ухищрения героя и его разговоры с различной челядью (кучерами и лакеями), душевно помогающей ему передвигаться, начинают надоедать читателю. Поэтому всё время хромающий, спотыкающийся и чуть ли не падающий Мурин встречает представителя нетрадиционной медицины, чудесным образом помогающего гусару восстановить нормальную мобильность.
В статусе практически здорового герою становится гораздо легче готовить читателя к той лестной характеристике, которую Матвей Мурин получает в начале второй книги, «Таинственная невеста»: «Ты проявил себя как человек самовольный и неуправляемый. Такое никто не любит». Так воспитывает Матвея его старший брат Ипполит, вращающийся в самых высших сферах. То, что брат героя — «государственный человек» и особа, приближенная к императору, позволяет Яковлевой убить сразу двух жирных драматургических зайцев: с одной стороны, на фоне расчетливого придворного брата выгодно оттенить нонконформистский характер героя, не склонного к приспособленчеству и интригам, а с другой — обезопасить его от возможных неприятностей, когда ход расследования грозит нарушить некие неписаные границы.
Фото: Альпина Паблишер
Сама Яковлева в предисловии к «Бретеру» предупреждает, что собирается самым нахальным образом попрать традиционные филологические границы, разрешив своим персонажам разговаривать с употреблением жесткой ненормативной лексики. Пересказывая дискуссии с редактором, подозревавшей писательницу в слишком развязных лексических анахронизмах, Яковлева апеллирует к беспрекословному авторитету: «…Пушкин критиковал своих современников-писателей за то, что у них персонажи в светских гостиных выражаются уж больно «изящно», «галантерейно». В отличие от этих писателей (и нас с вами) Пушкин в светских гостиных бывал, так что лучше поверим ему, когда он говорит, что разговор там был вполне в духе московских просвирен, а иногда и прямо солоноват».
К сожалению (или, наоборот, к счастью), это многообещающее предисловие на деле не приносит ни в «Бретере», ни в «Таинственной невесте» ни одного по-настоящему «соленого» русского слова — в Яковлевой побеждает культурная барышня, которая ловко манипулирует эвфемизмами, но и сама материться не любит, и персонажам особенно не дает. «Какой-то мастеровой, которому пришлось проявить проворство, несовместимое с человеческим достоинством, метнул было им вслед трехбуквенное, да куда там: рысак был что надо. Ругательство не догнало, зависло на миг над мостовой и лопнуло», — в таких изысканных выражениях описывает Яковлева поездку Мурина на лихаче в начале «Бретера», а в следующем абзаце бранное слово опять-таки просвистывает мимо: «Ругательство пролетело, как змей с хвостом». По итогам двух романов, самым неприличным и оскорбительным выражением, которое извлекает из анналов своей памяти начитанная писательница, оказывается красивое, но совершенно безобидное на современный слух гоголевское словечко «фетюк». Так пытается обозвать пытливого Мурина его случайный знакомый Прошин, тоже молодой военный, которого упекают в кутузку по подозрению в пьяном убийстве проститутки и которого благородный герой из гусарской солидарности берется отмазывать с предсказуемым успехом.
Объяснить расследовательские способности Мурина не так-то просто. В «Бретере» сообщается о страсти ротмистра к сладкому, которое, как принято считать, способствует работе мозга: «У Мурина была своя тайная слабость. Он обожал сладкое. Так постыдно, так немужественно! Он любил шоколад и эклеры (у Вольфа — лучшие!), любил пирожные со взбитыми сливками и с глазурью, любил миндаль, жаренный в сахаре, и сушеные вишни в шоколаде, любил профитроли и конфеты. В том, что касалось сладкого, он был хоть и гурман, но истинный демократ: он любил всё, и простонародные блины с медом или вареньем». Это, безусловно, приятный штрих к портрету героя, но кроме этого мозгового допинга, других средств разоблачения преступных замыслов у него поначалу вроде бы нет: он не располагает ни дедуктивными отмычками Шерлока Холмса, ни «маленькими серыми клеточками» Эркюля Пуаро.
Фото: Альпина Паблишер
Муринский умственный метод в обоих романах скорее выглядит как быстрый и дерзкий кавалерийский наскок: осенило — и догадался. Удобству расследования сильно способствует и то, что другие персонажи, наоборот, то и дело впадают в некий паралич мыслительных способностей. Вот так резко, например, теряет самообладание один малоприятный персонаж в «Таинственной невесте» после внезапного, в духе Агаты Кристи, обнаружения очередной покойницы: «Вид у него был, по меткому выражению одного из товарищей Мурина по полку, словно по мозгам его проскакал эскадрон. Взгляд то полоумно таращился в пустоту, то перескакивал с предмета на предмет».
Немудрено, что с таким припадочным контингентом подозреваемых Мурину достаточно лишь прислушиваться к движениям своего искореженного войной сердца, не особенно напрягая извилины, чтобы не столько вычислить, сколько интуитивно угадать преступника: «...мое сердце за время войны очерствело. Сам не знаю, как с ним жить дальше. Но благодаря ему я чую следы моих собратьев. Монстров. Чудовищ, для которых цена чужой жизни сделалась ничтожна».