Дмитрий Бобышев: поэт, оказавшийся частью чужой биографии

11 апреля исполнилось 85 лет Дмитрию Бобышеву, русскому поэту, эмигранту, в 1979-м уехавшему из СССР и ставшему профессором Иллинойсского университета.

Бобышев вместе с Бродским, Найманом и Рейном входил в ближний круг Анны Ахматовой. Он действительно превосходный поэт, но вспоминают его в связи с самым известным в русской литературе ХХ века любовным треугольником. Это к нему от Бродского ушла Марина Басманова; это из-за нее обложенный общественниками-дружинниками и милицией Бродский кинулся назад, в Ленинград, навстречу суду по обвинению в тунеядстве и ссылке.


После приговора Ахматова, как известно, сказала: «Какую биографию они делают нашему рыжему!» Бродский стал гонимым поэтом, процесс и приговор во многом определили его жизнь. В историю, сами того не ведая, тогда вошли многие. Судья Екатерина Савельева, давшая Бродскому 5 лет ссылки и от души поглумившаяся над ним во время процесса. Общественник Яков Лернер, организовавший травлю, а на самом деле, как выяснилось позже, бывший кем-то вроде зловредного Остапа Бендера. Впоследствии Лернера посадили на 6 лет за спекуляцию, вымогательство денег у фарцовщиков и незаконное хранение оружия. К тому же он был брачным аферистом (10 жен, у каждой из которых Лернер брал деньги), ложно выдавал себя за фронтовика и сам себя наградил несколькими орденами, в том числе полагавшимся адмиралам полководческим орденом Ушакова I степени.

Лернер настроил против Бродского секретаря Ленинградского обкома, крайнего реакционера Василия Толстикова (тот не знал, что Лернер распределял от имени обкома несуществующие квартиры и брал за это деньги). Сейчас Толстикова вспоминают только в связи с Бродским. На это строитель концертного зала «Октябрьский», дворца спорта «Юбилейный» и четырежды кавалер ордена Ленина, разумеется, не рассчитывал.

Все они покрыли себя едва ли не вечным посмертным позором, который будет длиться до тех пор, пока читают Бродского, и в этом видна рука судьбы, видна справедливость. Но в том, что произошло с Бобышевым, никакой справедливости нет: суд и приговор навсегда привязали его к любовной истории Бродского. Сделали едва ли не виновным во всем этом, хотя он, в сущности, ни в чем не был виноват.

И потом, почему Лернер вцепился в Бродского, а не в Бобышева? Почему он хотел погубить именно его и упорно этого добивался, ходил в обком, настраивал против Бродского секретаря ленинградского отделения Союза писателей Прокофьева, первого секретаря Союза Суркова? Он был несколько безумен, ему случалось обыскивать на улицах случайных прохожих, но тут аферист Лернер действовал рационально, на манер атакующей самую яркую, самую заметную цель хищной птицы. О его главных претензиях можно судить по написанному им в соавторстве фельетону «Окололитературный трутень»: Бродский лидер, он ведет себя вызывающе. «…Нашлась кучка эстетствующих юнцов и девиц, которым всегда подавай что-нибудь «остренькое», «пикантное». Они подняли восторженный визг по поводу стихов Иосифа Бродского… Кто-то, давая настоящую оценку его творчеству, крикнул из зала: «Это не поэзия, а чепуха!» Бродский самонадеянно ответил: «Что позволено Юпитеру, не позволено быку». Не правда ли, какая наглость? Лягушка возомнила себя Юпитером и пыжится изо всех сил…»

«Окололитературный трутень» — очень личный текст, кажется, что автор то ли завидует своему герою, то ли им обижен. Лернер был соседом Бродского. Общественник, аферист и многоженец жил в соседнем доме и мог видеть, что тот «проводит время необычно. Он поздно встает, а потом идет прогуливаться на Невский, где любит флиртовать с молодыми продавщицами книжного магазина...» Уж не был ли Лернер тем крикуном, которого Бродский назвал быком?

Исследователи творчества Бродского писали о том, что тех, кто его преследовал, раздражал присущий ему высочайший уровень духовной свободы. Скромнейший Бобышев, работавший инженером по технологическому оборудованию, выпускник Ленинградского технологического института, в глаза не бросался, не раздражал и на роль жертвы не подходил. Он просто писал стихи, а потом, скорее случайно, чем по свое воле, и ненадолго, оказался с Мариной Басмановой.

Она стала адресатом стихов Бродского к «М.Б.» — есть ли в русской поэзии более тонкая, печальная и безнадежная любовная лирика? В них появился и Дмитрий Бобышев, которого Бродский не удостоил назвать поэтом:

…Четверть века назад ты питала пристрастье к люля и к финикам,

рисовала тушью в блокноте, немножко пела,

развлекалась со мной; но потом сошлась с инженером-химиком

и, судя по письмам, чудовищно поглупела.

Теперь тебя видят в церквях в провинции и в метрополии

на панихидах по общим друзьям, идущих теперь сплошною

чередой; и я рад, что на свете есть расстоянья более

немыслимые, чем между тобой и мною…

Поэта Бродского нет без суда и ссылки («Я входил вместо дикого зверя в клетку,//выжигал свой срок и кликуху гвоздем в бараке…»), разбитого сердца, ноющего болью по оставившей его женщине, — все это сделало ему не только биографию, но и нечто гораздо большее. И триггером, спусковым крючком здесь стал его близкий приятель Дмитрий Бобышев, которого он потом возненавидел.

Перед возвращением в Ленинград Бродский скрывался в Тарусе, у писателя и переводчика Николая Оттена. Вот как об этом вспоминает друг и сосед Бродского по тарусскому дому, замечательный переводчик Виктор Голышев.

— …Мы знали, что его ловят и даже терроризируют, в подъезде подкарауливают: «Мы тебе покажем, жидовская морда!» А он ходил с огромной газовой зажигалкой. Щелкнешь — и сразу большой огонь. Он мне ее показывал: «Если нападут...» Огнемет, типа. В Питере у него были затруднения с дамой, но он об этом не рассказывал... В общем, была женщина, и в том, что она его сильно ждет, он был не уверен.

Оттен ему сказал: «Поезжайте в Крым, в Коктебель. Искать не будут по всей стране, отсидитесь, пока это утихнет». А она встретила с Бобышевым Новый год, ему кто-то об этом донес, и он сорвался в Питер.

— А можно было пересидеть?

— В Тарусе он же пересидел спокойно. Это еще не был диссидентский город, каким он стал потом, когда в местном отделении КГБ трудились одиннадцать человек. А тогда был один замначальника милиции, одновременно совместитель от органов. Потом туда наехало много диссидентов — это же сто первый километр — и гэбэшников тоже стало много…

Бродский великолепный, возможно, гениальный поэт, но этого не всегда достаточно для успеха. Здесь, помимо всего прочего, важен случай. Он был необходим для того, чтобы «самоуверенный юнец» и «кустарь-одиночка», как 29 ноября 1963-го писали о Бродском в «Вечернем Ленинграде» Лернер со товарищи, не утонул в советской трясине, чтобы на него обратили внимание.

Сделанная Фридой Вигдоровой запись суда распространялась в самиздате, была опубликована в зарубежных изданиях, читалась по Би-би-си. За его освобождение боролась Лидия Чуковская, выступали Шостакович, Маршак, Чуковский и Паустовский. Сартр сообщал «советским друзьям», что из-за дела Бродского советские делегации могут оказаться в трудном положении на международных писательских форумах. Все решилось в ЦК КПСС, решение было спущено в Прокуратуру СССР, по ее представлению Верховный суд РСФСР сократил срок ссылки до полутора лет. Ссылка, суд, психиатрическая экспертиза были тяжелым испытанием, но теперь к нему пришла международная известность.

Те, кто не читал стихи Дмитрия Бобышева (действительно, очень хорошие), могут быть благодарны ему хотя бы за то, что он стал важной частью биографии Бродского. Сам он, впрочем, никогда не вспоминал об этой истории.

Зато ничего не стеснялись гонители Бродского. Судья Екатерина Савельева, которую проинтервьюировали в 1991-м для фильма «Дело Иосифа Бродского», говорила, что процесс был абсолютно законным, ведь в деле были документы, доказывающие, что Бродский не мог существовать на деньги, которые зарабатывал:

— …Считаю, что этот суд пошел ему на пользу, благотворно сказался на его поэтическом развитии. И сейчас он даже получил Нобелевскую премию — что ж, честь ему и хвала!

Автор
Алексей ФИЛИППОВ
Поделиться
Комментировать

Популярное в разделе