Быков vs Высоцкий: Как это назвать?

Когда мне становится скучно, я в последнее время прибегаю к Дмитрию Быкову.

Он почти обязательно ляпает что-то несусветное. (С моей точки зрения.) А область эта – искусствоведение – трудная. Чтоб опровергнуть несусветное, надо хорошо потрудиться. И скука отступает.


С общего плана несусветностью я спорить не стану. Просто обозначу разность позиций.

Он:
«…за что его [Высоцкого] любить нынешним? Только за художественное качество? Но это, как ни странно, вещь относительная, оно во многом зависит от сходства читательских и авторских миров»
(Источник)

Я.
Имею до крайности необоснованную эстетическую философию. Хотя бы потому, что привлекаю такую муть, как подсознательный идеал. А художественность (наличие этого подсознательного идеала и умение его, бессловесного из-за подсознательности, тем не менее выразить) я считаю способом общения подсознаний автора и восприемников. И тот, и те не понимают, что при этом и почему происходит. Только тот в восторге от самовыражения, а те почему-то плачут или ещё что-то с ними необычное происходит, вроде мурашек по коже.

Приведу, в пику Быкову, пример несходства «читательских» и авторского «миров», не помешавшего любви.

Ну я смею думать, читатель, что, написав несколько десятков статей о Высоцком, я что-то понимаю  в его авторском мире. И, может, с таким доводом и вы согласитесь. А с другой стороны я хочу вывести свою сослуживицу одну. Работавшую под моим началом много лет. Техникум кончила. Я давал задание, какие чертежи скомпонованного мною прибора ей чертить и проверял их, всегда обязательно и тщательно, ибо она городила очень много ошибок. Я даже наперёд знал, где их искать, и она удивлялась моей прозорливости. (Даже в самом простом чертеже можно сделать тысячи ошибок. Делают – десятки, и я их практически всегда все находил.) Эта женщина особенно показательна для меня, потому что я на её примере как-то понял такую вещь, что ценность человека гораздо больше  его профессионального умения. Она вышла замуж, родила и растила двух детей, семья была крепкая, я и мужа знал. Маленькие-маленькие люди без каких-нибудь общественных интересов. Разве что бурчать, на нововведения начальства (не меня, я непосредственный работодатель) по усовершенствованию премиальной системы, от которой лично я выигрывал, а лично она проигрывала. И я становился на сторону таких, как она, и поднимал, бунт на корабле (я был стихийный анархист – за самоуправление). А такие, как она, сразу предавали наши общие интересы и меня лично, как только начальство принималось бунт подавлять.

Я смею думать, что выражал с первобытности сохраняющиеся социальные инстинкты общинного самоуправления. Она была литовка, из села. В Литве дело было. А в Литве хуторская система с 19 столетия. И с 1918-го – капитализм до 1940 был. Индивидуализм, стало быть, свирепствовал. И всё равно и в ней сохранился этот дух общины. Может, от влияния русскости в СССР с перекочевавшей от русской сельской общины даже и в рабочие коллективы привычки – как это выразить? – на работе говорить о семье, а в семье – о работе. В авралы на неё можно было положиться. Таких, как она для авралов и держали. Раз начальник это мне внятно объяснил, взяв за пуговицу и отведя в сторонку, прервав моё очень уж гневное распекание (не помню, её или не её) за ошибки.

Так вот отсутствие самоуправления ощущалось всей страной, как духота, а Высоцкий был – как вдруг открытая форточка. И это было и после смерти Высоцкого, при слушании его песен. А с перестройкой слушать стало можно не только в частном порядке. Вышел какой-то фильм о нём. И в городе нашем одному из кинотеатров, на окраине города, разрешили его показывать. И туда повалил весь город. И она с мужем. И я их встретил на обратном пути в переполненном автобусе. И они оба были как вдохнувшие воздуха из той форточки. И с воодушевлением согласились с моей им там, в тесноте, высказанной версией форточки. Потому что в начале перестройки было ещё полно духоты. И никто ещё не знал, что скоро развалят под предлогом свободы сам дом. Пока хотели просто больше форток открыть. И насмехались над властью, выделившей для этого фильма такой дальний кинотеатр.

Элементарная причина всеобщей любви к Высоцкому. Не ясная, мол, теперь Быкову:

«Новые публикации появляются еженедельно, фонограммы систематизированы, связи отслежены, тайн не осталось. При этом все труднее понять, каким образом и за что страна так полюбила этого человека и почему именно его» (Там же).

Мели, Емеля…

А по-моему, идеал анархии (как признака наступления коммунизма и идеал прудонизма как постепенного мирного врастания коммунизма в капитализм или прудоновской федерации федераций как пути социализма к коммунизму {ежедневного увеличения доли самодеятельности за счёт государства}), был подсознательным для всех левых шестидесятников. Бардов в том числе. Они его выражали. И подсознание слушателей эти измы воспринимали. И такое вот общение подсознаний настолько тонко, что особо ценимо. Чем и объясняется вечная память об авторе художественного произведения.

А не «зависит от сходства читательских и авторских миров», пардон за повторение. Но оно – мать учения.

Так это – общий план, о котором я обещал не спорить, да вот – обманул нечаянно.

А частность состоит в том, чтоб выловить у Быкова слова из песни Высоцкого, которые он – обязательно же! – истолкует превратно, актуализируя песню под борьбу с Путиным. Пусть даже его не называя. Например, понижение уровня жизни в последние несколько лет (вёл бы Путин политику подстилки под США, не было б санкций, или не усиливал бы роль госсектора, в том числе ради оборонки, не было б практически кризиса экономики) взять и намекнуть как изничтоженное ещё Высоцким: «…он разделял общесоветское – а на самом деле общерусское – представление о том, что сейчас мы, да, в упадке, но когда-то были – и когда-то будем – еще о-го-го. Отсюда культ прошлого, чаще всего военного, и вера в будущее; отсюда уверенность, что сейчас-то мы в странном доме, «погруженном во мрак»…» (Там же).

Во! Есть цитата: «погруженном во мрак»!

Частность и прелесть состоит в том, чтоб: 1) найти, откуда эта цитата и 2) истолковать песню по-настоящему, а не конъюнктурно, как Быков.

А истолковать по-настоящему (каким подсознательным идеалом {самодеятельности, как мы уже знаем} создана эта песня) – всегда трудно. Что преодолеть и является сластью. Исследовательской. Даже при в общем-то известности содержания подсознательного идеала автора. – Ведь может быть именно тут срыв. В иллюстрацию знаемого – то есть в неискусство (из-за самоповторения). В соседний с типичным ему идеалом (трагического героизма) – в тип идеала благого для всех сверхбудущего (из-за полного отчаяния в осуществимости самодеятельности в ближайшем да и в историческом будущем). – Исследовать всегда есть что.

Чем я и займусь.


Дорога 

Что за дом притих,
Погружен во мрак,
На семи лихих
Продувных ветрах,
Всеми окнами
Обратясь в овраг,
А воротами —
На проезжий тракт?
 —
Ох, устал я, устал, — а лошадок распряг.
Эй, живой кто-нибудь, выходи, помоги!
Никого, — только тень промелькнула в сенях
Да стервятник спустился и сузил круги.
 —
В дом заходишь как
Все равно в кабак,
А народишко —
Каждый третий — враг.
Своротят скулу,
Гость непрошеный!
Образа в углу —
И те перекошены.
 —
И затеялся смутный, чудной разговор,
Кто-то песню стонал и гитару терзал,
И припадочный малый — придурок и вор —
Мне тайком из-под скатерти нож показал.
 —
«Кто ответит мне —
Что за дом такой,
Почему — во тьме,
Как барак чумной?
Свет лампад погас,
Воздух вылился…
Али жить у вас
Разучилися?
 —
Двери настежь у вас, а душа взаперти.
Кто хозяином здесь? — напоил бы вином».
А в ответ мне: «Видать, был ты долго в пути —
И людей позабыл, — мы всегда так живем!
 —
Траву кушаем,
Век — на щавеле,
Скисли душами,
Опрыщавели,
Да еще вином
Много тешились, —
Разоряли дом,
Дрались, вешались».
 —
«Я коней заморил, — от волков ускакал.
Укажите мне край, где светло от лампад,
Укажите мне место, какое искал, —
Где поют, а не стонут, где пол не покат».
 —
«О таких домах
Не слыхали мы,
Долго жить впотьмах
Привыкали мы.
Испокону мы —
В зле да шепоте,
Под иконами
В черной копоти».
 —
И из смрада, где косо висят образа,
Я башку очертя гнал, забросивши кнут.
Куда кони несли да глядели глаза,
И где люди живут, и — как люди живут.
 —
…Сколько кануло, сколько схлынуло!
Жизнь кидала меня — не докинула.
Может, спел про вас неумело я,
Очи черные, скатерть белая?!
 1974

Ну а теперь зададимся вопросом, саркастически поставленным Быковым: «стоило ли так надрываться»?

По-моему, да, если дело было против привычки людей не так жить, как лирическому герою хотелось, «башку очертя»,  предложить им жить (как когда «поют») – хотелось, а не вышло у лирического героя. Он-то был уверен в себе, а получилось «неумело». Получилось, что привычку («Привыкали мы») НАРОДА, не меньше (ибо «про вас»), — НАРОДА – хотел изменить… один человек! А главное, «стоило так надрываться», если представить, что лирический-то герой не утихомирился от того, «Сколько кануло» и от поражения, а просто намерен впредь приступить умело (раз именно его неумелость причина, а не принципиальная неподъёмность задачи).

А теперь заметьте, что я всё натянул, что в тексте всё не так, а так, как Быков пишет:

«…это в целом до удивления похоже на тогдашнюю жизнь: надрыв страшный, и надрыв этот был во всем – в отношениях родителей и детей, в супружеских изменах [«Разоряли дом, Дрались, вешались»], в дикой радости от выезда в ближнюю социалистическую заграницу, а уж Париж был вообще иной мир [«где люди живут»]».

И в чём дело? Почему тогда Быков не прав, а прав я?

В том дело, что Быков не читал, наверно, «Психологию искусства» Выготского и не знает следствия из его теории художественности, что художественный текст не содержит художественного смысла. Да! Такова теория. По Выготскому художественный смысл в нецитируемом катарсисе. (Ну так он назвал то подсознательное, что пускает мурашки и слёзы, которым сознание объяснения не находит {только искусствоведа может озарить или человека со вкусом, а не такого, как Быков: и без вкуса, и без знания «Психологии искусства»}.)

Впрочем, какие-то проблески у Быкова есть. Он сам замечает, что это натяжка – назвать перечисленные дрязги «надрыв», и мелькает, что не стоило надрываться.

Но догадаться, что есть (мыслима) неподъёмная задача, которой надрыв как раз соответствует, он не смог. Для этого надо признать, что Высоцкий хотел ни много, ни мало, а своим голосом, в одиночку,  повернуть лжесоциализм к социализму.

Я не знаю творчества упомянутых им Боба Дилана и Жака Бреля, превзошедших-де Высоцкого, у которого:

«Рифмы… иногда бедные; мысль часто не доведена и брошена [и строчки иногда] небрежные и банальные».

Но подозреваю, что у упомянутых лиц слабо с одним из средств выражать свой подсознательный, надеюсь, идеал.

Средств вообще два: текстовый образ и текстовое противоречие (вторым Выготский и занимался). В противоречии они, подозреваю, не сильны. Как факт, Боба Дилана Нобелевской премией наградили «за создание новых поэтических выражений в великой американской песенной традиции» (Википедия). Это – о текстовых образах. А Высокий был король противоречий. В этой песне он столкнул словесное поражение лирического героя с голосовой его победой. Эффект – сами видите, какой: «вот-вот и взойдёт», как у него словесно в другой песне.

А Быков не умеет искать и находить противоречия, даже не знает, что это плодотворно. Вот и получилось, что на уровне слов он прав, а в общем – нет. Вкус мог бы его остановить: «Что-то не то я несу». Но. Вкус у него, возможно, атрофировался из-за политической тенденциозности. Для той естественна образность.

Автор
Соломон Воложин
Поделиться
Комментировать

Популярное в разделе