В редакции раздался звонок.
– Ваша статья «Тайна «Карпат» в Тверицком бору» буквально лишила меня покоя. Я – Алексей Андреевич Сотсков, ветеран 234-й Ярославской коммунистической дивизии. Нет, в строительстве ярославских оборонительных рубежей, о которых вы там пишете, не участ­вовал, но сама обстановка того времени мне так знакома!
Мы встретились. Высокий, седой, несмотря на возраст, подтянутый человек. На пенсию ушёл с должности заместителя директора шинного завода по кадрам. А вообще чего только, оказывается, не пришлось повидать...
автор Татьяна ЕГОРОВА.    фотограф Фото Анны ЛУКИНОЙ.
– Алексей Андреевич, вы сказали, что обстановка того времени, а это осень 1941 года, вам хорошо знакома. Что вы имели в виду?
– Ну как же! Немцы на самом пороге Москвы. Руководство страны прорабатывало планы дальнейших действий на случай (даже сейчас страшно произнести эти слова!), если Москву всё-таки придётся оставить. Ярославские оборонительные сооружения должны были преградить врагу пути дальнейшего продвижения на восток. И в то же время началось формирование нашей дивизии. Заметьте, в то же самое время! Может быть, даже, как мне кажется, дивизия изначально предназначалась для действий на территории области, если она будет занята немцами. Одновременно ведь создавались партизан­ские отряды, о которых в вашей статье, правда, всего несколько строк.
– Информация о них в архивах до сих пор засекречена.
– А я хорошо знал командира одного из партизанских отрядов Бориса Крайнова, в чьём отряде, как известно, воевала Зоя Космодемьянская. С Борисом мы вместе учились в техникуме химической промышленности при Резинокомбинате – то самое здание и сейчас на троллейбусном кольце у шинного завода. Оба жили на Суздалке, вместе ходили туда и обратно пешком. Красивый парень, блондин, деревенский, как и я. В начале войны я потерял его из вида, услышал о нём, как и все, много лет спустя из книжки ярославского поэта Савинова, который впервые написал о нём и о Зое, кажется, в 1950-е годы. Мать Бориса была очень набожная, журналисты её буквально одолевали, так она их на порог не пускала. Мне тогда тоже не хотелось вспоминать ни о чём, связанном с войной. Закончилась – ото­двинул её, и всё.
– Сколько вам было лет, когда началась война?
– Ещё восемнадцати не исполнилось.
– Первый день и вообще первые дни помните?
– Я был на практике в каландровом цехе Резинокомбината, пришёл с ночной смены, спал. Мать меня будит: «Алёшка, вставай, война!» А мне что – разобьём! Так нас воспитали. Нас, группу ребят из техникума, определили в парашютный десант. Немцы продвигались очень быстро, и скоро стало ясно, что всё не так просто. На улице висел плакат. На нём красноармеец со штыком, сверху прямо на штык спускается фашистский парашютист, и надпись: «Лети, лети, тебе уже готово место для посадки». Смотрели мы с ребятами на этот плакат и переглядывались: каждый, наверное, думал одинаково: может быть, и нам придётся так же спускаться.
– А как случилось, что вы попали в 234-ю дивизию?
– В то время события менялись, как в калейдоскопе. Только что нас определили в парашютный десант и тут же – в Коромыслово копать картош­ку. Приехал с картошки. Мать с порога: «Тебе повестка». В резинокомбинатском райкоме партии спросили: «Готовы вы Родину защищать?» Я про парашютный десант, а там своё: срочно формируется ярослав­ская дивизия. «Вы комсомолец?» «Да». Некогда было разъяснять, разжёвывать, не та обстановка. 6 ноября нас собрали в клубе «Гигант», отобрали у всех паспорта, сказали какие-то слова напут­ствия, а 8-го мы уже отбыли с Московского вокзала.
– И как оно выглядело – начало солдатской службы?
– Мороз. А у нас товарный вагон без дверей. Московский вокзал перед тем недавно бомбили. Мы уложили на пол вагона кирпичей, подобрали какой-то железный лист, примостили его сверху и развели на нём костёр – прямо внутри вагона. Так около этого костра и ехали до самой станции Космынино, это за Нерехтой. Оттуда пешком до Песочных лагерей. Там землянка – длинная, человек на 150. Двухъярусные нары, голые доски, две печки по обоим концам помещения, около каждой дневальный, который поддерживал огонь. Началась учёба – без оружия. Были только единичные экземпляры для иллюстрации теоретических занятий. В основном учёба сводилась к тому, как переносить трудности: бег на десять километров, ползание по-пластун­ски, умение маскироваться и т. п.
24 декабря приехала комиссия из наркомата обороны. Через четыре дня мы давали присягу. Но к тому времени нем­ца уже отогнали от Москвы. Закончи мы учёбу чуть раньше, как раз туда бы угодили.
Как отличник боевой и политической подготовки я был назначен ручным пулемётчиком. Были винтовки, ещё что-то, несколько пушек, с тем мы и двинулись после присяги походным маршем до станции Кострома. Да не по наезженной дороге, местами по глубокому снегу. Из Костромы поездом на Москву. Выгрузились на станции Одинцово, где создавалась вторая линия обороны столицы – на случай, если немцы опять сунутся, дивизии была поставлена задача – обеспечить прикрытие Можайского, Минского и Киевского шоссе.
– Серьёзная задача. Это ведь самое начало 1942 года, я правильно понимаю? Суровое время.
– Именно так. Но опять хочу повторить: обстановка менялась очень быстро, одно событие сменяло другое мгновенно. Не прошло и месяца, что-то в общей расстановке сил изменилось, дивизию снова погрузили в вагоны – и путь наш лежал, как потом выяснилось, под город Велиж на Западной Двине.
Но в Бологое нас разбомбили. Стояли несколько суток, пока эшелон и пути привели в относительный порядок, потом двинулись дальше. Вагоны болтались из стороны в сторону, казалось, рельсы были уложены прямо на снег, не пути, а какая-то времянка. Но народ не унывал, ребята вокруг все свои, ярославцы, всё отделение, одиннадцать человек, из нашего техникума. Почти сразу над эшелоном стали кружить немецкие самолёты. Сначала, наверное, разведчики, потом начали обстреливать, а там и бомбить. У нас на платформе было закреплено обыкновенное колесо, на нём установлен пулемёт, и мы по очереди с Лёшей Петровым, моим вторым номером, пытались отстреливаться. Вскоре он был ранен. Не доехал до места и Рома Рунов, заболел тифом, и его с эшелона сняли. Помню Гену Пеункова, тоже из нашего техникума, других ребят.
Еле-еле под огнём состав всё-таки дотянул до Торопца, а оттуда мы опять же пешком до Вележа. Снег по колено, – там, под Вележем и произошло наше первое столкновение с врагом.
Немец по одну сторону Западной Двины, мы по другую. Жизнь у нас была только ночью. Печки топить днём не разрешали, чтобы дымом и искрами не привлечь к себе внимания. Еды не было, немцы не давали нам никакого подвоза – ни еды, ни фуража. Мы оказались почти в таком же окружении, как 2-я армия Северо-Западного фронта. Тем временем Ржевско-
Вяземская группировка немцев готовилась ко второму броску к Москве. Нам предстояло её отвлечь на себя.
– Велики ли у вас были силы?
– Нам выдавали по 75 граммов сухарей, да и их-то часто не попадало. Тогда насыпали горсть или стакан сырой ржи. Что люди... Лошади, которые тащили пушки, совсем обессилели, мы их кормили гнилой соломой с крыш деревенских сараев. Пристреливали, чтоб не совсем дохлятину есть.
У нас лошади, винтовки-трёхлинейки, пулемёты. У них механизированная тяга. Но надо – значит, надо. Примерно через месяц нам вышел приказ ударить в сторону города Белого. С нами были Иванов­ская, Горьковская дивизии – нужно было отвлечь силы немецкой Ржевско-Вяземской группировки. Ну а нам конкретно приказано было занять село Вердино – это на дороге от Смоленска на Ржев.
– Вы так хорошо помните все названия – как будто сидите сейчас перед картой военных действий.
– Всё и сейчас перед глазами. Я в первом же бою был ранен в голову. Немцы лупили вовсю. Потери были большие. Моего второго номера, командира взвода, командира роты – всех убило. Пулемёт у меня тоже был повреждён, стал стрелять не очередью, а одиночными. В результате село мы полностью не заняли, только до речки. Я раненый, маскируясь среди убитых, выползал из-под огня часов пять, а немец стрелял с колокольни. Но всё-таки выполз.
У каждого своя судьба. В сенях дома, где ещё до боя устроились мы с ребятами, было окошечко. Один боец с шинного завода решил через него пострелять. Но немецкий снайпер с колокольни сам его через это окошечко достал.
Меня спросили, смогу ли я дойти до полкового медпункта в деревне Матюхи. Я ответил: «Смогу». Тогда мне «в нагрузку» дали ещё одного раненого – в лёгкое. И мы пошли. Надо было пройти домов восемь. А снайпер «работает»! И сил мало. Но ничего, с отдыхом, еле-еле добрались до крайнего дома. Хозяйка: «Ох, уходите, тут немцев много». Вывела нас через двор, через дорогу до большака, а дальше мы сами. Вдруг самолёт. Зарылись в снег, переждали – так и добрались. Я в шапке, сверху масхалат, всё пропиталось кровью, засохло – в медпункте выстригали. Дальше до медсанбата меня везла на подводе в соломе какая-то женщина. Всю дорогу плакала: «У меня сынок такой же».
Но довезла, в медсанбате меня перевязали и в госпиталь в Торопец. Туда мы с одним раненым ещё пять суток добирались пешком. А это апрель, всё развезло... Я в этом госпитале пролежал полтора месяца.
А после госпиталя, вот счастье, я снова был направлен в свою дивизию. Снова, конечно, пешком, голодные, питаясь с товарищем не выкопанной до зимы картошкой, но всё равно я так был рад, как будто домой возвращался.
– Так в ней и воевали до конца войны?
– Прибыли к штабу дивизии. А там всех молодых ребят – в диверсионный взвод разведки – для подрыва мостов, телефонной связи. В конце мая мы уже пошли на задание. Много ещё разного было, всего не расскажешь. 22 ноября 1943 года под Витебском я был ещё раз тяжело ранен и отправлен в глубокий тыл на Урал, где пролежал почти полгода. И так случилось, что больше на фронт я не попал. От самого страшного меня как-то всегда отводило.
– Это как? Что значит – отводило?
– Может быть, мать за меня так сильно молилась, но что-то меня всё время охраняло. Зимой мы ходили в телогрейках, в кармане железная банка из-под зубного порошка с махоркой. Осколок попал именно туда. Я долго потом возил с собой этот комок металла – как оберег. Другой случай. На нас ватные брюки, осколок пролетел между ног, вырвал клочки ваты, а ног не задел. Третий эпизод. После уральского госпиталя я попал в запасной артиллерийский полк в Еланские лагеря. В конце мая 1944 года нас должны были отправить на фронт, мне предстояло принять пушку-сорокопятку, самую мобильную, которая всегда с пехотой на передней линии. Выжил бы я в тех боях – не знаю, но перед отправкой вдруг появляются в лагерях два полковника в авиационных погонах. «У кого среднее образование – выйти из строя». Я сделал шаг вперёд и оказался после этого в Челябинском авиационном училище штурманов авиации дальнего дей­ствия – там меня и застала Победа.
– Вернулись в Яро­славль?
– Вернулся. Работал на заводе, защитил диплом в техникуме, стал учиться в институте, уже был женат, как вдруг снова вызов: «Вас направляют на Северный флот». Я по своей воле не жил. Опять армия – ещё восемь с половиной лет отбабахал в морской авиации на Кольском полуострове.
– Когда же снова добрались до дома?
– Когда в армии было объявлено сокращение. Так и предстал перед директором завода РТИ в морской шинели. Много всего ещё потом было: организовывал новый участок, налаживал новое производ­ство, работал на шинном, заработал три ордена в дополнение к военным наградам. Но это была уже новая жизнь – мирная.
Северный край