Однажды Галину вызвали в обком, она к тому времени была уже кандидатом в члены партии, и сказали, что её направляют политработником на фронт. Недолгие, что-то около месяца, курсы под Волховом, где преподали азы этой работы, научили стрелять и присвоили звание младшего лейтенанта. Потом ночью на крошечном пароходике с выключенными огнями и без каких-либо сигналов под самым носом у немцев её вместе с группой таких же девушек переправили по Ладоге в Ленинград. Оттуда в ту же ночь – в Кронштадт, где каждая получила назначение.
Так Галя оказалась в расположении 2-й Ударной армии. Должность её звучала громко: заместитель начальника хирургического отделения армейского госпиталя на политработе. На деле это была просто тяжёлая работа, физически тяжёлая, часто на грани человеческих возможностей.
Волховский фронт, как она потом узнала, готовился тогда к прорыву блокады Ленинграда. Армия быстро продвигалась к намеченному рубежу, госпиталь должен был успевать за ней. Приедут в деревню, найдут подходящий дом, вымоют, выскребут его, готовясь к приёму раненых, а тут новый приказ – сниматься с места и следовать дальше.
Однажды зимой медики оказались в сосновом лесу. Госпиталь было приказано развернуть недалеко от маленькой железнодорожной станции, скорее полустанка. Причём срочно. Станционный домик совсем тесный, им привезли палатки. А как их ставить? Персонал хирургического отделения – одни женщины, мороз тридцать градусов, и как справиться с этими палатками, никто понятия не имеет. Галина Александровна до сих пор помнит, как звали хирурга – Ольга Павловна Каштанова. Она была сибирячка, характер ещё тот. Под её началом восемь молоденьких девчонок-медсестёр и Галя, плача, выбиваясь из последних сил от усталости и отчаяния, всё-таки поставили наконец эти проклятые палатки. И тут же начался страшный артобстрел, казалось, весь фронт пришёл в движение, стали поступать раненые.
Холод собачий. Топили прямо внутри палаток хвойными сучьями. А они сырые, не разгораются, дымят. Приоткрыть полог опасно, искры во все стороны, можно привлечь внимание немцев. Как работало в таких условиях хирургическое отделение, представить себе невозможно. Но работало: под артиллерийским огнём, в дыму, копоти, духоте делали срочные операции, перевязки, готовили самых тяжёлых раненых к эвакуации.
И ещё раненые, среди которых были совсем беспомощные, нуждались в уходе. Наконец, всех раненых нужно было кормить. Не политбеседы ведь с ними проводить. Кухня далеко, пока Галя, сгибаясь от тяжести ёмкостей с кашей и оступаясь в подтаявший лёд, сделает несколько рейсов на кухню за завтраком, пора уже обед разносить.
Для редких часов отдыха у неё был ворох соломы в блиндаже. Уже проваливаясь в сон, она слышала голос бывшего раненого, пожилого искалеченного солдата, оставленного при госпитале в качестве санитара: «Миленький мой политручок, давай я тебе валенки просушу!»
Галина Александровна достаёт из коробочки орден Красной Звезды, даёт мне его подержать. Он вручён ей как участнице прорыва блокады Ленинграда.
– Это моя самая дорогая награда.
После она вместе со своей частью участвовала в освобождении Белоруссии, Прибалтики, Польши. Войну закончила в Германии, в городе Вюртемберге. Я спросила, было ли у неё оружие.
– Был наган. Но я из него так и не выстрелила ни разу.
Берлин 1945 года, куда её пригласили для участия в параде, запомнился громадой полуразрушенного рейхстага. Младшего лейтенанта Рогозину с группой других участников подвезли к нему на машине. Здесь должны были формироваться колонны, которым предстояло пройти по площади. Галина вошла внутрь. Огромная куполообразная высота, а прямо напротив входа стена, испещрённая автографами: «Мы из Одессы», «Дошли от Москвы», «Нижний Новгород, сержант Васильев» и т. д. Стена была исписана сплошь – снизу и на два-три метра вверх. Несколько солдат, взгромоздившись на плечи друг друга, пытались дотянуться до ещё свободных от надписей островков. А Галя так и не расписалась.
И ещё этот день запомнился сильным холодом. Он пронизывал до костей, хотя все были в шинелях. В ожидании команды к построению кто-то развёл костёр – прямо в огромном зале рейхстага.
Здесь нужно сделать одно отступление от рассказа Галины Александровны. Решив разузнать подробнее о параде Победы в Берлине, я обратилась к историческим источникам. И оказалось, что такой парад в Берлине был не один. Их было два.
Первый состоялся 4 мая 1945 года, через два дня после падения фашистской столицы. Советские войска прошли торжественным маршем по площади у Бранденбургских ворот и рейхстага. Принимал парад военный комендант Берлина генерал Берзарин.
Вторым стал парад Победы союзных войск 7 сентября 1945 года. Парадные расчёты возглавил сводный полк 248-й стрелковой дивизии, штурмовавшей Берлин. За ним следовали французский и британский сводные полки, завершал шествие сводный полк американских парашютистов. Затем следовала колонна бронетехники: 24 танка и 30 бронемашин англичан, французские танки и бронетранспортёры, колонна из 32 американских танков и 16 бронемашин. Огромное впечатление, по словам очевидцев, произвела советская техника: 52 танка ИС-2 (знаменитой серии «Иосиф Сталин»).
Галина Александровна Рогозина считает, что участвовала в этом втором параде. И в то же время утверждает, что никакой военной техники на «её» параде не было. Кроме того, в сентябре вряд ли могло быть так холодно, как ей запомнилось, да и на фотографиях, найденных нами в Интернете, видно, что день 7 сентября был там ясным и солнечным.
Судя по всему, она была участницей самого первого, майского парада в Берлине. Это особенно интересно, потому что свидетельств о нём сохранилось совсем мало. Дорога каждая подробность.
Ожидая тогда в полуразрушенном рейхстаге команды к построению, Галина увидела незнакомого подполковника. «Пойдём-ка со мной, дочка, поможешь». Она оглянулась, никаких других женщин рядом не оказалось, значит он обращался к ней.
– Я удивилась, но пошла. Подполковник привёл меня к полуторке, с которой сгружали большие ящики. При мне открыли один, потом другой – в них оказались огромные венки из живых роз. Подполковник велел, как он выразился, по-женски посмотреть, всё ли в порядке. Не помялось ли что в дороге, не испортилось ли. Если что не так, поправить. Всё оказалось в полной сохранности – и цветы, и ленты. Красные розы – от Сталина, кремовые – от Молотова.
Как и куда возложили венки, Галина Александровна не помнит. Возможно, сам парад начался уже после возложения. А вот как шла по площади, помнит прекрасно.
– Я оказалась крайняя в своём ряду. Нас снимали на кинокамеру, и я тогда подумала: уж я-то в кино обязательно попаду. Глупо, наверное, – смеётся она, – но правда, так и думала.
Чем ещё запомнился Берлин 1945-го? Счастливой толпой наших солдат. Знакомились, обнимались, искали земляков и радовались, радовались. В городе было много союзников: высокомерные американцы, сдержанно приветливые англичане, шумные французы: «О, руссэ, руссэ...»
Какое-то время после победы Галина ещё служила в группе советских войск в Германии. Потом её демобилизовали, и ещё несколько лет, вплоть до 1950 года, она уже как гражданское лицо заведовала там школой-интернатом и детским садом для детей наших военнослужащих.
Жила в доме у немцев. Пожилая супружеская пара относилась к ней хорошо, а немцы вообще не уставали удивлять.
В городке было озеро, рядом железная дорога. По железной дороге ходить не разрешалось, хотя по ней путь был короче, и немцы послушно ходили в обход. Наши, понятно, топали по шпалам.
Как-то Галина возвращалась домой поздно, уже затемно и, увидев рядом с железной дорогой одинокую фигуру мужчины, насторожилась. Но сворачивать не стала, прошла мимо – всё в порядке. Через пару дней опять припозднилась и снова встретила человека на том же месте. Днём рассмотрела. Оказалось, там, рядом с железной дорогой, несколько холмиков – могилы наших солдат. И на каждой цветы. На ночь немцы приставляли к этим могилам сторожа, чтобы никто ничего не трогал.
Та же самая железная дорога запомнилась ещё одной встречей.
– Как-то в обед иду я по шпалам, а навстречу мне... негр. Я в гражданском, и он тоже. Топает так же по шпалам, улыбается, а когда поравнялись, вдруг запел по-русски: «Страна моя, Москва моя, ты самая любимая...» Я обалдела.
Весной 1951 года Галина Александровна вернулась на Родину, в Ярославль. В апреле того же года пришла на автозавод, тот самый, откуда уходила на фронт. Вскоре он стал моторным, она работала на нём контролёром центральной заводской лаборатории, потом лаборантом химической лаборатории ЦЗЛ. В крошечной вырезке из заводской газеты, которая хранится у неё вместе с фотографиями, написано, что Галине Александровне Рогозиной доверяли наиболее ответственные анализы цветных металлов. Она работала на моторном вплоть до выхода на пенсию – до ноября 1968 года.
Знаете, сколько лет Галине Александровне? В сентябре будет 99. До недавнего времени она ещё сама, правда, в сопровождении племянника, ходила в поликлинику. Врач, взглянув в карточку, не поверила: «Тут какая-то ошибка. Кто это написал, что вы родились в 1913 году?»
– Никакой ошибки нет, – ответила лейтенант Рогозина (за послевоенное время её воинское звание подросло на одну ступеньку). – Сколько прожито лет, все мои.
Что, казалось бы, на этом фоне война? Всего каких-то четыре года. Но иногда кажется: может быть, они и были самыми главными...
После окончания школы ФЗУ и нескольких лет работы на заводе синтетического каучука юная Галя поступила на автозавод. Контролёр, комплектовщица, комсорг – обычная девчачья судьба того времени, неожиданно прерванная войной. Мужчины на фронте, их места заняли такие, как она: не уходили с завода сутками, часто и Галя ночевала прямо в цехе.Однажды Галину вызвали в обком, она к тому времени была уже кандидатом в члены партии, и сказали, что её направляют политработником на фронт. Недолгие, что-то около месяца, курсы под Волховом, где преподали азы этой работы, научили стрелять и присвоили звание младшего лейтенанта. Потом ночью на крошечном пароходике с выключенными огнями и без каких-либо сигналов под самым носом у немцев её вместе с группой таких же девушек переправили по Ладоге в Ленинград. Оттуда в ту же ночь – в Кронштадт, где каждая получила назначение.
Так Галя оказалась в расположении 2-й Ударной армии. Должность её звучала громко: заместитель начальника хирургического отделения армейского госпиталя на политработе. На деле это была просто тяжёлая работа, физически тяжёлая, часто на грани человеческих возможностей.
Волховский фронт, как она потом узнала, готовился тогда к прорыву блокады Ленинграда. Армия быстро продвигалась к намеченному рубежу, госпиталь должен был успевать за ней. Приедут в деревню, найдут подходящий дом, вымоют, выскребут его, готовясь к приёму раненых, а тут новый приказ – сниматься с места и следовать дальше.
Однажды зимой медики оказались в сосновом лесу. Госпиталь было приказано развернуть недалеко от маленькой железнодорожной станции, скорее полустанка. Причём срочно. Станционный домик совсем тесный, им привезли палатки. А как их ставить? Персонал хирургического отделения – одни женщины, мороз тридцать градусов, и как справиться с этими палатками, никто понятия не имеет. Галина Александровна до сих пор помнит, как звали хирурга – Ольга Павловна Каштанова. Она была сибирячка, характер ещё тот. Под её началом восемь молоденьких девчонок-медсестёр и Галя, плача, выбиваясь из последних сил от усталости и отчаяния, всё-таки поставили наконец эти проклятые палатки. И тут же начался страшный артобстрел, казалось, весь фронт пришёл в движение, стали поступать раненые.
Холод собачий. Топили прямо внутри палаток хвойными сучьями. А они сырые, не разгораются, дымят. Приоткрыть полог опасно, искры во все стороны, можно привлечь внимание немцев. Как работало в таких условиях хирургическое отделение, представить себе невозможно. Но работало: под артиллерийским огнём, в дыму, копоти, духоте делали срочные операции, перевязки, готовили самых тяжёлых раненых к эвакуации.
И ещё раненые, среди которых были совсем беспомощные, нуждались в уходе. Наконец, всех раненых нужно было кормить. Не политбеседы ведь с ними проводить. Кухня далеко, пока Галя, сгибаясь от тяжести ёмкостей с кашей и оступаясь в подтаявший лёд, сделает несколько рейсов на кухню за завтраком, пора уже обед разносить.
Для редких часов отдыха у неё был ворох соломы в блиндаже. Уже проваливаясь в сон, она слышала голос бывшего раненого, пожилого искалеченного солдата, оставленного при госпитале в качестве санитара: «Миленький мой политручок, давай я тебе валенки просушу!»
Галина Александровна достаёт из коробочки орден Красной Звезды, даёт мне его подержать. Он вручён ей как участнице прорыва блокады Ленинграда.
– Это моя самая дорогая награда.
После она вместе со своей частью участвовала в освобождении Белоруссии, Прибалтики, Польши. Войну закончила в Германии, в городе Вюртемберге. Я спросила, было ли у неё оружие.
– Был наган. Но я из него так и не выстрелила ни разу.
Берлин 1945 года, куда её пригласили для участия в параде, запомнился громадой полуразрушенного рейхстага. Младшего лейтенанта Рогозину с группой других участников подвезли к нему на машине. Здесь должны были формироваться колонны, которым предстояло пройти по площади. Галина вошла внутрь. Огромная куполообразная высота, а прямо напротив входа стена, испещрённая автографами: «Мы из Одессы», «Дошли от Москвы», «Нижний Новгород, сержант Васильев» и т. д. Стена была исписана сплошь – снизу и на два-три метра вверх. Несколько солдат, взгромоздившись на плечи друг друга, пытались дотянуться до ещё свободных от надписей островков. А Галя так и не расписалась.
И ещё этот день запомнился сильным холодом. Он пронизывал до костей, хотя все были в шинелях. В ожидании команды к построению кто-то развёл костёр – прямо в огромном зале рейхстага.
Здесь нужно сделать одно отступление от рассказа Галины Александровны. Решив разузнать подробнее о параде Победы в Берлине, я обратилась к историческим источникам. И оказалось, что такой парад в Берлине был не один. Их было два.
Первый состоялся 4 мая 1945 года, через два дня после падения фашистской столицы. Советские войска прошли торжественным маршем по площади у Бранденбургских ворот и рейхстага. Принимал парад военный комендант Берлина генерал Берзарин.
Вторым стал парад Победы союзных войск 7 сентября 1945 года. Парадные расчёты возглавил сводный полк 248-й стрелковой дивизии, штурмовавшей Берлин. За ним следовали французский и британский сводные полки, завершал шествие сводный полк американских парашютистов. Затем следовала колонна бронетехники: 24 танка и 30 бронемашин англичан, французские танки и бронетранспортёры, колонна из 32 американских танков и 16 бронемашин. Огромное впечатление, по словам очевидцев, произвела советская техника: 52 танка ИС-2 (знаменитой серии «Иосиф Сталин»).
Галина Александровна Рогозина считает, что участвовала в этом втором параде. И в то же время утверждает, что никакой военной техники на «её» параде не было. Кроме того, в сентябре вряд ли могло быть так холодно, как ей запомнилось, да и на фотографиях, найденных нами в Интернете, видно, что день 7 сентября был там ясным и солнечным.
Судя по всему, она была участницей самого первого, майского парада в Берлине. Это особенно интересно, потому что свидетельств о нём сохранилось совсем мало. Дорога каждая подробность.
Ожидая тогда в полуразрушенном рейхстаге команды к построению, Галина увидела незнакомого подполковника. «Пойдём-ка со мной, дочка, поможешь». Она оглянулась, никаких других женщин рядом не оказалось, значит он обращался к ней.
– Я удивилась, но пошла. Подполковник привёл меня к полуторке, с которой сгружали большие ящики. При мне открыли один, потом другой – в них оказались огромные венки из живых роз. Подполковник велел, как он выразился, по-женски посмотреть, всё ли в порядке. Не помялось ли что в дороге, не испортилось ли. Если что не так, поправить. Всё оказалось в полной сохранности – и цветы, и ленты. Красные розы – от Сталина, кремовые – от Молотова.
Как и куда возложили венки, Галина Александровна не помнит. Возможно, сам парад начался уже после возложения. А вот как шла по площади, помнит прекрасно.
– Я оказалась крайняя в своём ряду. Нас снимали на кинокамеру, и я тогда подумала: уж я-то в кино обязательно попаду. Глупо, наверное, – смеётся она, – но правда, так и думала.
Чем ещё запомнился Берлин 1945-го? Счастливой толпой наших солдат. Знакомились, обнимались, искали земляков и радовались, радовались. В городе было много союзников: высокомерные американцы, сдержанно приветливые англичане, шумные французы: «О, руссэ, руссэ...»
Какое-то время после победы Галина ещё служила в группе советских войск в Германии. Потом её демобилизовали, и ещё несколько лет, вплоть до 1950 года, она уже как гражданское лицо заведовала там школой-интернатом и детским садом для детей наших военнослужащих.
Жила в доме у немцев. Пожилая супружеская пара относилась к ней хорошо, а немцы вообще не уставали удивлять.
В городке было озеро, рядом железная дорога. По железной дороге ходить не разрешалось, хотя по ней путь был короче, и немцы послушно ходили в обход. Наши, понятно, топали по шпалам.
Как-то Галина возвращалась домой поздно, уже затемно и, увидев рядом с железной дорогой одинокую фигуру мужчины, насторожилась. Но сворачивать не стала, прошла мимо – всё в порядке. Через пару дней опять припозднилась и снова встретила человека на том же месте. Днём рассмотрела. Оказалось, там, рядом с железной дорогой, несколько холмиков – могилы наших солдат. И на каждой цветы. На ночь немцы приставляли к этим могилам сторожа, чтобы никто ничего не трогал.
Та же самая железная дорога запомнилась ещё одной встречей.
– Как-то в обед иду я по шпалам, а навстречу мне... негр. Я в гражданском, и он тоже. Топает так же по шпалам, улыбается, а когда поравнялись, вдруг запел по-русски: «Страна моя, Москва моя, ты самая любимая...» Я обалдела.
Весной 1951 года Галина Александровна вернулась на Родину, в Ярославль. В апреле того же года пришла на автозавод, тот самый, откуда уходила на фронт. Вскоре он стал моторным, она работала на нём контролёром центральной заводской лаборатории, потом лаборантом химической лаборатории ЦЗЛ. В крошечной вырезке из заводской газеты, которая хранится у неё вместе с фотографиями, написано, что Галине Александровне Рогозиной доверяли наиболее ответственные анализы цветных металлов. Она работала на моторном вплоть до выхода на пенсию – до ноября 1968 года.
Знаете, сколько лет Галине Александровне? В сентябре будет 99. До недавнего времени она ещё сама, правда, в сопровождении племянника, ходила в поликлинику. Врач, взглянув в карточку, не поверила: «Тут какая-то ошибка. Кто это написал, что вы родились в 1913 году?»
– Никакой ошибки нет, – ответила лейтенант Рогозина (за послевоенное время её воинское звание подросло на одну ступеньку). – Сколько прожито лет, все мои.
Что, казалось бы, на этом фоне война? Всего каких-то четыре года. Но иногда кажется: может быть, они и были самыми главными...
Северный край