Уходящая копейка оказалась метафорическим итогом – не то чтобы зловещим, но грустным – путинской десятилетки.
Собственно, инфляция – причина вымывания копейки – это, в свою очередь, политический, именно политический, а не экономический образ последнего десятилетия. Потому что снижение инфляции, например, до величин соседней Польши – чуть более 2% в год – это вопрос не столько экономических мер (они, слава Богу, известны хотя бы по Наркомфину эпохи НЭПа), сколько политической воли. Подавление инфляции – проблема политическая, а не экономическая. Во всяком случае, при том уровне монополизма в экономике и государственных расходов сегодняшней России, насыщающих костры амбиций реальной, а не мифической партии госкапиталистов и их лидера с приставкой «национальный», инфляция и не может быть иной. Какая уж там копейка! А поддержание режима конкуренции и снижение госрасходов – задачи политического свойства, с экономическими составляющими которых спорить может разве что записной питерский чекист. Ибо даже коммунисты в боях с Чубайсом выучили буквосочетания «бюджетный дефицит» и «эмиссия», и уяснили, что это – зло.
Популистскими меры по искусственному подогреву инфляции не назовешь, потому что страдает от них не политическая элита, а тот самый populus – народ, он же конечный потребитель. А в этом году, по меткому замечанию главы Статкомитета СНГ, бывшего главного статистика России Владимира Соколина, вошедшего в клинч с сегодняшними экономическими властями, Россия стала еще и «экспортером инфляции» – запрет экспорта зерна спровоцировал инфляционные явления за пределами нашей многострадальной родины. Наконец-то экспорт диверсифицировался!
И это ведь тоже решение в строгом смысле неэкономическое. Потому что принято оно в режиме ручного управления против невидимой руки рынка, то есть политикой против экономики. Как говорили, так сказать, во дворах нашего детства: «Замах на рубль, удар – на копейку».
Путинская стабилизация гроша ломаного не стоит, а воспоминания о копейке пробуждают в памяти картины 1998 года: в народном сознании деноминация стала не символом стабильности, а знамением кризиса. Если приход копейки ознаменовался такими событиями, то что же может означать ее безвременный уход…
Разумеется, в нашем режиме всеобщих инфляционных ожиданий – как со стороны спроса, так и со стороны предложения – даже упразднение столь ничтожных величин, как 1 копейка и 5 копеек, спровоцирует немедленное «округление» цен в сторону их увеличения. Возможно, вклад в «копилку» инфляции будет и невелик, но он непременно состоится. Уходящая копейка будет мелко, как и подобает надоедливой мелочи, мстить.
Семантика слова «копейка» в народном сознании отсылает к дешевому, позволяющему более или менее нормально прожить товару. Универсам «Копейка» стал родным для нищих пенсионеров и трудолюбивых гастарбайтеров, скромных совслужащих и упорных военнослужащих. Русский народ уже подзабыл пословицы, которые можно найти в словаре Даля, но по-прежнему интуитивно придерживается их скрыто протестантской этики: «Копейка к копейке – проживет и семейка», «Кто не бережет копейки, сам рубля не стоит».
По сравнению с простыми гражданами наша элита – безрассудный мот и транжир, способный спустить за ночь резервный фонд.
А может… Может, в уходе копейки скрыт тайный, практически масонский смысл. Ведь на исторических первых копейках, да и на сегодняшних их аналогах изображался Георгий Победоносец, поражающий копьем Змия (иной раз – зеленого, ибо, как толкует тот же русский народ: «Пей-ка, на дне копейка, еще попьешь – грош найдешь»). А ведь это, если рассудить как следует, символ лужковской Москвы. Значит, упраздняя копейку, федеральные власти символически осуществляют акт отставки Юрия Лужкова – того самого гордого копеечного рыцаря, поражающего гидру «неназванного источника в администрации президента».
Такова наша политическая жизнь, бессмысленная, как копейка, и беспощадная, как двузначная инфляция.
Андрей Колесников
Газета.RU