ГЛЯЖУ В ОЗЕРА СИНИЕ... (8)

Верил ли Кабарега в возможность победы? Вряд ли. Но в возможность нанести врагу урон выше допустимого, чтобы деморализовать хотя бы баганда, основное «мясо» армии вторжения, верил.


Продолжение. 



Война за свободу

Верил ли Кабарега в возможность победы? Вряд ли. Но в возможность нанести врагу урон выше допустимого, чтобы деморализовать хотя бы баганда, основное «мясо» армии вторжения, верил. В конце концов, раньше такое не раз получалось. Поэтому срочно вызванные из Торо подразделения абарусура заняли позиции в нескольких милях от границы и приготовились к бою, который 25 декабря и проиграли, не выдержав атаки «нубийцев» и пулеметного огня, дав, тем не менее, омукаме время собрать ополчение.

Этого, однако, британские штабисты, планировавшие кампанию, не опасались. Боялись они только «малой войны», поэтому, продвигаясь, жгли на своем пути все, размещая женщин и детей во временных лагерях и тем самым вынуждая мужчин требовать от Кабареги решительного боя, которого он не хотел давать, но был вынужден, - и это сражение, оставшееся в памяти ньоро, как «экьябали-хунгираха» (тупик), естественно, было проиграно. Как и попытка реванша в начале февраля, когда омукама лично повел гвардию в рукопашную, собственными руками заколов трех «нубийцев».

Оставалось только отступать, и Кабарега ушел за Нил, в «белое пятно». Все селения были оккупированы, «война завершена». По крайней мере, так заявил Колвилл, после чего убыл в Менго, оставив в завоеванной стране оккупационные гарнизоны на блок-постах, рассекших ее на несколько частей, и приказав баганда распускать заложников по домам. Официально было объявлено (а позже, как положено, закреплено юридически) о передаче Буганде «компенсации» - около четверти территории Буньоро, примыкающей к ее границам.

Несколько дней спустя «матако», - бугандийский военный комендант «покоренных территорий» послал Кабареге письмо, требуя капитуляции и обещая «милостивое отношение». Ответ был, мягко говоря, ироничен. А вслед затем, в середине марта, возникнув невесть откуда воины омукамы играючи разбили три крупных отряда баганда, без «нубийцев» оказавшихся мало на что способными, после чего уничтожили большую часть блок-постов.

Колвиллу пришлось срочно готовить новую экспедицию, однако «вторая война», растянувшаяся на весь апрель, по сути, не кончилась ничем: притом, что Рувума, ставка Кабареги, пала, омукама распустив ополчение и оставшись лишь с абарусура, укрепленными за счет добровольцев, умело маневрируя, фактически свел на нет все успехи как бы победителя, вновь став хозяином почти всей территории Буньоро, включая «аннексированную». Посылаемые на подавление отряды бежали.

Лишь в ноябре, в ходе «третьей войны», ударив с трех сторон всеми силами Буганды и подошедших из Кении подкреплений, Колвиллу удалось вновь загнать омукаму в «экьябали-хунгираха» и даже взять штурмом его лагерь, но Кабарега сумел вырваться из кольца, потеряв, правда, свои «королевские» регалии, - лук, корону и тамтам, - а также трон. По традиции, это означало, что уж теперь-то война кончилась (омукама без этих священных символов уже был не совсем омукамой), однако всей логике вопреки ньоро по-прежнему считали своим повелителем только Кабарегу, а на его сына Китахимбву, назначенного в омукамы англичанами (притом, что согласия он не давал), смотрели, как на пустое место.

Официально «побежденное», Буньоро по-прежнему высасывало ресурсы, расходы превышали доходы от владения Угандой, в Лондоне нервничали, так что, после поражения в четвертой подряд, «февральской» войне 1895, Колвилла отозвали, прислав нового губернатора, - того самого Беркли, о котором мы уже поминали. Однако попытки Кабареги все-таки решить дело миром, - теперь он был согласен на самые широкие уступки, вплоть до подчинения напрямую Вдове, - англичане отклонили: теперь вопросом принципа для них был сам омукама, осмелившийся победить.



Война чести

По большому счету, все было предсказуемо, но для Кабареги сопротивление тоже стало делом принципа, и что интересно, не только для него. Сам он, даже с остатками абарусура, не выстоял бы и месяца, - но драться, несмотря на явную очевидность итога и все страдания, по-прежнему хотело большинство ньора. Воины гибли, на смену им шли новые добровольцы, власть оккупантов была прочна разве что в населенных пунктах, да и то лишь располагавшихся на открытой местности.

Нечто вроде коренного перелома наметилось только в июне 1895, по итогам «пятой войны», когда после большого сражения в плен попала Ньямутахингурва, мать омукамы, и его младший сын Духама. Хотя рядовые бойцы не дезертировали и новые добровольцы приходили ежедневно, начали сдаваться в плен англичанам те, кому было что терять – командиры отрядов, в том числе, и самые доверенные. Они выходили из лесов и, как было обещано в специальной прокламации, получали полную амнистию с восстановлением в правах. Однако на огромную, - 6000 фунтов, состояние и для британского буржуа! – награду, хотя знающие схроны Кабареги среди них были, не польстился никто, ни аристократы, ни «чернь», и Буньоро продолжало оставаться «черной финансовой дырой».

В Лондоне о крохотном Буньоро уже не могли говорить спокойно: 1 декабря министр по делам колоний откровенно сообщил корреспонденту Times, что: «Король Уньоро – вот главная трудность… Даже его исчезновение не решит ничего, нам нужен или труп, или пленник, только тогда буньорская проблема будет снята... Я готов немедленно послать министерского чиновника для переговоров, но Кабарега поклялся, что никогда больше по своей воле не посмотрит в лицо белому человеку, хотя я готов предложить ему весьма приемлемые условия».

На самом деле, министр лукавил. Кабарега готов был говорить с белыми, он раз за разом передавал согласие на переговоры, однако «приемлемые условия», - подчинение не генерал-губернатору напрямую, а комиссару Буганды, то есть, кабаке, означающие полную утрату даже минимальной автономии, - для него были неприемлемы. От этого он отказался даже в страшном ноябре 1895, когда положение его было гораздо хуже, и не намерен был соглашаться теперь, тем паче, что воины, когда он, всем традициям вопреки, спросил их мнения, абсолютным большинством, - 987 из 1013, - потребовали продолжать борьбу, даже если она безнадежна.

И борьба продолжалась. Даже после того, как Лондон 3 июля 1896 объявил все еще непокоренную Буньоро частью «протектората Уганда», тем самым переведя Кабарегу и его людей в статус «мятежников» со всеми из этого проистекающими юридическими последствиями. Продолжалась на всех уровнях. И на дворцовом: Китахимбва, «король» по версии англичан, не имея возможности даже отказаться от престола (подписи вместо него ставил секретарь-баганда) притворялся глухонемым, тем самым превращая ситуацию в окончательный фарс. И на «низовом»: когда Кабарега осенью того же года велел уничтожить весь урожай на севере Буньоро, чтобы оставить врагов без фуража и продовольствия, приказ был выполнен беспрекословно. Хотя все понимали, что голодную зиму переживут далеко не все.

А зима и вправду оказалась тяжелой, и весна не легче, и лето тоже. Стычки, конечно, продолжались, но без сколько-то серьезного результата, в связи с чем, даже железобетонный моральный дух людей омукамы начал давать трещины, - но судьба любит упорных, и вторая половина 1897 оборвала «черную полосу». Мятеж «нубийцев», о котором мы говорили в предыдущей главе, сильно осложнив жизнь властям протектората, дал Кабареге возможность перевести дух.

Более тысячи профи «нового строя», с «максимом», который они знали, как применять, да еще и правоверные, - то есть, готовое ядро для объединения местных «арабов», всегда готовых восстать против «люкико» Каггвы, - были не тем, чем следовало пренебрегать. Погасить костерок в зародыше считалось задачей первостепенной важности, и основная часть оккупационных войск ушла в Буганду, - под форт Луба, который белые так и не смогли взять, и в саз Будду, около столицы, где тоже начался мятеж «нубийских» частей.

А затем, поскольку бунтовщики, обрастая людьми, стали реально опасны для Менго (и только что основанной Кампалы), туда пришлось перебросить и часть войск, осаждавших Луба. Чем, естественно, воспользовались осажденные. В одну из ночей середины января 1898 они на нескольких каноэ эвакуировались из форта, «сидение» в котором уже было бессмысленно, и, высадившись на берег, разделились. Шестьсот бойцов двинулись на соединение с мятежными собратьями в Буганде, а четыреста с «максимом» предпочли примкнуть к Кабареге, резко и очень значительно укрепив силы омукамы.

Правда, восстание в Будду вскоре, хотя и с максимальным напряжением, было подавлено, а его вожаки и большинство активистов повешены, однако в итоге, поскольку на восстановление сил властям протектората требовалось время, омукама получил возможность перегруппироваться и очень серьезно улучшить свое весьма незавидное положение. А в довершение удач, в конце января в его лагере появился еще и Мванга.



Война мертвецов

Чужая душа потемки, но можно понять, до чего довели Мвангу, если он, такой осторожный, бежав от немцев, где жил в полной безопасности и комфорте, направился в лагерь человека, которому сделал много зла и который публично называл его «грязью». Он, правда, как мы знаем, писал Кабареге, но ответа не получил, да письмо, как выяснилось, и не дошло до адресата, так что явление его оказалось классическим «сюрпрайз», только без намека на комичность, и не на шутку удивленный омукама, предательства не прощавший никогда, оказался перед нелегким выбором: прогнать или простить.

Сцена, как описывает ее очевидец, разыгралась классически шекспировская: выслушав экс-кабаку, Кабарега «взял гостя за уши и несколько долгих мгновений смотрел ему в глаза, проверяя, не отведет ли взгляд», а когда Мванга взгляда не отвел, обнял его и сказал: «Верю. Присядь и поешь, сынок». При этом, - сей любопытный момент поминают все исследователи, от Льюиса и Кивануки до Пегушева и Балезина, - один из «ясновидцев» Кабареги в этот момент, впав в транс, сделал пророчество: «Вас ждет слава, но вы не победите. И не будете убиты. Судьба ваша будет одинакова, но умрете вы не в один день», но, думаю, особого внимания на это лидеры не обратили. Мистика мистикой, но у них было, о чем думать, а главное, было что делать.

Явление «настоящего кабаки», которого  Буганду ждала, взметнуло страну на дыбы. С точки зрения «люкико» и генерал-губернатора, Мванга, конечно, был «мятежником» и «государственным преступником», но широкие народные массы полагали иначе, на все разъяснения отвечая вопросом: «Но как мог кабака восстать против самого себя?», а когда им говорили, что кабака смещен, удивлялись еще больше: «Но почему тогда не собрали людей, не обвинили открыто, не дали слово?», и в рамках законов Буганды чиновникам крыть было нечем, так что, по свидетельству одного из колониальных клерков, «Теперь, когда Мванга с ним, весь народ по обе стороны границы настроен враждебно, все – сторонники Кабареги».

Очень скоро на зов кабаки пришли люди, не менее двух, а то и более того, тысяч, - и это были только самые отчаянные. В целом же, шли шатания даже в армии, на которую Каггва не жалел денег; стойкость духа в полной мере сохранили только самые фанатичные протестанты. Зато католики шли валом, и родноверы, которых начали крестить насильно, тоже шли, а когда по стране пошел слух, - скорее всего, пущенный из лагеря повстанцев, - что Мванга читает Коран и подумывает о переходе в ислам, в его лагерь пошли и мусульмане, которым вообще жилось при новых порядках хуже некуда.

Англичане, конечно, старались что-то предпринимать, объявив амнистию всем, кто сложит оружие, — но в большинстве баганда все же стояли за кабаку, - а сам Мванга в «прелестных» письмах доказывал, что война, которую он ведет, идет вовсе не из-за религии, объясняя: «Я видел, что катикиро подчиняется не мне, а европейцам. И это мой катикиро? А не катикиро ли европейцев? Вот почему я ушел из своей страны», и гарантируя: «У нас нет недобрых чувств к религии как к таковой. Любому, будь то католик, или протестант, или мусульманин, даже верящему в духов, мы дадим полную свободу исповедания. Наш спор, таким образом, следует понимать как спор с чужаками, навязывающими нам свою волю».

При этом, судя по письмам, он не снимал с себя вины за случившееся: «Я был слаб, таким уж я родился. Но я сын Мутесы. Посылаю тебе, дорогой мой Какунгула, книгу, ее написал белый кабака, которого звали Цезарем. Мне до него далеко, но я хочу хотя бы умереть, как он. Мой погребальный костер — моя страна». В итоге, хотя верхушку бами, служившую англичанам сознательно, с прицелом на будущее, сагитировать так и не получилось, объединенные силы баганда и ньоро вскоре насчитывали уже шесть тысяч человек, а их операции охватили две трети территории протектората, нанеся правительственным войскам несколько очень болезненных ударов. Вплоть до захвата нескольких фортов, не говоря уж о полном контроле над коммуникациями.

Тем не менее, силы были несопоставимы, а после прибытия в Уганду колониальных частей из Индии, тем более, а когда летом 1898, купившись на обещания амнистии и премий, от союзников откололись «нубийцы», - 400 опытных солдат с «ремингтонами» и «максимом», ситуация стала  вовсе скверной. Буньоро дымилось, возникли сложности с продовольствием, начались болезни, однако Кабарега держался стойко и люди, глядя на него, брали пример.

Зато Мванга, в течение всего периода боевых действий державшийся вполне достойно, пав духом, новь начал писать письма, теперь в Мвенго, жалуясь «Мы терпим ужасные бедствия. У нас нет больше сил», спрашивая «Что со мною будет, если я вернусь: базунгу убьют меня или простят?» и умоляя «Ответь мне поскорее». Ответил лично Каггва, сообщив, что переговорил с белыми и те велели передать, что убивать ни Мвангу, ни Кабарегу не будут, но «в любом случае сошлют на Занзибар или куда-нибудь дальше».

Узнав о таком решении, Кабарега заявил, что раз так, то, несмотря на недуг (у него болели глаза) будет сражаться, но не осудит Мвангу, если он уйдет, однако кабака, казалось,  сломленный, внезапно сказал, что, хотя очень боится, но намерен разделить судьбу союзника. Весной 1899 года они с остатками воинства скрывались у народа ланги севернее озера Кьога, - и 9 апреля, близ деревушки Кангаи,  по наводке какого-то ланги  были выслежены, а после тяжелого боя  взяты в плен сикхами подполковника Эватта. Как и предсказал за полтора года до того пророк, судьба их была одинакова: они проиграли, но не погибли в бою…

Окончание следует.


Поделиться
Комментировать

Популярное в разделе «Авторские колонки»