Поэзия

Та ведь тоже глуповата - не глупа, а именно глуповата (простовата), но - при том что она и пять, как минимум, мужиков поменяла, и еретичка, да и вообще женщина, считавшаяся тогда человеком второго сорта, если вообще человеком - становится первой благовестницей.

Поэзия ведь тоже благовествует, хотя и не напрямую ("не бумажные дести, а вести спасают людей" - Мандельштам) и интеллектуализм ей, скорей, вреден, чем полезен, не говоря уж о показном остроумии. Во всяком случае, он сужает аудиторию. Поэт же, понятно, глуповатым быть не имеет права, но тут речь не о нем - о той энергии (энергии Поэта, с каким, зная о том или не зная, сотрудничает поэт) и форме ее передачи. О вести. Вести о спасении. выраженной особым, нигде больше не встречающимся языком - языком, равным музыке. Все остальное - "праздные глаголы". Игра в бирюльки. Пусть и интеллектуальные.

Вообще же, возвращаясь к Пушкину, эту его фразу нужно прочитывать в контексте того, что он говорит о вдохновении как противоположному восторгу быстром соображении понятий, потребном не только в поэзии, но и в геометрии - везде и всюду. О быстрой езде, вполне сравнимой с бегом самарянки, забывшей о своем кувшине, мужиках и обо всем на свете. Она сама становится той живой водой, которую просила у Христа. И бежит, бежит, бежит. Вода жизни, бегущая в жизнь вечную...

ПОЭЗИЯ

Полуденный столбняк автостоянки
Бензоколонок сны в идущем мимо
Пространстве золотом и эти склянки –
Из алавастра вазочки и склянки –
И все твои приколы, все приманки
Свободы тайной, иже херувимы…

Да тем и хороша, что глуповата,
Что дура дурой и эротоманка!
Но вот, глядишь, бежит она куда-то,
Забыв о водоносе, самарянка,
И та в слезах раскоканная склянка
Еще таит остатки аромата.

Бежит вода, чиста после огранки,
В пространстве золотом, идущем мимо,
И облако, белея нестерпимо
Над блокпостами Иерусалима,
Плывет, и режут лед коньки и санки…