Во дворике такого дома и актёра Бориса Щербакова встретишь, и бывшего министра, часто мелькавшего на телеэкране. Шеф-то точно знал, что жена у этого министра в Лондоне рожала, а мебель ему доставляют за семь тысяч долларов. Сам лично ярлычок наклеенный видел. А раз снимается офис (квартира огромная за десять тысяч долларов в месяц) в таком приличном доме, то и подпрыгивать надо выше своей головы. Чтобы соответствовать. Если не бывшему министру, то хотя бы человеку этажом пониже.

Шеф не позволял себе матом ругаться, был очень-очень вежлив, подчёркнуто вежлив. Приходил на работу позже десяти. В отличном костюме, рубашке белой, в кармане паркер и платочек. Мелированные волосы под блестящим гелем, впечатление, что только из душа вылез. Шлейф парфюма стелется по всем съёмным дорогостоящим коридорам, почти забивая запах недельного перегара, тоже не какого попало, от Hennessy или чего покруче. Но интенсивно розовый цвет лица начинающего гипертоника никакие мази и волшебные кремы Азазелло скрыть уже не могли.

Если спросят Шефа, мол, где обедал сегодня, с гордостью выложит название первоклассного ресторана, иной раз и мужа моего пригласит и расскажет, что какой вилкой надо есть. При этом, правда, невыносимо чавкая и облизывая пальцы после рёбрышек, рассуждая, что ресторанчик, который тут на углу открыли, это не его, Шефа, уровень.

Приходил мой муж домой около десяти вечера и молчал, выжатый, как мочалка. Но на этом работа не заканчивалась. Шеф в любое время мог позвонить: спросить телефон, имя клиента, дорогу в какой-нибудь клубешник. Шеф в это время тоже не отдыхал. Он встречался с нужными людьми. Пил с ними, катал на горных лыжах, потом за свой счёт парил в бане до утра, на своём водителе развозил домой. И очень часто под «это дело» (обычно мы в таких случаях щёлкаем себя пальцами по шее и заговорщицки подмигиваем) давал денег в заём, которые иногда не возвращались. Шеф ни за что не признавался, что облажался. Говорил, что деньги эти всё равно к нему вернутся рано или поздно, потому что люди эти, как и упоминалось выше, нужные и конкретные.

Помню, раз выпили мы с мужем коньячку, уснули часов в двенадцать, а в пять позвонил Шеф и просил его спасти. Его забрали на штрафстоянку, нужно срочно пять тыщ. Оказалось, что Шеф тоже выпил коньячку, но спать, как мы, не лёг, а поехал клубить. Муж мой проглотил два стакана молока и спас Шефа. Шеф, впрочем, поблагодарить не забыл, вытолкнул Андрея в недельный отпуск в Шарм-эль-Шейх за счёт фирмы, через пару месяцев округляя глаза, видя в подбивке графу «Египет» и осторожно так намекая, что неплохо было бы половину египетских отдать.

Господи, да можно ли было обижаться на Шефа, ведь он всё равно как дитя! Он купить себе мыла с порошком не мог, нашёл для хозяйственных дел мальчика, который предоставлял ему чеки все до единого.

Пригласил нас как-то Шеф к себе домой отужинать. То кешью попробовать даст, то медовухи нальёт краснополянской, тут же рыбки белой предложит. На столе – ворох лондонско-парижских фотографий. Под конец и гармошка пошла, то есть баян. Шеф, прикрыв от усталости глаза, сидел перед нами, держа на коленях инструмент. В одной его руке – вилка с грибком, в другой – рюмка с тем, чем грибок запивают.

– Пора нам домой, – заговариваем мы.

– Сидеть, – говорит Шеф. – Я вас не отпускаю. Я ещё Моцарта вам буду играть. Когда я еду в метро, плеер с собой беру, Моцарта послушать. Иной раз в гармонии у него что-нибудь да исправлю.

Улучив момент, бросаемся к двери. Шеф тащится к холодильнику, вытаскивает разнокалиберные бутылки с остатками и отдаёт нам. Мама завтра из Тамбова приезжает. Не дай бог увидит…

Валерия ОЛЮНИНА

Литературная газета