Острова океана Солярис

Доктор Гаврилов и его художники

Ярославский клуб «Изотерра» собирается по вторникам. Руководит клубом врач-психиатр Владимир Гаврилов, специалист по социальной реабилитации в ярославской психиатрической клинике, при которой и существует «Изотерра». Его хобби — искусство «иных», доктор уже собрал большую коллекцию, которую возит по всему миру. В Европе даже термин специальный придумали про такое искусство — Art-Brut, то есть дикое, неограненное, сырое. 

В «Изотерре» желающие тоже рисуют, но это вовсе не кружок рисования. Это клуб, сюда приходят общаться. На одну из таких вторничных встреч попросилась автор «РР».

Дверь клуба открыта для всех, но сегодня, и, как выясняется, это обычная практика, сюда пришли в основном мужчины — молодые и средних лет. Женщин всего две, и постепенно я догадаюсь, в чем дело: женщинам тут скучновато, разговоры-то в клубе ведутся по большей части интеллектуальные и отвлеченные. Все, кто сюда приходит, — ветераны психиатрических клиник, лежавшие в них десятки раз, но по внешнему виду большинства этого не распознать, люди как люди. Симпатичные.

Вот так они и выглядят, острова цветущего океана Солярис

Поприветствовав всех, без лишних вступлений доктор Владимир Гаврилов предоставляет слово Андрею. Андрей — рослый, широкоплечий мужчина, кровь с молоком, на вид ему слегка за сорок. Андрей легко поднимается и выставляет на стол новую работу. Ярко-красные равнобедренные треугольники разбросаны по слегка измазанному листу.


— «Острова цветущего океана Солярис», — торжественно провозглашает Андрей.

— Минеральные воды, — едко комментирует Антон. Но шутке никто не смеется, все слушают Андрея.

— Океан Солярис представляет собой такое желе, — поясняет Андрей для непосвященных, и, кстати, довольно близко к первоисточнику, роману Лема, — коллагеновый раствор, который обладает способностью сканировать мозг космонавтов, прилетающих на орбиту Соляриса. И изображает на своей поверхности то, что мозг этих космонавтов представляет: их мысли, воспоминания. Один из космонавтов представил себе на этом океане острова. Вот они.

Андрей москвич, в село под Ростов его вытеснила болезнь. В молодости он поступал в самые разные технические вузы, от МИРЭА до нефтехимического имени Губкина, но нигде не задерживался больше года — подкашивала депрессия. Сейчас он живет один в просторном доме, московская квартира давно потеряна, брат-бизнесмен подбрасывает ему денег да жена отца, между прочим японка, изредка звонит — проведать и для практики, ведь после смерти отца говорить по-русски ей не с кем. В Японии у Андрея три сводных брата, и сам он к ним однажды ездил.

Но рассказ про рисунок еще не окончен. У рисунка есть и второе название, сообщает Андрей, автобиографическое: «Эйфория».


Рисунок «иного» — способ растормошить себя и других

— Седьмого июня, — объясняет он, — я ел рыбу карася, кость зашла прямо в горло, в миндалину. Сначала у меня началась эйфория, но потом кость инкапсулировалась, пошел абсцесс и начал давить на сонную артерию. Если процессор сильно перегружается, целесообразно отключить некоторые службы операционной системы Windows. У меня в голове некоторые службы тоже отключились.

— Какие? — уточняет кто-то совершенно серьезно.

— Отключилась служба геометрического воображения, — охотно откликается Андрей. — Брат мне сейчас дом строит, он попросил меня померить размеры стекол. Но я из-за того, что служба отключилась, намерил на сантиметр меньше…

— Так что рамы, сделанные на заказ, теперь лежат ненужные, — подхватывает доктор Гаврилов, ему эта история уже известна. — Рамы никому в хозяйстве не требуются?

В ответ улыбки — вроде бы нет. Но и это еще не конец.

Андрей уверяет, что после появления в горле рыбной кости он стал меньше болеть.

— Как врач хочу тебе возразить: это совпадение, — вставляет Гаврилов.

— Вы не понимаете, — взвивается Андрей. — Это же иглорефлексотерапия! Кость воздействует на миндалину, а миндалина — это противомикробный центр.

— Что скажете, профессор? — обращается Гаврилов к Антону, выпускнику биофака Ярославского университета и большому специалисту по всем химическим процессам и лекарственным препаратам.

— Странновато, — компетентно и вежливо цедит Антон. И начинает рассказывать о том, что теперь препарат, который прежде глотал в таблетках, стал колоть — так действует гораздо лучше!

Доктор Гаврилов не слишком одобряет увлечения Антона поэзией об оживших мертвецах


Антон увлекается фармакоэкспериментами на себе, хотя Гаврилов смотрит на это неодобрительно и всякий раз хмурится. И еще у Антона редкое хобби: он выращивает змей. Однажды принес своего громадного пятнистого питомца в клуб и произвел фурор. Поглазеть на чудовище пришли и врачи, и медсестры, и больные из разных отделений. Впрочем, Антон — натура широкая, он и поэзию любит, в особенности «страшные баллады» Жуковского о восставших мертвецах и отверстых могилах. Доктор Гаврилов и тут настроен скептически и не позволяет Антону слишком уж увлекаться всей этой тьмой. Но едва Гаврилов ненадолго выходит из комнаты, Антон поднимается и тихим, замогильным голосом начинает читать стихотворение собственного сочинения — исповедь вурдалака.

Когда-то я был живым,

И видел солнечный свет,

И ночью волком не выл,

Души моей больше нет.

На словах «Встань, прокаженный труп!» доктор Гаврилов возвращается в комнату.

— Это кто разрешил? — интересуется он.

— Пока вас не было… — объясняет ему ассистентка-волонтер, молодой врач-психиатр, которая тоже приходит на эти занятия. Гаврилов качает головой, но Антона не остановить, он читает стихи до конца. Вурдалак пережил в ту ночь много увлекательных приключений. Антон — один из самых постоянных посетителей клуба, существующего с 2001 года, но он приходит говорить и слушать — рисовать его не заставишь.

Доктор Гаврилов говорит, что посетители «Изотерры» реже попадают в больницу. Потому что те, кто посещает клуб, общаются и за его пределами — созваниваются, обмениваются новостями, ходят гулять. Появляются «канаты», которыми они связаны с обществом, и значит, больница им не так нужна. А еще в «Изотерре» у человека появляется цель, пусть и простая: быть понятым, представить себя. А там, где есть цель, возможна и целостность, и исцеление. Доктор Гаврилов ссылается на знаменитого австрийского психиатра Виктора Франкла — узник фашистских концлагерей, Франкл свидетельствовал: в концлагере выживали не самые сильные, а те, у кого была цель, мотивация выжить — любить, отомстить, выйти.

После длинной философской дискуссии Андрея-старшего и Антона о тонких различиях между стыдом и совестью беседа сворачивает на неизбежное: где и как можно познакомиться с девушкой, как ее не отпугнуть.

Разговор в клубе продолжается. Миша, Саша, Людмила, Иван, Виталий, Тамара отчитываются о прожитой неделе. Кто-то в основном слушал «Юмор FM», восхищаясь остротами Жванецкого и Задорного, в перерывах помогая маме, кто-то сходил в церковь «Новое поколение», а кто-то нашел за это время работу — сторожем…

— С пивом-то как у тебя? — строго интересуется Гаврилов у нашедшего работу.

— Не допускаю. Работать надо. И работать над собой, — раздается четкий ответ.

И хотя у кого-то дела идут не так уж хорошо — звучат слова «пустота», «увеличение дозы», — атмосфера в клубе бодрая. Здесь часто смеются, шутят, подкалывают друг друга…

«Помните наш прошлогодний поход? Вот мы у костра»


На этот раз специально для меня доктор спрашивает каждого и о том, зачем он сюда приходит, что здесь находит? Ответы похожи: здесь тебя слушают, здесь приятно находиться, здесь можно отдохнуть от себя и от дома — большая часть проводит время именно в домашних стенах…

Серьезней всех говорит о том, что дает ему клуб, Андрей-старший — один из самых вдумчивых и ответственных участников заседаний. И увлеченный рисовальщик — многие его работы в коллекции доктора Гаврилова, многие побывали на самых разных выставках наивного и аутсайдерского искусства.

— Друг без друга нам трудно находиться, — неторопливо рассказывает он. — Я переживаю за себя и так чувствую боль другого. Здесь я сравниваю боль свою и боль чужую, и поскольку я, мне кажется, не так уж и болен, как другие, я стараюсь найти то слово, тот рисунок, который смог бы помочь, утешить. Я их дарю, с надписью, дарю и альбомы, в которых можно рисовать, в стихах подписываю.

— А что для вас рисование? — вмешиваюсь наконец и я.

— Это толчок, который помогает мне искать, разобраться в непонятном, из этого непонятного что-то сделать. Я люблю естественное состояние природы, иногда мне хочется пейзажи рисовать, портреты людей, но пока есть запас, я рисую рисунки необычные. Они о чем-то говорят и успокаивают. Я сам радуюсь этим рисункам и боюсь, что они могут пропасть.

В рисунках Андрея-старшего царит строгая симметрия


Андрей протягивает мне постер, сделанный по его заказу: на картонном листе четыре картинки. Человек с громадными синими выскочившими с лица глазами, зажатое медсестрами несчастное серое существо, напоминающее человека, — сверху на голову его опускается шприц. Оскалившаяся рысь и равнодушные птицы, и рыбы вокруг — странное сочетание ада и рая. Всюду царит строгая симметрия, идея раздвоения подчинила себе все, и недаром: один из рисунков так и называется «Шизофрения, или шизик». Жутковато.

Когда все уже разойдутся, я спрошу Владимира Гаврилова об этой жути, но он возразит.

— А я там не вижу жути. Там есть тревога. Для меня эти рисунки — важный ресурс. Традиционное искусство диалоговое, а меня интересуют монологи, когда болезнь автора так его деформировала, что он рисует совершенно неожиданные вещи.

— Для больных это попытка выплеснуть себя, свои страхи, скорби и так освободиться?

— То, о чем вы говорите, называется арт-терапия. Невротику, а в невротики мы смело можем зачислить и себя самих, арт-терапия может очень помочь: рисование каким-то мистическим образом успокаивает, приносит облегчение. Случалось, что в процессе творчества мог и «прорисоваться» выход из трудной житейской ситуации. Но у моих больных обычно более тяжелый уровень расстройств. Бред, галлюцинации — тут надо идти к врачу и таблетки принимать. Арт-терапией как таковой мы не занимаемся. Тут задачи скорее досуговые и социальные, когда внутренние монологи «безумия», воплощаясь в творчестве, способствуют установлению диалога с современниками. Шизофрения нивелирует диапазон переживаний, делает больных эмоционально монотонными — через творчество мы их активизируем, будим, пытаемся расшевелить. Вы, наверное, слышали такое определение — аутизм, погружение в собственный мир, неконтактность. Больных трудно интегрировать в социум, но, как оказалось, интегрировать их творчество в пеструю палитру современного искусства можно, да еще и с успехом!

После длинной философской дискуссии Андрея-старшего и Антона о тонких различиях между стыдом и совестью беседа сворачивает на неизбежное: где и как можно познакомиться с девушкой, как ее не отпугнуть… Тема задевает всех, но мнения звучат разные: Виталий советует знакомиться через интернет, ни в коем случае не на улице, Андрей-старший говорит, что путь к сердцу женщины лежит через помощь и участие, Андрей из Москвы только слушает других — у него опыт в основном неудачный, поэтому живет он один.

За время работы клуба в нем сложилось две пары.

— Гоша лежит в больнице — Машенька с пряничками бежит сюда. Машу положат — Гоша к ней с печеньем. Это здорово, — рассказывает Гаврилов об одной из них.


Через два часа все расходятся, комната пустеет, и я приступаю к доктору с вопросами.

— Зачем это самим участникам я поняла, а что это дает вам?

Деформированное сознание выдает самые неожиданные вещи

— Мне? — Гаврилов удивлен, настолько ему это кажется ясным. — Меня подобное общение даже очень обогащает. Они меня учат главному — не унывать, искать выход… Они добрые, нежадные, они не стонут, как некоторые приятели или коллеги по работе, не ссылаются на «кризис-кризис», а, обладая минимумом для жизни, держатся независимо, искренне радуются — солнышку, природе, творчеству. Мне комфортно с ними. Они наивны и искренни. Понимаете, они искренны. Мне с ними зачастую интересней, чем с обычными людьми. Мои родные понимают ситуацию, тем более и жена у меня врач. Мои подопечные в клубе имеют двойное гражданство — «иных миров» и нашей, не очень счастливой для них земли. И когда после выписки из больницы они «приземляются» в нашем клубе, я стараюсь обеспечить им «мягкую посадку». Так, упрощенно, можно представить принципы социальной реабилитации.

— Ваши занятия, продвижение работ на выставки могут изменить отношение к психически больным людям в обществе?

— Вот вы сказали «психически больные». А мы придумали другое слово: «иные». Душевно иные, духовно иные. Во всех наших афишах, которые мы делаем, везде идет это название — «иные». О душевных расстройствах существует множество мифов. И выставки наших работ, лекции, которые я читаю в самых разных аудиториях, — это попытка способствовать некоему преображению в умах. Заглянешь в социологические данные по России, и выясняется, что к душевнобольным относятся едва ли не хуже, чем к преступникам. Мы не заставляем их любить, нет. Я же вас не прошу любить, предположим, больных сахарным диабетом, страдающих кожными заболеваниями. Но мы просим уважать их самобытное творчество. Я более тридцати лет его коллекционирую, изучаю, сохраняю и экспонирую.

Кстати, в начале ноября состоится IV Московский международный фестиваль наивного искусства и творчества аутсайдеров «Фестнаив-2013», на котором вновь будут представлены и работы участников клуба «Изотерра».

Я киваю. Мы космонавты, прилетевшие на планету иных. Они смотрят на нас, мы на них. Наша тревога, испуг — естественная реакция на чужое, на непонятное. И как таинственный океан Солярис, они выдают картины, отдаленно напоминающие нам что-то знакомое, что нам только предстоит разгадать. Но мы замерли, мы уже вглядываемся, погружение началось. Доктор Гаврилов делает свое дело не зря.

Майя Кучерская

Русский репортер

Поделиться
Комментировать

Популярное в разделе