О сбывшихся предсказаниях - окончание

Опасность вторая. 
То была внешняя угроза. Видит автор и угрозу внутреннюю. Очень большая опасность - инфантильность молодёжи.

Молодые нацелены на потребление, удовольствия. «Не пропляшите страну!» - говорит отец одному из героев. Я тотчас вспомнила собственные пляски в кафе «Метелица». Весело было! И никак не верилось ни во что плохое. В 60-е годы, надо полагать стал формироваться тип ясноглазых, наивных до глупости инфантилов. Обвести их вокруг пальца – ничего не стоило.

Вообще-то, в любых качествах молодёжи и вина, и заслуга взрослых. Молодых слишком опекали: только учись. В романе показано, как они это делали. Всех запихивают в институт, который по факту оказывается продолжением счастливого детства. Из вузов мало выгоняли, вот и учлись там, словно в детский сад ходили.

Любопытен разговор одного из героев – молодого заводского инженера со своим отцом - важным промышленным руководителем. Говорят они о молодёжи, о том, какие её черты настораживают отца.

«В общем-то все вроде бы и на месте,– подумав, заговорил Сер гей Антропович.– Вы образованные, кое-что знаете, развиты, остры. /…/ Все, значит, хорошо и вместе с тем тревожно, Феликс, очень тревожно.

– Отчего? Почему?

Сергей Антропович шевельнул рукой груду свежих газет у себя на коленях.

– В мире-то, дружок, натянуто, как струна, вот-вот загудит. На нас идут таким походом, какой, может быть, пострашнее походов тех четырнадцати государств, которые кинулись на Советскую республику в девятнадцатом году.

– И ты думаешь – что? Что в случае чего мы не выдержим, не вы стоим, драпанем в кусты?

– Не в этом дело, совсем не в этом. Одни, может быть, и драпанут, и непременно драпанут, другие, нисколько не сомневаюсь, встанут грудью и пойдут в бой. Дело в другом. В том, что вы беспечны, вы слишком поверили сиренам миролюбия – и зарубежным и нашим, отечественным. Эмблемой вашей стал библейский голубь с пальмовой ветвью в клюве. Кто только вам его подсунул вместо серпа и молота? Голубь – это же из библии, из так называемого «священного писания», он не из марксизма, Феликс. Слишком уж вы доверчивы…

/…/  Если бы мы об угрозе со стороны немецкого фашизма не думали, начиная с первой половины тридцатых годов, итог второй мировой войны мог бы быть совсем иным. Причем думали все – от Политбюро партии, от Сталина до пионерского отряда, до октябренка, не уповая на кого-то одного, главного, единолично обо всем думающего. На до задуматься и сегодня. Западная Германия полна реваншистами и националистами. Резервы для роста неонацистской партии там обширные. Приберут эти молодцы к рукам своим власть, им лишь бы зацепиться за бундестаг, и загудят горны новой войны. А вы, ребятки, беспечничаете. Все силенки свои сосредоточили на удовольствиях, на развлечениях, то есть на потреблении. Пафос потребления! Это, конечно, мило, приятно. Развлекайтесь. Мы тоже не только, как говорится, завинчивали что-то железное. Тоже не были монахами: вас-то вот народили сколько. Но беспечности у нас, Феликс, говорю тебе, не было: и днем, и ночью, и в будни, и в праздники готовились, готовились к тому, что на нас рано или поздно нападут, учились воевать, отстаивать свою власть, свой строй, свое настоящее и ваше будущее. /…/

– Довольно стройная и ясная программа. Но чем же тогда тебя не устраивает состояние современной молодежи? Вернемся к этому.

– Я же тебе говорю: беспечностью, то есть непониманием окружающих опасностей и, если хочешь, несколько преувеличенными потребностями, этаким забеганием вперед, которое еще преждевременно».

Чересчур дидактично? Нудно? Может быть. Но ведь при этом – правдиво. Всё сказано: пафос потребления. Пацифизм. Беспечность. Удовольствия. И полное отрицание какой бы то ни было угрозы. Помню, когда нам в Инязе говорили, что мы-де «бойцы идеологического фронта» - мы хихикали. Вечно этому старью какие-то угрозы мерещатся, а нам бы поскорее шмыгнуть за границу.


Опасность третья. 

Инфантильная интеллигенция. Играет в свои игры, совершенно не подозревая опасности. Один изображает из себя гражданина мира, другой, отрастив бороду, напротив, - нечто исконно-пасконное, почти древнерусское, третий – открыл в себе аристократические дворянские корни – у него такая игрушка. По правде сказать, я была удивлена, что открывать в себе дворянство было в моде ещё в 60-е годы: я-то думала, это достижение 90-х. Тогда что ж выходит: в Перестройку вообще ничего нового не выдумали? Выходит, что так…

Наша русская интеллигенция, которой принято гордиться как чем-то дивно-прекрасным, что иностранцы даже пишут прямо-таки латинскими буквами intelligentsia - вообще-то в высшей степени странное историческое образование. Она, в отличие от западной интеллигенции (которую принято называть у них интеллектуалами), не складывалась со Средневековья по монастырям, а была создана государством под петровские, а потом – сталинские преобразовательные нужды. И вот, вместо того, чтобы верно служить государству, она, интеллигенция, вскоре начала это государство проклинать, подтачивать его несущие конструкции во имя каких-то высших, по представлению той же интеллигенции, соображений. Разумеется, государство наказывало особо рьяных ниспровергателей. Началось с таможенного чиновника Радищева, который по казённой надобности прокатился из Петербурга в Москву и проклял всё сущее в государстве. Ну а дальше пошло-поехало...

Историк Ключевский верно сказал, что борьба государства с интеллигенцией напоминает борьбу старика со своими детьми: сумел народить, но не сумел воспитать. Советское государство унаследовало эту проблему от свергнутого царского режима. Интеллигенция, особенно творческая, всегда занимала по отношению к государству точно ту же самую позицию, которую занимают подростки по отношению к родителям: хотят жить своим умом, но на родительские деньги. Того же хочет интеллигенция: чтоб государство содержало, но не вмешивалось.

А будешь вмешиваться – найду других покровителей, вон их сколько вокруг вертится – с западных радиостанций, из разных невнятных западных контор. И все готовы приголубить того, кто хоть слегка против. Против чего? Да хоть чего-нибудь официально одобренного и утвержденного.

При всём при том в случае чего вольнолюбцы и libre penseurs кидаются к ненавистному начальству жаловаться на своих же.  Жаловались по начальству и на роман Кочетова. Википедия сообщает, что в 1969 году 20 представителей интеллигенции (в частности, академики Роальд Сагдеев, Лев Арцимович и Аркадий Мигдал) подписали письмо с протестом против публикации «мракобесного романа». Хотела б я прочитать полный список «представителей интеллигенции», поступивших как подлинные ревнители свободы и прогресса: пожаловались по начальству.

Меж тем латентная, вялотекущая ссора государства с интеллигенцией, полное непонимание интеллигенцией смысла государственной работы и вообще презрительное отношение к государству – совершенно в подростковом стиле - всё это очень опасно и разрушительно. Нелады государства с интеллигенцией – это как если бы у человека были нелады с собственной головой.

Противостояние с интеллигенцией приводит государство к безмыслию, к крайне низкому качеству осмыслению реальности. А без понимания реальности – качественные государственные решения невозможны.

Вина в таком положении обоюдная, но большая – на государстве. И не в том дело, что кого-то там угнетали или обижали. Дело гораздо хуже. Чтобы прислушаться к интеллигенции, что-то у неё (или с неё) спросить, поставить на службу наконец, дать задания - всё это можно сделать только тогда, когда у самой верховной власти (у того самого Il Principe - по Макиавелли) есть некая руководящая идея.

Похоже, после Сталина у нашего Руководства такой идеи не было. И оно даже не дерзало подумать, как её обрести. Что такое наш социализм, куда мы идём, как это должно выглядеть, каковы наши цели, во что надо веровать народу – обо всём этом не думали. Думали о практических делах: о промышленности, строительстве, военном деле, а об общих вопросах государственного бытия – никто не думал. На фоне такого безмыслия очень легко «заходили» (как выражается современная молодёжь) западные идеи. Так и в быту бывает: нет у тебя своего понимания, что надо делать - непременно явится кто-то, кто подсунет тебе своё понимание. Вот это самое и произошло.

Вот это самое безмыслие государства я бы назвала


Опасность четвёртая.  

Вероятно, Суслов, просидевший «на идеологии» бог весть сколько лет, считал своей задачей всех уравновесить: западников – почвенниками, левых – правыми – и чтобы не было особого шума. Может быть, дело в том, что он был глубоким стариком и все тоглашние высшие начальники были старыми и усталыми. Старики инстинктивно избегают шума, ссор, конфронтаций. Изменить ничего они уже не могут – так зачем ссориться. Шума, начиная с брежневской поры, и не было. А настоящей идеологии не было ещё со сталинских времён. Куда идти, каким должен быть социализм – никто не понимал и, главное, не стремился понять и даже не задавал себе такого вопроса.

В романе об этом внятно не сказано, но какая-то смутная тревога разлита по его страницам.

Вполне вероятно, и сам автор не вполне понимал масштаб опасности государственного безмыслия.

Если бы герой романа писатель Булатов, который, как пишут критики, был alter ego самого автора,  имел случай более развёрнуто поговорить с героиней романа востоковедкой Ией, она бы могла ему порассказать интересное и поучительное.

У всех арийских народов было подразделение на сословия, своего рода функциональные группы. Это подразделение сохранилось в явном виде только в Индии (там эти сословия называются «варны»; не путать с кастами), но в неявном виде они присутствует везде. Это разные человеческие типы, заточенные под разные задачи: брахманы – ведают духовной жизни, создают смыслы и знания о мире; кшатрии – это воины, (то, что у Платона названо стражами); вайшьи - люди практического дела, шудры – люди грубого чёрного труда. У нас в СССР были кшатрии, были вайшьи, были шудры, а вот брахманов – не было. И сегодня их нет. Есть болтливая интеллигенция, преимущественно западнически ориентированная. Это «люди безответственной мысли», как замечательно были они названы в знаменитых «Вехах».

Примечательный персонаж романа – Ия. Это очень неординарная, высокообразованная молодая женщина. Её образованность постоянно подчёркивается автором. Она – выпускница Института стран Азии и Африки МГУ, знает восемь языков, среди которых несколько трудных, восточных. И что же? Она работает в МИДе, в ТАССе, хотя бы в Минвнешторге или в ССОДе, в Гостелерадио на иновещании? Вовсе нет. Она – по-старушечьи сидит в своей коммуналке и печатает на двух машинках переводы из газет или вообще откуда придётся. Это наименее завидное занятие из всех, какие можно было бы для неё вообразить. Её незаурядные дарования и обширные знания не нужны, как теперь говорят – не востребованы. Тогда слова такого не было, а явление – было. Ия – скучает, хотя в этом открыто не признаётся, вероятно, из гордости. От скуки она сначала по-дурацки выходит замуж за совершенно чуждого ей человека, а потом – от скуки же влюбляется в пожилого женатого литератора. В конце, не зная, куда её деть, автор отправляет её в Индию преподавать русский язык.

Безмыслие государства делало ненужными незаурядных, высокообразованных, самостоятельно мыслящих людей. В 70-х годах и далее никто их не обижал, не преследовал, но они были просто не нужны. Они были чуждым элементом, чем-то лишним. Жизнь обтекала их и текла куда-то дальше, а они оставались со своими переводами ничтожной газетной трухи или рефератами какими-нибудь…

Кочетов, возможно, не думал о своей героине вот в таких терминах, но независимо от его замысла – прочитывается вот это. Традиции безмыслия – это трагическая черта нашего государства, и, к несчастью, очень чётко передаваемая от поколения к поколению. Мне кажется, это главная опасность и главный риск. После Сталина у власти не было никакого целостного представления о пути, которым должна идти страна. Бубнили старую жвачку, а всерьёз подумать – то ли боялись, то ли просто не могли. Наверху не было людей, на это способных. Именно поэтому Западу не стоило особого труда подсунуть всякого рода «общечеловеческие ценности». Своих-то не оказалось.


Опасность пятая.

Важнейший разрушительный фактор, подточивший Советский Союз – это быт. «Страшнее Врангеля обывательский быт», - сказал когда-то Маяковский. И это очень верно. Пожалуй, гораздо вернее и шире, чем мог вообразить сам поэт.

Не в том дело, что  не хватало какого-нибудь заковыристого ширпотреба, были плохие кафе-столовые и всё прочее. Дело гораздо глубже.

Простые, средние люди, те самые про которых американцы говорят, что Господь их сильно любит, иначе не создал бы в таком количестве, так вот эти обыкновенные, заурядные люди живут бытом, житейской повседневностью и реализуют себя в хозяйстве. Там их творчество, иного у них нет. На этот факт обращал внимание оригинальный русский историк Георгий Федотов. Эти простые люди хотят покупать, выбирать, сидеть в кафе и открывать эти кафе – в этом их жизнь. Они хотят покупать модные вещицы, а модными вещицами их может снабдить только частная инициатива – Госплан с такими пустяками не справляется. Да, эти маленькие люди в годину бедствий способны отказаться от этих милых их сердцу пустяков, но проходит бедствие – и простой человек не понимает, почему в окружающей жизни всё нет и нет простого и желанного.

Любопытно, что даже партийные работники в частных разговорах говорили, что проблемы общепита и коммунального обслуживания можно было бы вмиг решить, дозволив частную инициативу в этих областях. Бывший одноклассник моих родителей работал в брежневскую пору в Тульском обкоме КПСС, и я лично от него слышала эти соображения.

К сожалению, многие милые пустяки вырабатываются только мелкой частной инициативой. В Советском Союзе люди, с коммерческой жилкой, которые могли бы к общей пользе заняться этими вещами, до которых государство никогда бы не дошло, не находили спроса своим способностям. Очень часто они вступали на путь, не одобряемый законом: занимались спекуляцией, фарцовкой.

В романе таким невостребованным коммерсантом является Генка-фарцовщик.

Генка – не враг страны и социализму он не враг, он просто обычный человек, имеющий определённые склонности и, возможно, способности. Глядя на окружающую действительность, он сразу видит деловую возможность – неудовлетворённые платежеспособный спрос:

«Мне один рассказывал, в Италии целая индустрия создана: «старину» вырабатывают. Что хочешь соорудят – не отличишь. Хоть этрусскую вазу. Вот наши бы были пооборотистей, приспособили бы заводишко, скажем – «фарфор Кузнецова», да запустили бы в производство «старину». Валюты бы можно было нагрести!

– А тебя бы главным по этому делу?

– А что думаешь – дело интересное. Ведь это ж надо, знаешь, как сделать? Чтобы и стиль, и манера, и каждый штришок, патина какая-нибудь – все бы соответствовало своей эпохе, своему веку. Историю надо знать, теорию искусств. Это не землей торговать, на чем в цветочных магазинах зарабатывают левые деньги.

– А как это? – спросил Феликс.

– Да просто. Кто там тонны да центнеры считает когда привозят самосвалами! Земля же, не золото. Тьфу, дескать. Сунут самосвальщику десятку-другую, тот и рад. А торгуют по килограммчикам, строго: с одного самосвала до трех сотен в карманы к этим гусям может пойти. Двадцать самосвалов – и новенькая «Волга». А то, знаешь, пряжа на нитяных фабриках…– Генка увлекся, глаза его светились, он даже стал выписывать на столе цифры воображаемых кушей».

То есть, Генка, без сомнения, человек коммерчески одарённый. А тогдашнее государство подавляло этот талант. В результате и сфера быта оказывалась в прискорбном запустении, и сами эти люди, ориентированные на хозяйственное творчество, оказывались невостребованными, лишними, а то и враждебными государству.

Дальше между «положительным» героем, заводским инженером Феликсом и Генкой-фарцовщиком происходит почти философский диалог: зачем Генке деньги?

«А на кой шут они, эти деньги-то? – Феликс все с большим удивлением смотрел на Генку.– Что бы ты стал с ними делать, если бы при валило?

– Что? Нашел бы. Ну – машину надо? Надо. «Мерседесик» бы отхватил у иностранцев. Дачу надо? Надо. Построил бы игрушечку. В журнале «Америка» такие картинки печатают – умрешь, не встанешь.

– Так. Дальше?

– Можно кооперативную квартиру по особому проекту оборудовать. Спецстройки для этого есть. С холлами делают, с черными унитазами, с антресолями. Как надо, словом.

– А еще?

– По мелочи остальное. Магнитофон. Кинокамеру. Цветной телик. То да се.

– А дальше?

– А дальше – чего уж тебе дальше-то! Что осталось, на книжке лежит, проценты приносит. Три процента в год. Сто тысяч положишь – три тысчонки сами собой приплывут. По двести пятьдесят целковых в месяц, как с неба. Можешь уже и не суетиться».

М-да… По-американски это называется «Retire young and rich» - «Уйди на покой молодым и богатым».

Можно, конечно, критиковать и даже презирать Генку с позиции высших ценностей, но что с него взять: он обыкновенный человек. Обыватель. Мирянин. Вот Феликс – человек особенный. Помните, у Чернышевского были обыкновенные люди и один особенный – Рахметов. Нельзя ото всех требовать и ожидать свойств особого человека.

Неприятность состояла в том, что для полного осуществления государственного социализма требуются особые люди: равнодушные к житейским радостям, модным штучкам, равнодушные к деньгам и житейским удобствам. Такие люди были и есть, но большинство – не такие. Прошло двадцать лет с описываемых событий и социализм – пал, не получив поддержки вот этих самых обыкновенных людей.

Любопытно, что именно к Генке-фарцовщику обращается Субуров-Карадона с главным вопросом, давшим название роману: «Чего же ты хочешь?». Вопрос, по мнению автора, стоит так: ты хочешь, чтоб победила Россия или победили антироссийские силы, а твоя страна оказалась побеждённой? Тогда, полвека назад, было непонятно, чем окончится противоборство. Сегодня мы знаем: нашим поражением. По причинам, которые аккуратно и последовательно указал забытый советский писатель Всеволод Кочетов.

Генка только изумлённо пучит глаза: он никогда не задумывался над таким вопросом. Надо сказать, не только Генка не задумывался: и на государственном уровне не задумывались. Вот и проиграли.

А это вопрос самый важный и насущный. Сегодня психологи, помогающие людям достичь успеха в карьере или в какой-то деятельности (т.н. коучи) учат в первую очередь сформулировать образ результата, т.е. ответить на тот самый полувековой давности вопрос: «Чего же ты хочешь?». Без ответа на него гарантирован провал и поражение. Чуть раньше или позже, но он произойдёт. Как произошёл в нашей стране через двадцать лет после публикации провидческого романа.  

Автор
domestic_lynx
Поделиться
Комментировать

Популярное в разделе