Дети кнута и пряника

Дмитрий Петров про то, почему «шестидесятники» актуальны и через 60 лет.

«В конце лета 1955 года вышла повесть, взорвавшая литературу. Журнал «Юность» в 9-м номере напечатал «Хронику времен Виктора Подгурского» – текст никому не известного автора. Казалось бы – напечатал, и ладно. Тогда много выходит вещей молодых авторов. Но почему же я – юноша уже тогда живущий литературой – читая ее, понимаю: вот как, оказывается, можно писать… – рассказывает мне писатель Кабаков.

Мы у него на даче. Александр Абрамович на диване почти шепчет мне в диктофон: «Это другой язык. Это другие герои. Это другая интонация. В ней и кроется едва уловимая тайна этой книги».

Ее герой – не комсомолец-доброволец славных битв и строек. А простой московский парень, переживающий первую любовь. И написана она так, что на одном из вечеров авторов «Юности» читатель-студент говорит Анатолию Гладилину: «…Такую вещь, как «Хроника», вы никогда больше не напишете. Лучше такой книги написать невозможно. Так что, извините, больше я вас читать не буду». А говорит он это сверстнику – студенту литинститута 21 года от роду, родоначальнику нового жанра – исповедальной прозы.


Слава-слава мудрому Валентину Катаеву, своим знаменитым чутьем уловившему веяние других ветерков, выдувающих из литературы дымок страшненькой сталинской трубочки.


Так учует он «Коллег» и «Звездный билет» Василия Аксенова и зашлет в печать. Но это позже – в 1959 и 1961 годах. А в 1960-м Гладилин и Аксенов встретятся и подружатся. Навсегда. Тогда же выйдет во Владимире сборник «Мозаика» Андрея Вознесенского, полностью (почти) отправленный под нож. И тут же в Москве – «Парабола». Андрей подарит его другу с подписью: «Атомной, атакующей, танковой силе Анатолию Гладилину. С любовью».

Так ведь не один Гладилин – сила. У Роберта Рождественского уже вышли «Флаги весны». У Окуджавы выходит «Лирика». У Беллы Ахмадулиной «Струна». Но все же Гладилин – их пламенный мотор – в 1957-м у него «Бригантина поднимает паруса», в 1959 – «Дым в глаза», в 1960-м – «Песни золотого прииска», чтоб до 2000-х остаться в единственном издании. Потому что комсомол говорит: «стоп»…

А Вознесенский пишет:

…Ямы России. Язвы России.
Страшные яства
Старой России…
Вот он стоит над трибуной, над лбами,
Гневными пальцами барабаня…

А вот и он стоит над лбами – глава! В 1963-м в Свердловском зале Кремля на встрече вождей с интеллигенцией Никита Хрущев орет Аксенову: «Вы мстите нам за своего отца!», а Андрею: «Хотите, завтра получите паспорт, езжайте к чертовой бабушке, туда – к своим». То есть на Запад. Вон еще когда зазвучал этот вопль: не нравится система – валите на Запад. «Здесь либерализму нет места…»

А придраться есть к чему. Особенно – «автоматчикам партии». Их главный герой – воин, сталевар, шофер, шахтер, лесоруб… Эти типы, как статуи на клубе в Магадане – из «тех, что не пьют», а если пьют – за Сталина и Партию. На худой конец – за здоровье молодых. Трудятся – беззаветно. Любят – безответно (потом все налаживается). Да и не скажешь, кого любят-то: невесту Нюшу, бригадира Мишу (в хорошем смысле слова) или Родину.


А у Аксенова литейщики-бурильщики, горняки и моряки хоть и занимают важное место – но не то, что в скучнейших текстах соцреализма. И сами они другие.

В «Звездном билете» рыбаки едут в город. Сперва идут на выставку. После – обедать. Выпивают «несколько бутылочек». И следуют в классический концерт. Там – кто спит, кто – прячется в буфете, а утром все идут на лов. Рыбаки.

Гладилин в книге «Улица генералов» вспоминает: в застольной беседе «под банку» юные гении корят Константина Симонова: вы, де, продавались, мол, властям, а мы – не такие! И что Симонов? Он спрашивает:

– А вас покупали?

Сильный вопрос. Ведь в той стране покупатель один – власть. Она может дать писателю всё. В пределах допустимого. Если видит, что он нужен. Что «волшебная сила искусства» дополняет мощь наших танков.

Симонову платят по высшему рангу – постами, орденами, премиями (шесть Сталинских и одна Ленинская), званиями, вояжами по миру и вечным ужасом. Нервы его как штыки. А у гениев и испуг пожиже, и вес пониже. Их рано покупать. Надо оценить. А дело это не быстрое. Всё впереди.

А пока они бурлят. Ведь за то, за что вчера сажали-убивали, теперь ругают. И в жанре не народной расправы, а творческой дискуссии. Наверху знают: гайки надо отпустить. Дать вздохнуть. А миру показать силы, с какими есть что спеть в споре систем.


Спор систем – «гвоздь» эпохи. Им прибили пять поколений. Спорят обо всем: кто главней в космосе; кто – по молоку и мясу; кто культурней; чья солидней кузькина мать. Власть учит: наша система – самая справедливая. За ней будущее, где дадут по способностям, возьмут по потребностям. Но пока нельзя. Ибо есть враг – Запад в крайней фазе загнивания. Но, сука, сильный. Так что – всё на оборону. И борцам во всем мире.

Учтите, «шестидесятники». Так их назвали с легкой руки прогрессивного критика Станислава Рассадина, автора одноименной статьи. Что значит «прогрессивного»? Это когда против сталинщины, тоталитаризма, мещанства и ручного управления искусством. А также империализма, расизма, буржуазии (того же мещанства), нищеты, войны и отсталости. То есть за «социализм с человеческим лицом», только – тс-с-с-с. Радован Рихте еще не шепнул эти слова Александру Дубчеку …

В 1960 году из статьи Рассадина в журнале «Юность» 300 тысяч подписчиков узнают, что есть «шестидесятники», творящие их образы (то – красивые, то – нет) и их надо читать.

А они все пишут и пишут. Их ругают – они пишут. Им мешают – они пишут. Синявского и Даниэля сажают, а они – пишут. Письма в защиту. Понятно, эпоха не принадлежит им одним. Но благодаря им занимает видное место в истории культуры.

Вот их компания – Гладилин Анатолий, Вознесенский Андрей, Ахмадулина Белла, Евтушенко Евгений, Рождественский Роберт, Окуджава Булат и их товарищи, что отвоевали у серости место для фейерверка и таланта… Где сияет праздник веселья, а не гудят бетономешалки пропаганды. Они будоражат изящную словесность (если эти слова годны для соцреализма). На что угрюмые литистуканы вроде Софронова Анатолия, Кочетова Всеволода, Грибачева Николая и подобных смотрят со страхом и злобой.

«Шестидесятники» – монтажники-высотники и с высоты нам шлют привет, а эти – месильщики-бетонщики, пыхтящие из бункера.

«Шестидесятники» – название эпохи, когда вновь видны два пути русской культуры. На одном те, кому мил-дорог железный занавес, фанерные флаги, портреты вождей и цитаты себя любимых. На другом – те, кто чувствует себя полноправной частью творческого человечества, причастной его открытиям. Для них первый спутник – спутник всей Земли, а не одной шестой, Белка и Стрелка – героини мира, а не красного питомника, полет Гагарина – триумф человечества, а не нашего лагеря.

Они, кружась каждый на своей орбите, формируют культурное движение. Многие переживут суровую жизненную эволюцию и впишут в историю искусств ярчайшие страницы книг и биографий. Но не все они жалуют имя «шестидесятники». Белла Ахмадулина пишет: «Когда говорят «шестидесятники», я говорю: да называйте нас как хотите… А мы – просто друзья». Анатолий Найман в «Романе с самоваром»: «Я не шестидесятник. Я их ровесник, с ними жизнь прожил… но к шестидесятничеству не принадлежу. Окуджава и Аксенов – шестидесятники, Бродский и Венедикт Ерофеев – нет… Объяснить разницу? Те сознавали свое место в истории как группы… А этим – в голову не приходило. Если что… в нее приходило, то исключительно личное: свое место».

Вот и разница: свое место и место группы. Направления. Поколения.

Андрею Вознесенскому четырнадцать, когда ему говорят: тебя Пастернак к телефону!

Мальчик послал ему стихи. А тот – позвал его к себе. Через два часа Андрей нес домой «Доктора Живаго» и стихи, сшитые багровым шнурком. Он прошьет его жизнь. Знакомство совпало со школьной любовью. В паузах между поцелуями Вознесенский читает ей «Доктора». А потом тащит свои стихи в редакции. И ведь напечатают! Без просьб мэтра… «Поддержка была в самой его судьбе, которая светилась рядом». Первую, пахнущую краской «Литгазету» со своими стихами, он везет Пастернаку в Переделкино.

И Аксенову четырнадцать, когда в Магадане мать читает ему Пастернака, Ахматову и других.

Гладилину, когда он идет в Литинститут – девятнадцать. «Хроника» выходит в 1956, когда красавцу двадцать. Но его возрастной рекорд бьет девушка восемнадцати лет по имени Белла. Ахмадулина. Уж такое это место – литинститут. Должен воспитывать нужных людей – советских писателей. А там – вон кто.

Там «шестидесятники» распределяются так: 1-й курс – Гладилин. 2-й – Юрий Казаков. 3-й – Евтушенко. 4-й – Рождественский. Все – на старте. Политехнический и стадионы впереди. Но им «исключительно повезло, – как пишет Гладилин. – оказаться в нужное время в нужном месте. Но все давалось колоссальным трудом, массой нервов. Мы не печатались, мы пробивались…» Так ведь и то славно, что пробиться было можно.

С местом ясно. А что со временем? Такая им досталась доля – лет семь-восемь на расшатывание красной системы. Какие крушились догмы! Какие вершились открытья! Как-то на заре в подвал дома 52 по улице Воровского, где жил Рождественский, пришел Гладилин: «Роба, я не спал всю ночь, думал-думал: никакого соцреализма не существует, это же бред собачий!» А тот в ответ: «Ты что, только сейчас до этого допер?»

В том подвале и «горели яростные споры». Поэты, прозаики, художники, актеры, режиссеры формировали из себя поколение. А до того и слова такого не знали...

«Когда я видел на экране выпускников школ, которые радостно идут по Красной площади и поют про счастливое детство, – писал Анатолий Гладилин, – мне хотелось взять пулемет и стрелять… В экран. Потому что я понимал, что это все ложь… Я хотел рассказать, как на самом деле мы живем… Тем языком, каким говорила молодежь».

И он это сделал. На этом языке говорили они, шатаясь по Москве. На этом языке Хуциев и Шпаликов сняли «Заставу Ильича», обруганную Хрущевым. Но живую.

И в этом – их главный урок нам сегодняшним. Их любили и били. Прельщали пряниками и хлестали кнутами. Делали непечатными, невыездными, несоюзными. А они не сдавались. Даже когда на всю жизнь ругались и расставались.

Одни – уезжали, как Галич, Некрасов, Максимов, Гладилин, Аксенов, Войнович, Владимов. Иные разъезжали – как Евтушенко. Другие – как Ахмадулина и Вознесенский – оставались. И опять – не сдавались, не сдавались. И нам не резон.

Автор
Дмитрий Петров, писатель
Поделиться
Комментировать

Популярное в разделе