«Чтобы решить „русский вопрос“, нужно научиться жить вместе»
15 января 2020 ● Медиапроект «Стол»
Участники Форума национального покаяния и возрождения запустили лекторий «В поисках русского» и циклы «Русских бесед», изучающих особенности национального самосознания.
Фото: pixabay
Зачем это делать сегодня, «Стол» спросил у одного из инициаторов проектов, президента Культурно-просветительского фонда «Преображение» Алексея Наумова
– В 2017 году, отмечая юбилей революции, вы с единомышленниками заговорили о необходимости национального покаяния в России за преступления ХХ века. Теперь, по-видимому, пытаетесь понять, кому адресовать свой призыв – изучая, кто такой русский человек и что такое наша нация. Я верно угадываю логику перехода от одного к другому? Как мысль о покаянии привела вас к поиску корней?
– Логика у нас, как ни странно, самая практическая. Когда мы заговорили о путях покаяния нашей страны и церкви, а позже и о путях возрождения, стало понятно: мало отвергнуть советскую «кроваво-призрачную», по выражению Петра Струве (русский философ, историк, общественный и политический деятель – «С»), реальность. Да, мы проведём декоммунизацию и дебольшевизацию, откажемся от яда и лжи советского периода. Но к чему придём? Большинству из нас просто непонятно, каким может быть нормальный образ жизни в России, нет самих представлений о норме. Мы подвешены в воздухе. Кто-то уверен, что здесь нет ничего страшного и вообще не нужно копаться в своём прошлом – наоборот, его стоит крепко-накрепко забыть и войти в семью цивилизованного всечеловечества будто бы вовсе без национального лица.
Я полагаю, что это серьёзное упрощение, которое уже дорого обошлось нам в 90-е годы. На самом деле «всечеловечество» состоит не из абстрактных безликих всечеловеков, «людей массы», а из гениальных французов, англичан, немцев, американцев, индусов и так далее, которые тем больший дар приносят в это «всечеловечество», чем большей глубины они достигли в постижении своего места в мире. Здесь нельзя перепрыгнуть ступени: путь в «цивилизованное сообщество» лежит не мимо национального своеобразия, а через него, посредством него – дальше.
Алексей Наумов, президент Культурно-просветительского фонда «Преображение»
– И вы полагаете, что Россия испытывает проблемы с поиском «национального лица», потому не может шагнуть дальше?
– Если говорить в целом, у нас проблемы с оценкой своего наследия. Очень мало серьёзной рефлексии над тем, что хорошего создали наши отцы и деды на этой земле, а что плохого натворили, какие традиции стоит сохранять и возрождать, а какие лучше бы отвергнуть. Поэтому представления о «русском человеке» не просто противоречивы (это было бы нормально!), а страшно мифологизированы, оторваны от реальности нашей жизни здесь и сейчас. «Я русский человек» – фраза, которая почти ни о чём не говорит. Вернее, может говорить о чём угодно. Конечно, мы до сих пор остаёмся заложниками советской историографии: известно, что 1/6 большевистского учебника истории рассказывала о всей 1000-летней русской традиции, а 5/6 отражали первобытно-общинный строй и успехи новой власти после 1917 года. То есть всё качественное, сущностное в нашем прошлом было выброшено за борт. Но важно, что тоска по этому сущностному осталась. Мы будто часть себя потеряли, а теперь ищем. Я уверен, за современными историческими спорами стоит не только политика, а большой личностный запрос.
– Вы сказали «русский человек», и меня сразу передёрнуло: всё-таки это не просто мифологизированное понятие, а потенциально шовинистическое. Страна у нас многонациональная, почему наследие должно быть «русским»?
– Я говорю не столько об этнической национальности, поймите меня правильно: в моём представлении может быть и «русский татарин», и «русский немец». И не только может быть, а реально были! Исторический пример: немецкая семья во второй половине XIX века приезжает в Россию, её ребёнок – русский в первом поколении, он поступает в нашу гимназию, потом становится прапорщиком запаса и уезжает учиться в Дрезденский университет. Наступает 1914 год, и этот возмужавший ребёнок сам возвращается в Россию, идёт в армию, воюет против Германии и погибает. Быть русским для него не значило быть этнически русским.
Принять ту или иную национальность – не всегда вопрос необходимости (обстоятельств рождения), но часто личного выбора. Ну а самыми большими патриотами, сторонниками русского самодержавия, как известно, считались латвийские бароны. «Этнический» крен в разговоре о русском – это тоже наследие СССР. Большевики хотели остаться единственной собирающей силой на всём некогда русском пространстве и поэтому беспощадно боролись с силами-конкурентами. «Русскость» несомненно была такой силой, поэтому её окрестили «великодержавным шовинизмом» и пустили, как тогда говорилось, в расход. Элита, сколь-нибудь считавшая себя русской, или выселялась, или уничтожалась, подогревались «этнические национализмы» на местах. Вспомните: когда формировались управляющие органы какой-то из советских республик, акцент всегда делался на «местных кадрах», даже если они были менее образованны и ответственны, чем выходцы из РСФСР.
Центробежные национальные силы требовались, чтобы ускорить распад «русского», и сдерживались только репрессивным аппаратом. Ну а в конце существования СССР они дали о себе знать. Подытоживая, скажу: «русскость» объединяла это пространство столетиями, советской идеологии хватило на 80 лет. Это тоже оценка качества одного и другого начал.
– Даже если согласиться с вашим тезисом, выходит, что за советский период понятие «русская национальность» было сильно обесценено и даже замарано. Сегодня его берут на вооружение самые разные силы, часто противники всякого мира и вхождения во «всечеловечество». Зачем вы его используете? С точки зрения популяризации идей покаяния и возрождения это губительно: вас могут не понять. Почему бы не выбрать более нейтральное понятие: «российская идентичность», например?
– Это хороший вопрос и, на мой взгляд, довольно сложный. Самая главная мысль здесь – нужно вернуться к органике. Именно потому что с 1917 года мы живём в мире искусственных построений и новояза, в мире абстрактных идеальных конструктов, которые проникали в жизнь всегда единственным образом – посредством насилия. «Россиянин», «российский человек» напоминают эти искусственные построения, и люди это чувствуют.
Дорожки в парках должны протаптываться самими горожанами и только потом покрываться плиткой
Я верю, что дорожки в парках должны протаптываться самими горожанами и только потом покрываться плиткой. У нас часто дорожки не протаптываются людьми, а планируются командами инженеров. Знаменитый БАМ не загружен до сих пор, потому что построен не там, где нужно, а там, где кому-то хотелось. По опросам заметно, что очень мало людей готовы называть себя «россиянами», даже определение «советский человек» до сих пор более востребованно. При этом когда человек идёт на какую-то глубину – культурную или духовную, рассуждая о своём наследии, он употребляет слово «русский». Ну, скажем, в перестроечные времена возник феномен русского рока. Попробуйте назвать его российским. Мы сразу что-то теряем, соглашаясь на «выгодное» с идеологической точки зрения слово. Понятно при этом, что требуется ещё и большая работа по возвращению отдельным понятиям их нормального смысла.
– Вы считаете, что между «русским человеком и советским человеком – пропасть». Это не самообман? Как-то так получается, что в одном – всё хорошее, а в другом – всё плохое, при том что второй всё-таки произошёл от первого, да и Россия считает себя правопреемницей СССР.
– Россия до 1917 года ни в коем случае не была идеальной страной, но она была нормальной страной. Со своими большими проблемами, которые привели к краху империи, но при этом такими проблемами, которые не делали её изгоем в мире, не отрывали её от общей истории. СССР был ненормальной страной, и от его жителей требовалось стать такими же ненормальными, одержимыми «строителями коммунизма».
Не всё в СССР было советским, иначе бы мы, вероятно, не выжили
И в этом смысле между человеком, живущим на своей земле, и человеком, уничтожающим свою землю во имя абстрактной идеи, – пропасть. Важно оговориться: не всё в СССР было советским, иначе бы мы, вероятно, не выжили и не беседовали с вами здесь и сейчас. Проблема в том, что мы практически не знаем досоветскую Россию, поэтому нам и сегодня, как в 90-е годы, почти нечего противопоставить тезису о знаке равенства между «русскостью» и «советскостью». Просто не хватает фактов. В лучшем случае масса наших граждан знает имперскую Русь по ярким сатирическим образам Гоголя и Салтыкова-Щедрина, но это ведь далеко не вся правда (никому же не придёт в голову учить историю самого Советского Союза по сатирическим зарисовкам журнала «Крокодил»?).
Мне нравится образ: в начале ХХ века были заново «открыты» русские иконы. До того считалось, что наше раннее искусство – это копоть, темнота, какая-то дикость. И вдруг реставраторы снимают позднейшие наслоения, показывают реальные краски – и мир узнаёт Андрея Рублёва. Такие открытия вполне могут ждать нас в отечественной истории. Кто помнит, что в начале ХХ века Россия занимала второе место в мире по количеству свободных кооперативов, учрежденных не «сверху», а «снизу»? Такие вещи как раз хочется вспоминать, обсуждать в ходе наших «Русских бесед».
Фрагмент иконы Андрея Рублёва «Троица».
Третьяковская галерея
– Позвольте спросить: как вы относитесь к монархии?
– Трезво. У нас всё перевёрнуто с ног на голову: иные оригиналы уверены, что нужно дать России монарха – и станет «как до революции». Это абсурдная постановка вопроса. Мой тезис: первично не государство, а человек. Всё начинается с местного самоуправления, с качества ответственности конкретного человека за свою землю. И здесь у нас есть на что опереться: земская традиция, кооперативы, свободные братские союзы — это наш золотой фонд, который сильно дискредитирован постсоветским и даже либеральным мифом о слепом коллективизме русского человека и раболепии перед монархом. А ведь всё не чёрно-белое: конечно, была и круговая порука в крестьянстве, которая сдерживала частную инициативу, было самодержавие. Но было не только это. По отношению к местному самоуправлению, развитому общественному и национальному сознанию тип государственного строя вторичен, он в каком-то смысле не делает погоды. Хотя я не спорю, что должна быть адекватная, сильная и – главное – компетентная центральная власть. Просто в том, что считать силой и что – компетентностью, тоже нужно серьёзно разбираться.
– Мне кажется, что у всех современных патриотических «прорусских» спикеров – в диапазоне от Константина Малофеева до Захара Прилепина – есть одна общая повестка: они алчут сильного государства, империи с императором. Вы сознательно отстраняетесь от такой позиции?
– Наша задача – антиидеологическая, а построение очередной империи неизбежно связано с идеологией. Ещё Дмитрий Хомяков, сын известного славянофила Алексея Хомякова, писал, что наша страна напоминает грецкий орех, в котором скорлупа (государство) стремится занять место самого ядра ореха (общества). Это конец XIX века, и, видимо, схвачена какая-то важная проблема отечественной истории. Но именно потому, что она существовала, существовали и механизмы противодействия указанной тенденции, и их надо внимательно изучать.
В чем проблема и необольшевиков, и новых русских националистов, и даже монархистов? Они часто наследуют советскую черту – принципиальное неверие в человеческие сообщества. Именно поэтому, чтобы решить пресловутый «русский вопрос», нам нужно научиться жить вместе. Такую «общую жизнь» можно было бы возрождать на лучших христианских традициях, но, к несчастью, церковь тоже заражена «государственническим» взглядом, цезарепапизмом и клерикализмом. Патриарх произносит пламенную речь, но кто мыслится её адресатом? Президент? Христианской общественности на постсоветском пространстве так и не возникло – и это тоже серьёзный вызов всем нам и, конечно, повод обратиться к до сих пор «потаённой традиции» братских союзов в церкви.
– На чьи идеи вы опираетесь? Кого считаете своими учителями в прошлом?
– Думаю, я не буду оригинален, если скажу, что для нас актуально наследие славянофилов, Достоевского, русской религиозной философии… Даже опыт работы Русского собрания в первые годы его существования может быть полезен. Конечно, стоит учитывать уже упоминавшуюся братскую традицию в церкви и обществе, зародившуюся на Юго-Западной Руси ещё в начале XVI века и оставившую удивительные примеры сопротивления большевизму в новейшей истории. Здесь, думаю, важно подчеркнуть: в поисках истоков национального самосознания не стоит опираться на мнение масс. Постоянные отсылки к «массам», к аморфному народу – известные механизмы советской манипуляции. Николай Бердяев справедливо говорил, что национальные черты ярче всего проявляются на вершинах человеческого духа. Призывы всё «опростить», опошлить просто не стоит слушать: они не делают нашу жизнь содержательнее.
Николай Бердяев, 1912 год
– Ваши идеи пугают ещё вот чем: вы пытаетесь пересмотреть нашу историю ХХ века и рискуете прийти к выводу, что этот век страна проиграла. Советский Союз был ошибкой, 80 лет прошли впустую… И что остаётся? Далёкое, да ещё и неизвестное прошлое? Не обедняет ли такой «отказ от ХХ века» всех нас?
– Я хочу парировать: от истории Советского Союза нельзя отказываться, она очень ценна. Нам хотелось бы просто сменить оптику. В ХХ веке у нас существовало как бы две истории: одна – официальная, с прославлением советской идеологии, а другая – потаённая, история сопротивления этой идеологии. Традиция новомучеников, крестьянских и рабочих восстаний, свободной мысли – это подземная река, которая в действительности определяла нашу жизнь. Если бы её не было, ничего бы не было.
Не знаю, можно ли назвать Юрия Гагарина русским человеком, но он точно не был до конца советским человеком
Деятели русской эмиграции метко называли тех, кто жил в СССР, но не пропитался его идеологией, «подсоветскими». В этом смысле можно говорить о «подсоветской истории». Её тоже требуется обнаружить, расчистить из-под идеологических завалов. Моё мнение: без этой традиции было немыслимо, например, освоение космоса. Я не знаю, можно ли назвать Юрия Гагарина русским человеком, но он точно не был до конца советским человеком. Не надо спешить отдавать всю свою историю номенклатуре: её история и история нашего народа не совпадают.
Я слышал, что митрополит Рязанский и Михайловский Марк осудил фильм «Ирония судьбы» за безнравственные мотивы. Я тогда задумался над образами и эстетикой этого фильма и подумал, что он как раз не совсем советский. Это фильм о поиске настоящей жизни: есть массовый человек, который заключён в однотипные многоэтажные коробки, его будущее определено и распланировано, а он стремится отовсюду вырваться! Он нелогичен! Уходит в какие-то дружеские круги, готов к внезапным и крайне неосмотрительным встречам. Не случайно главный герой в какой-то момент говорит своей новой возлюбленной, что чувствует небывалую свободу и стал, очевидно, смелее.
Нам нужно вспомнить реальные подвиги русских людей в ХХ веке – например, подвиг генерала Шапошникова, который отказался стрелять в рабочих во время восстания в Новочеркасске. Он сказал знаменитое: «Я не вижу цели для моих танков». Советская история в таких случаях предписывала стрелять, а это другая история. Она отражена, например, в дневниках Михаила Пришвина, которые писатель вёл всю жизнь и считал своим достойным оправданием перед потомками. Нам нужны такие рассказы очевидцев, чтобы узнать заново свой ХХ век.
– Почему мы не узнали его в 90-е годы? Почему прошлое опять забронзовело?
– Это ещё один сложный вопрос. С одной стороны, просто не хватило интеллектуальной базы, подготовленности, времени, фактов, эмпирики… Не хватило настоящих элит. Внешне всем казалось, что победило демократическое крыло, а на самом деле верх взяла номенклатура, которая продолжала жизнь страны, как умела, и транслировала старые способы общественной организации. В результате возникли страшные искажения: сегодня и либеральные, и западные, и правительственные СМИ называют выставку митрополита Тихона Шевкунова «Россия – моя история» «патриотической». Но ведь она не патриотическая, а прогосударственная! Все понятия смешались.
Река памяти в своих истоках видится мутной и очищается только спустя время, пройдя какие-то этапы общественной рефлексии
Фото: pixabay
С другой стороны, большинство национально-ориентированных течений в 90-е годы были настолько несимпатичными, что отпугнули совестливых людей. Проблема в том, что, когда происходит такой коллапс, как у нас в ХХ веке, возрождение тоже оказывается непростым, мучительным — оно пробивает себе дорогу часто через какие-то малоприятные вещи. Река памяти в своих истоках видится мутной и очищается только спустя время, пройдя какие-то этапы общественной рефлексии. Но люди правдивые, увидев «рыло» русского национализма-шовинизма, поспешили выбросить всё патриотическое национальное направление и записаться в космополиты. Я убеждён, что это тоже было ошибкой, лишившей граждан всякой субъектности, способности говорить от своего лица с крепнущим государством.
Помните образ зеркала, придуманного троллем, из «Снежной королевы»? Его особенность была в том, что все пороки зеркало усиливало, а добродетели делало практически незаметными. В таком зеркале большевики видели всё русское. В 90-е годы зеркало разбилось, но, как гласит сказка, его осколки попали в сердца. Эти осколки надо вытащить – чтобы исправить нашу оптику, чтобы совершилось покаяние. Я думаю, что сейчас как раз тот момент, когда это можно сделать, не стилизуясь, а всерьез желая новой жизни и возрождения.
Зачем это делать сегодня, «Стол» спросил у одного из инициаторов проектов, президента Культурно-просветительского фонда «Преображение» Алексея Наумова
– В 2017 году, отмечая юбилей революции, вы с единомышленниками заговорили о необходимости национального покаяния в России за преступления ХХ века. Теперь, по-видимому, пытаетесь понять, кому адресовать свой призыв – изучая, кто такой русский человек и что такое наша нация. Я верно угадываю логику перехода от одного к другому? Как мысль о покаянии привела вас к поиску корней?
– Логика у нас, как ни странно, самая практическая. Когда мы заговорили о путях покаяния нашей страны и церкви, а позже и о путях возрождения, стало понятно: мало отвергнуть советскую «кроваво-призрачную», по выражению Петра Струве (русский философ, историк, общественный и политический деятель – «С»), реальность. Да, мы проведём декоммунизацию и дебольшевизацию, откажемся от яда и лжи советского периода. Но к чему придём? Большинству из нас просто непонятно, каким может быть нормальный образ жизни в России, нет самих представлений о норме. Мы подвешены в воздухе. Кто-то уверен, что здесь нет ничего страшного и вообще не нужно копаться в своём прошлом – наоборот, его стоит крепко-накрепко забыть и войти в семью цивилизованного всечеловечества будто бы вовсе без национального лица.
Я полагаю, что это серьёзное упрощение, которое уже дорого обошлось нам в 90-е годы. На самом деле «всечеловечество» состоит не из абстрактных безликих всечеловеков, «людей массы», а из гениальных французов, англичан, немцев, американцев, индусов и так далее, которые тем больший дар приносят в это «всечеловечество», чем большей глубины они достигли в постижении своего места в мире. Здесь нельзя перепрыгнуть ступени: путь в «цивилизованное сообщество» лежит не мимо национального своеобразия, а через него, посредством него – дальше.
Алексей Наумов, президент Культурно-просветительского фонда «Преображение»
– И вы полагаете, что Россия испытывает проблемы с поиском «национального лица», потому не может шагнуть дальше?
– Если говорить в целом, у нас проблемы с оценкой своего наследия. Очень мало серьёзной рефлексии над тем, что хорошего создали наши отцы и деды на этой земле, а что плохого натворили, какие традиции стоит сохранять и возрождать, а какие лучше бы отвергнуть. Поэтому представления о «русском человеке» не просто противоречивы (это было бы нормально!), а страшно мифологизированы, оторваны от реальности нашей жизни здесь и сейчас. «Я русский человек» – фраза, которая почти ни о чём не говорит. Вернее, может говорить о чём угодно. Конечно, мы до сих пор остаёмся заложниками советской историографии: известно, что 1/6 большевистского учебника истории рассказывала о всей 1000-летней русской традиции, а 5/6 отражали первобытно-общинный строй и успехи новой власти после 1917 года. То есть всё качественное, сущностное в нашем прошлом было выброшено за борт. Но важно, что тоска по этому сущностному осталась. Мы будто часть себя потеряли, а теперь ищем. Я уверен, за современными историческими спорами стоит не только политика, а большой личностный запрос.
– Вы сказали «русский человек», и меня сразу передёрнуло: всё-таки это не просто мифологизированное понятие, а потенциально шовинистическое. Страна у нас многонациональная, почему наследие должно быть «русским»?
– Я говорю не столько об этнической национальности, поймите меня правильно: в моём представлении может быть и «русский татарин», и «русский немец». И не только может быть, а реально были! Исторический пример: немецкая семья во второй половине XIX века приезжает в Россию, её ребёнок – русский в первом поколении, он поступает в нашу гимназию, потом становится прапорщиком запаса и уезжает учиться в Дрезденский университет. Наступает 1914 год, и этот возмужавший ребёнок сам возвращается в Россию, идёт в армию, воюет против Германии и погибает. Быть русским для него не значило быть этнически русским.
Принять ту или иную национальность – не всегда вопрос необходимости (обстоятельств рождения), но часто личного выбора. Ну а самыми большими патриотами, сторонниками русского самодержавия, как известно, считались латвийские бароны. «Этнический» крен в разговоре о русском – это тоже наследие СССР. Большевики хотели остаться единственной собирающей силой на всём некогда русском пространстве и поэтому беспощадно боролись с силами-конкурентами. «Русскость» несомненно была такой силой, поэтому её окрестили «великодержавным шовинизмом» и пустили, как тогда говорилось, в расход. Элита, сколь-нибудь считавшая себя русской, или выселялась, или уничтожалась, подогревались «этнические национализмы» на местах. Вспомните: когда формировались управляющие органы какой-то из советских республик, акцент всегда делался на «местных кадрах», даже если они были менее образованны и ответственны, чем выходцы из РСФСР.
Центробежные национальные силы требовались, чтобы ускорить распад «русского», и сдерживались только репрессивным аппаратом. Ну а в конце существования СССР они дали о себе знать. Подытоживая, скажу: «русскость» объединяла это пространство столетиями, советской идеологии хватило на 80 лет. Это тоже оценка качества одного и другого начал.
– Даже если согласиться с вашим тезисом, выходит, что за советский период понятие «русская национальность» было сильно обесценено и даже замарано. Сегодня его берут на вооружение самые разные силы, часто противники всякого мира и вхождения во «всечеловечество». Зачем вы его используете? С точки зрения популяризации идей покаяния и возрождения это губительно: вас могут не понять. Почему бы не выбрать более нейтральное понятие: «российская идентичность», например?
– Это хороший вопрос и, на мой взгляд, довольно сложный. Самая главная мысль здесь – нужно вернуться к органике. Именно потому что с 1917 года мы живём в мире искусственных построений и новояза, в мире абстрактных идеальных конструктов, которые проникали в жизнь всегда единственным образом – посредством насилия. «Россиянин», «российский человек» напоминают эти искусственные построения, и люди это чувствуют.
Дорожки в парках должны протаптываться самими горожанами и только потом покрываться плиткой
Я верю, что дорожки в парках должны протаптываться самими горожанами и только потом покрываться плиткой. У нас часто дорожки не протаптываются людьми, а планируются командами инженеров. Знаменитый БАМ не загружен до сих пор, потому что построен не там, где нужно, а там, где кому-то хотелось. По опросам заметно, что очень мало людей готовы называть себя «россиянами», даже определение «советский человек» до сих пор более востребованно. При этом когда человек идёт на какую-то глубину – культурную или духовную, рассуждая о своём наследии, он употребляет слово «русский». Ну, скажем, в перестроечные времена возник феномен русского рока. Попробуйте назвать его российским. Мы сразу что-то теряем, соглашаясь на «выгодное» с идеологической точки зрения слово. Понятно при этом, что требуется ещё и большая работа по возвращению отдельным понятиям их нормального смысла.
– Вы считаете, что между «русским человеком и советским человеком – пропасть». Это не самообман? Как-то так получается, что в одном – всё хорошее, а в другом – всё плохое, при том что второй всё-таки произошёл от первого, да и Россия считает себя правопреемницей СССР.
– Россия до 1917 года ни в коем случае не была идеальной страной, но она была нормальной страной. Со своими большими проблемами, которые привели к краху империи, но при этом такими проблемами, которые не делали её изгоем в мире, не отрывали её от общей истории. СССР был ненормальной страной, и от его жителей требовалось стать такими же ненормальными, одержимыми «строителями коммунизма».
Не всё в СССР было советским, иначе бы мы, вероятно, не выжили
И в этом смысле между человеком, живущим на своей земле, и человеком, уничтожающим свою землю во имя абстрактной идеи, – пропасть. Важно оговориться: не всё в СССР было советским, иначе бы мы, вероятно, не выжили и не беседовали с вами здесь и сейчас. Проблема в том, что мы практически не знаем досоветскую Россию, поэтому нам и сегодня, как в 90-е годы, почти нечего противопоставить тезису о знаке равенства между «русскостью» и «советскостью». Просто не хватает фактов. В лучшем случае масса наших граждан знает имперскую Русь по ярким сатирическим образам Гоголя и Салтыкова-Щедрина, но это ведь далеко не вся правда (никому же не придёт в голову учить историю самого Советского Союза по сатирическим зарисовкам журнала «Крокодил»?).
Мне нравится образ: в начале ХХ века были заново «открыты» русские иконы. До того считалось, что наше раннее искусство – это копоть, темнота, какая-то дикость. И вдруг реставраторы снимают позднейшие наслоения, показывают реальные краски – и мир узнаёт Андрея Рублёва. Такие открытия вполне могут ждать нас в отечественной истории. Кто помнит, что в начале ХХ века Россия занимала второе место в мире по количеству свободных кооперативов, учрежденных не «сверху», а «снизу»? Такие вещи как раз хочется вспоминать, обсуждать в ходе наших «Русских бесед».
Фрагмент иконы Андрея Рублёва «Троица».
Третьяковская галерея
– Позвольте спросить: как вы относитесь к монархии?
– Трезво. У нас всё перевёрнуто с ног на голову: иные оригиналы уверены, что нужно дать России монарха – и станет «как до революции». Это абсурдная постановка вопроса. Мой тезис: первично не государство, а человек. Всё начинается с местного самоуправления, с качества ответственности конкретного человека за свою землю. И здесь у нас есть на что опереться: земская традиция, кооперативы, свободные братские союзы — это наш золотой фонд, который сильно дискредитирован постсоветским и даже либеральным мифом о слепом коллективизме русского человека и раболепии перед монархом. А ведь всё не чёрно-белое: конечно, была и круговая порука в крестьянстве, которая сдерживала частную инициативу, было самодержавие. Но было не только это. По отношению к местному самоуправлению, развитому общественному и национальному сознанию тип государственного строя вторичен, он в каком-то смысле не делает погоды. Хотя я не спорю, что должна быть адекватная, сильная и – главное – компетентная центральная власть. Просто в том, что считать силой и что – компетентностью, тоже нужно серьёзно разбираться.
– Мне кажется, что у всех современных патриотических «прорусских» спикеров – в диапазоне от Константина Малофеева до Захара Прилепина – есть одна общая повестка: они алчут сильного государства, империи с императором. Вы сознательно отстраняетесь от такой позиции?
– Наша задача – антиидеологическая, а построение очередной империи неизбежно связано с идеологией. Ещё Дмитрий Хомяков, сын известного славянофила Алексея Хомякова, писал, что наша страна напоминает грецкий орех, в котором скорлупа (государство) стремится занять место самого ядра ореха (общества). Это конец XIX века, и, видимо, схвачена какая-то важная проблема отечественной истории. Но именно потому, что она существовала, существовали и механизмы противодействия указанной тенденции, и их надо внимательно изучать.
В чем проблема и необольшевиков, и новых русских националистов, и даже монархистов? Они часто наследуют советскую черту – принципиальное неверие в человеческие сообщества. Именно поэтому, чтобы решить пресловутый «русский вопрос», нам нужно научиться жить вместе. Такую «общую жизнь» можно было бы возрождать на лучших христианских традициях, но, к несчастью, церковь тоже заражена «государственническим» взглядом, цезарепапизмом и клерикализмом. Патриарх произносит пламенную речь, но кто мыслится её адресатом? Президент? Христианской общественности на постсоветском пространстве так и не возникло – и это тоже серьёзный вызов всем нам и, конечно, повод обратиться к до сих пор «потаённой традиции» братских союзов в церкви.
– На чьи идеи вы опираетесь? Кого считаете своими учителями в прошлом?
– Думаю, я не буду оригинален, если скажу, что для нас актуально наследие славянофилов, Достоевского, русской религиозной философии… Даже опыт работы Русского собрания в первые годы его существования может быть полезен. Конечно, стоит учитывать уже упоминавшуюся братскую традицию в церкви и обществе, зародившуюся на Юго-Западной Руси ещё в начале XVI века и оставившую удивительные примеры сопротивления большевизму в новейшей истории. Здесь, думаю, важно подчеркнуть: в поисках истоков национального самосознания не стоит опираться на мнение масс. Постоянные отсылки к «массам», к аморфному народу – известные механизмы советской манипуляции. Николай Бердяев справедливо говорил, что национальные черты ярче всего проявляются на вершинах человеческого духа. Призывы всё «опростить», опошлить просто не стоит слушать: они не делают нашу жизнь содержательнее.
Николай Бердяев, 1912 год
– Ваши идеи пугают ещё вот чем: вы пытаетесь пересмотреть нашу историю ХХ века и рискуете прийти к выводу, что этот век страна проиграла. Советский Союз был ошибкой, 80 лет прошли впустую… И что остаётся? Далёкое, да ещё и неизвестное прошлое? Не обедняет ли такой «отказ от ХХ века» всех нас?
– Я хочу парировать: от истории Советского Союза нельзя отказываться, она очень ценна. Нам хотелось бы просто сменить оптику. В ХХ веке у нас существовало как бы две истории: одна – официальная, с прославлением советской идеологии, а другая – потаённая, история сопротивления этой идеологии. Традиция новомучеников, крестьянских и рабочих восстаний, свободной мысли – это подземная река, которая в действительности определяла нашу жизнь. Если бы её не было, ничего бы не было.
Не знаю, можно ли назвать Юрия Гагарина русским человеком, но он точно не был до конца советским человеком
Деятели русской эмиграции метко называли тех, кто жил в СССР, но не пропитался его идеологией, «подсоветскими». В этом смысле можно говорить о «подсоветской истории». Её тоже требуется обнаружить, расчистить из-под идеологических завалов. Моё мнение: без этой традиции было немыслимо, например, освоение космоса. Я не знаю, можно ли назвать Юрия Гагарина русским человеком, но он точно не был до конца советским человеком. Не надо спешить отдавать всю свою историю номенклатуре: её история и история нашего народа не совпадают.
Я слышал, что митрополит Рязанский и Михайловский Марк осудил фильм «Ирония судьбы» за безнравственные мотивы. Я тогда задумался над образами и эстетикой этого фильма и подумал, что он как раз не совсем советский. Это фильм о поиске настоящей жизни: есть массовый человек, который заключён в однотипные многоэтажные коробки, его будущее определено и распланировано, а он стремится отовсюду вырваться! Он нелогичен! Уходит в какие-то дружеские круги, готов к внезапным и крайне неосмотрительным встречам. Не случайно главный герой в какой-то момент говорит своей новой возлюбленной, что чувствует небывалую свободу и стал, очевидно, смелее.
Нам нужно вспомнить реальные подвиги русских людей в ХХ веке – например, подвиг генерала Шапошникова, который отказался стрелять в рабочих во время восстания в Новочеркасске. Он сказал знаменитое: «Я не вижу цели для моих танков». Советская история в таких случаях предписывала стрелять, а это другая история. Она отражена, например, в дневниках Михаила Пришвина, которые писатель вёл всю жизнь и считал своим достойным оправданием перед потомками. Нам нужны такие рассказы очевидцев, чтобы узнать заново свой ХХ век.
– Почему мы не узнали его в 90-е годы? Почему прошлое опять забронзовело?
– Это ещё один сложный вопрос. С одной стороны, просто не хватило интеллектуальной базы, подготовленности, времени, фактов, эмпирики… Не хватило настоящих элит. Внешне всем казалось, что победило демократическое крыло, а на самом деле верх взяла номенклатура, которая продолжала жизнь страны, как умела, и транслировала старые способы общественной организации. В результате возникли страшные искажения: сегодня и либеральные, и западные, и правительственные СМИ называют выставку митрополита Тихона Шевкунова «Россия – моя история» «патриотической». Но ведь она не патриотическая, а прогосударственная! Все понятия смешались.
Река памяти в своих истоках видится мутной и очищается только спустя время, пройдя какие-то этапы общественной рефлексии
Фото: pixabay
С другой стороны, большинство национально-ориентированных течений в 90-е годы были настолько несимпатичными, что отпугнули совестливых людей. Проблема в том, что, когда происходит такой коллапс, как у нас в ХХ веке, возрождение тоже оказывается непростым, мучительным — оно пробивает себе дорогу часто через какие-то малоприятные вещи. Река памяти в своих истоках видится мутной и очищается только спустя время, пройдя какие-то этапы общественной рефлексии. Но люди правдивые, увидев «рыло» русского национализма-шовинизма, поспешили выбросить всё патриотическое национальное направление и записаться в космополиты. Я убеждён, что это тоже было ошибкой, лишившей граждан всякой субъектности, способности говорить от своего лица с крепнущим государством.
Помните образ зеркала, придуманного троллем, из «Снежной королевы»? Его особенность была в том, что все пороки зеркало усиливало, а добродетели делало практически незаметными. В таком зеркале большевики видели всё русское. В 90-е годы зеркало разбилось, но, как гласит сказка, его осколки попали в сердца. Эти осколки надо вытащить – чтобы исправить нашу оптику, чтобы совершилось покаяние. Я думаю, что сейчас как раз тот момент, когда это можно сделать, не стилизуясь, а всерьез желая новой жизни и возрождения.