Во-вторых, споры, дрязги и политические обсуждения реформы образования идут давно и справедливо остаются чрезвычайно горячими — от ЕГЭ до школьных стандартов и закона об автономных учреждениях.
Проблема нашей политической сферы в том, что между двумя этими пунктами — пропасть. Как, скажем, связаны манипуляции с надбавками и вознаграждениями учителей с объемом матанализа в старших классах? Или статус учреждений образования с проблемой «лишних людей» в русской литературе?
Насколько мы понимаем из опыта общения с правительственными чиновниками, даже лучшие из них зажаты в колее некоей реформистской и бюрократической логики, включающей пазл из бюджетных, оптимизаторских и «либеральных» идей. Каждая из идеек типа «деньги — за учеником» не хороша и не плоха сама по себе, но в отдельности они без общих целей выглядят как набор авантюрных экспериментов.
Не хуже, а смешнее, когда реформаторы пытаются прямо внедряться в содержание образования, как произошло, например, с непонятным курсом «Россия в мире». Школьная система — самая консервативная из возможных. Здесь приживается только то, что уже укоренилось — в культуре, в педагогической практике, в опыте.
Если так, то что же можно с ней делать? Нельзя же не делать: такие сложные системы без периодических реформ сами дряхлеют и загнаиваются, тем более у нас, после, надеемся, пережитой катастрофы с финансированием и общественной депрессии вообще.
Делать, конечно, можно и нужно. Только предварительно нужно увидеть, где «живет» содержание школьной системы. Вряд ли в бюрократических указах, проверках и отчетностях. Странно было бы думать также, что из-за суперсложной системы поощрений и мотиваций учителей родится наяву утопия идеальной школы или новое качество изучения физики.
Содержание школьного образования живет в учителях, их личности, их искренности, их картине мира, их образовании. Еще в педагогических системах и практиках, которые представлены как лучшими учителями, так и лучшими школами. Во многих базовых предметах накоплены также отличные учебники, задачники. Есть образцы и различных внеклассных, воспитательных, «атмосферных» практик, практик аккуратной работы с детской социальной средой.
Оптимизм может быть связан не столько с реформой, сколько с тем, что школа в целом, конечно же, выдержит. Поэтому изнутри самой школы ситуация может восприниматься совершенно по-разному в зависимости от конкретного образовательного учреждения. Необычайная прочность школьной системы в ее, как принято сейчас говорить, сетевом характере, несмотря на всю видимую централизацию.
Собственно реформистская, да и просто управленческая задача может быть поставлена как задача переноса и тиражирования лучших практик на всю систему. Что невозможно без задачи поиска и привлечения, обучения и переобучения преданных своему делу педагогов, которые смогли бы рассказать, в частности, и об экономической географии России так, чтобы это было и про жизнь, и про знание, и про ценности. Экономические и бюджетные вопросы здесь тоже, естественно, важны, но зато так понятно, зачем они и к чему.
Правда, в этом реалистичном, а не формальном подходе есть очевидный минус: в такую реформу нельзя будет внедрить дурацкую инструкцию или выдуманный в кабинетах «патриотический» (или «либеральный») курс. Но это и хорошо: как мы уже заметили, повлиять на школьную систему актуальными идеями все равно нельзя. То есть можно, но эффект будет другой. Можно добиться того, что запуганный и бюрократами, и учениками педагог будет читать «строго по программе», пока ученики с задних парт будут посылать его некультурными словами. Что и происходит во многих школах.
Однако реалистичному подходу противоречит общая логика нынешних реформ. И не потому что чиновники против, а потому что они привыкли работать с другим объектом — с инструкциями и подчиненными по вертикали. Впрочем, замминистра Игорь Реморенко заявил (см. стр. ), что министерство будет бороться с бюрократизацией. Смело…
Эксперт