Почитайте нам Лорку...

Перед уроком литературы я обычно читаю стихотворение. Непрограммное, но по теме урока.

Например, у нас Раскольников — читаю Цветаеву «Я люблю такие игры…». У нас «Гроза» — читаю Рождественского «Будь, пожалуйста, послабее…».

Не всегда поиск подходящего стихотворения прост, но зато с помощью поэзии очень легко сразу собрать внимание класса. А он либо еще не проснулся на первом уроке, либо сильно разгулялся после бурно проведенной перемены. Но зазвучат поэтические строки — и все глаза тотчас уставятся на меня, и все ушки начнут слушать и внимать, а головки — стараться запомнить. И класс — целиком мой на сорок минут. Удержать его внимание проще, чем собрать.

Правда, порой резвые детишки устраивают проверки. А как же без них? Мы — им, они — нам.

— А вы не можете прочитать «Чужую жену» Лорки? — невинно спросил вдруг Алеша. — Меня мама в детстве укачивала Лоркой вместо колыбельной.

Мама — переводчик с испанского. Колыбельная весьма странная, но мне задан вопрос…

Девятиклассники явно не знали содержания стихотворения, но смотрели с любопытством. Я могла сказать, что наизусть не помню и Лорки с собой нет. Но его томик как раз лежал в моей сумке на манер рояля в кустах. И на размышление мне отпущено полторы секунды. Я вытащила книгу и прочитала. Ответом было бесконечное задумчивое молчание… Результатом — безграничное доверие всего класса.

Вот простое решение бесконечных дискуссий о сексуальном воспитании детей: надо, не надо, в какой мере… Да ни в какой! Дайте им в руки хорошие стихи на эту тему, но с высоким накалом нравственности! И не нужны никакие дискуссии.

Но любимый девятый класс вскоре преподнес мне еще один сюрприз.

На перемене подошла делегация уполномоченных мальчиков (в физмат школе их было большинство) и задала вопрос в лоб:

— А можно, мы не будем проходить Пушкина?

Я удивилась:

— Нет, нельзя. Во-первых, есть программа. А во-вторых, чем вам Пушкин не угодил? И кто взамен?

И посыпалось крайне эмоционально:

— Да мы его каждый год проходим! С пятого класса! Надоело! Давайте Есенина, Ахматову, Блока! Вот вы нам их читаете часто! Ну и будем их проходить!

— Их будем в одиннадцатом! — объяснила я. — А пока у нас «Евгений Онегин».

Дети отошли расстроенные. Они явно рассчитывали на другой результат.

Я рассказала о случившемся завкафедрой словесности. Она резюмировала одним словом:

— Перекормили!

Видите, как получается… Давайте раскроем программу по литературе. Сколько лет этому циркуляру? Своеобразная геронтократия. Программа довольно обширна, это естественно. Но насколько все в ней интересно и нужно… Хотя интерес и необходимость — часто взаимоисключающие понятия, но не в школе. Конечно, и там нужно что-то заучивать, к примеру, таблицы умножения и Менделеева. Но литература — предмет эмоциональный, открытый чувствам и страстям. И здесь говорить о простом заучивании несерьезно.

Абсолютно все ясно и с повторами: твердить одно и то же до бесконечности нельзя. Таким образом достигается противоположный результат: никто ничего не заучивает (опять это слово!), зато все начинают дружно ненавидеть определенные имена и произведения.

Нужен ли в школе роман «Война и мир»? До его философии и подлинного понимания дорастают значительно позже. Увидев четыре тома, детишки пугаются и чаще всего романа не читают вовсе.

А почему бы не предложить им «Анну Каренину»? Классический любовный роман в высоком смысле определения. Читается легко, на одном дыхании.

Я как-то посоветовала одной своей ученице, тосковавшей над страницами «Войны и мира», прочитать «Анну Каренину». И забыла о совете. Но через две недели Ксюша в восторге мне объявила, что прочитала! Что не могла оторваться! Что это удивительно! И это совсем другой Толстой!

Почему все сошлось клином на романе об Отечественной войне 12-го года? Да именно потому, что о войне. Об Отечественной. О победе. История России. Кутузов. Багратион. Александр Первый.

Я работала в школе у одного любопытного директора, философа по образованию, поразительного эрудита. И он мне часто повторял, что преподавать в школе историю и литературу порознь — большая ошибка. Они тесно связаны, а потому изучать их нужно вместе, единым предметом. Даже склонял меня написать программу такого предмета. Мне показалось это слишком сложным делом, но правоту Александра Николаевича не признать нельзя. Именно эта единение истории и литературы (плюс философия) и стало решающим при выборе романа для школьной программы.

Правомерно? Да. Оправдано? Нет. Поскольку не учтен уровень читателя. Стоит равняться на впереди бегущего? Верно. Однако не надо сбрасывать со счетов измученных ритмом и нагрузкой и сошедших с дистанции. А таковых немало.

Вот что писал Дмитрий Мережковский:

«Воздух, которым дышим мы в “Войне и мире” и в “Анне Карениной” – один и тот же; исторический запах в обоих эпосах – один и тот же; и здесь, и там – одинаковая, столь знакомая нам, атмосфера второй половины девятнадцатого века. Опять-таки, не во внешнем облике событий, а во внутренних оттенках “исторической окраски”, есть ли существенная разница между Аустерлицем, Бородиным и сражениями в “Севастопольских рассказах”?»

Да, именно «историческая окраска» одинакова. А это основное. Что касается деталей, то, как известно, не был Толстой современником героев событий 12-го года, работал с архивами и не добился полноты картины военных действий.

И снова Мережковский:

«”Анна Каренина”, как законченное художественное целое, – самое совершенное из произведений Л. Толстого. В “Войне и мире” хотел он, может быть, большего, но не достиг: и мы видели, что одно из главных действующих лиц, Наполеон, совсем не удался. В “Анне Карениной” все или почти все удалось; тут, и только тут, художественный гений Л. Толстого дошел до своей высшей точки, до полного самообладания, до окончательного равновесия между замыслом и выполнением.

…Изображение поединка Европы и России, Кесарей Западной и Восточной Римской Империи, борьбы получившего власть по праву крови и взявшего ее по праву духа – изображение всемирно-исторической трагедии, которое предстояло Л. Толстому, но не было им исполнено в “Войне и мире”, как будто предвосхитил Пушкин в этих столь же пророческих стихах о призраке Наполеона, являющемся русскому царю:” То был сей чудный муж, посланник Провиденья…”

…Может быть, главная причина русского и общеевропейского успеха “Войны и мира” – не все еще скрытое, истинное величие толстовского эпоса, а именно это, замеченное Пушкиным, общедоступное и в высшей степени современное “восхищение” перед маленьким толстовским Наполеоном, превращенным в “дрожащую тварь”, в насекомое: “Он мал, как мы, он мерзок, как мы!” И теперь уже никто ни у нас, ни на Западе не ответит, подобно Пушкину:”«Врете, подлецы: он мал и мерзок не так, как вы – иначе!”

Любопытная оценка.

Стоило бы заменить и «Мертвые души» Гоголя в школьной программе на его «Петербургские повести». В конце концов, так ли уж важна галерея помещиков и «Повесть о капитане Копейкине»? В сущности, Гоголь никогда открыто не касался проблемы крепостничества, избегал ее, в душе признавая крепостное право как данность, а не как зло. Он далек от Некрасова. Поэтому разговоры о народе и его бедах на основе поэмы — дело весьма сомнительное. А вот «Портрет», «Нос», «Невский проспект» дети прочитают с увлечением, тонко осознают мастерство гоголевского пера, не прорываясь сквозь длинноты «Мертвых душ».

Вам шашечки или поедем? Нужны лирические отступления поэмы и скучный, несмотря на свою изворотливость, Чичиков, или полет фантазии, гениальное смешение условности и реалий, подлинный трагизм изломанных судеб и талантов?

Обломов как лишний человек… Вопрос о его «лишности» спорный, в связи с чем расскажу одну давнюю историю.

На выпускном сочинении будущий золотой медалист выбрал тему «Мой любимый литературный герой». И написал об Обломове.

Юноша действительно любил этого трогательного жалкого робкого Илью Ильича с его безукоризненной честностью, верностью, с его хрустальным, золотым сердцем, как говорил о нем единственный лучший друг Штольц. Илья Ильич, отвергающий честолюбие, карьеру, эгоизм, зависть, ненависть — всю земную мелкую суету — именно такой человек служил юноше идеалом. А пустые, ничего не значащие слова об обломовщине и все эти Штольцы, новый класс буржуазии, холодный и рациональный, направленный на деньги, деньги и еще раз деньги, жилистый и выносливый, как скаковая лошадь, — они были юноше противны и чужды.

Вот так он и написал. В выпускном сочинении.

Что началось…

— Ваш сын прославляет лишнего человека! — кричала матери юноши директриса школы. — Он утверждает, что валяющийся всю жизнь на диване барин — светлый, прямо-таки идеальный образ! Что это высоконравственная личность, в отличие от окружающего общества! Мы исключим вашего сына из комсомола и выгоним с «волчьим билетом»!

Сочинение получило бурную, шумную огласку. Скандальное дело дошло до Министерства, но классная руководительница юноши, заслуженный педагог страны, обратилась в редакцию молодежной газеты с гневным письмом. Где заявила, что молодой человек имел полное право на свое мнение и что не дать ему аттестат и заслуженную медаль, как неизменному отличнику, никакое Министерство не имеет права. Это несправедливость и антипедагогические действия.

Газета неожиданно выступила на стороне юноши, опираясь на мнение известной учительницы и даже ратуя за свободу взглядов в отдельно взятой школе. За сочинение поставили тройку, аттестат выдали, но с медалью пришлось проститься. А из комсомола юноша сам ушел.

Я очень люблю Гончарова, но детям будет интереснее «Обыкновенная история». А разве они справляются с Платоновым? С «Доктором Живаго»? С «Тихим Доном»? Да я могу сколько угодно понимать, что это гениальная проза, только не для шестнадцатилетних.

Мне возразят, что я снова ратую за самый средний, серый уровень учеников. Да не ратую я за него! Как раз наоборот. Считаю, что поднять его можно при одном условии: дать детям в руки интересные и понятные им книги. Не нуждающиеся в длинных объяснениях и толкованиях. И тогда этот пресловутый уровень рванется вверх сам собой.

Ирина Лобановская, журналист, прозаик, педагог, Москва

PublicPost

Поделиться
Комментировать

Популярное в разделе