Всеволод Чаплин: патриаршие труды

Введение национального дресс-кода, популяризация православных ночных клубов — это лишь самые свежие из множества противоречивых идей, которые от имени Русской православной церкви озвучивает протоиерей Всеволод Чаплин. Корреспондент RS отправился к нему, чтобы выяснить, как священник с легендарной фамилией стал спикером РПЦ и правой рукой патриарха Кирилла

Церковь должна быть богатой, а в напускной роскоши нет ничего греховного. Более того, роскошь необходима, чтобы привлекать тех, кто веру «встречает по одежке», да и в целом отражает высокий престиж церкви в обществе. Это почти точная цитата из заявления председателя синодального отдела по взаимоотношениям Церкви и общества, протоиерея Всеволода Чаплина, которые буквально взбудоражили это самое российское общество минувшей весной.

 

Надо сказать, отец Всеволод давным-давно известен своими провокативными заявлениями, но сентенция о богатстве почему-то особенно зацепила. Кто-то припомнил беспрецедентные привилегии РПЦ в сфере коммерческой деятельности, кто-то — нескромный «брегет» на руке патриарха Кирилла, а в целом реакцию в средствах массовой информации можно суммировать одним словом — накипело. Правда, тех, кто бросился к Библии за опровержением слов Чаплина, ждало разочарование. Нигде там не сказано, что Церковь должна быть бедной (скорее наоборот), и хотя про «игольное ушко» помнят все, личное богатство иерархов — его еще поди докажи.

Однако если я ожидал бы увидеть роскошь, поднимаясь в кабинет Всеволода Чаплина в храме Святителя Николая на Трех Горах, настоятелем которого он является, то меня ждало бы разочарование. Рабочее пространство «правой руки патриарха» выглядит обескураживающе просто: пара столов, несколько стульев, шкаф — и все это на фоне совершенно пустых, закрашенных голубоватой краской стен. Перед хозяином кабинета обычный компьютер (не «мак»), пара мобильников (не «верту» и даже не айфоны), газеты, книжки и папки с бумагами. Сам Чаплин в жизни совершенно такой же, каким представляется на экране телевизора, где появляется довольно часто: большой, грузный, неспешный, говорит глубоким баритоном, почти басом. Он извиняется за тихий голос, придвигает к себе поближе диктофон и пронизывает меня немигающим взглядом. 

«Я двадцать пять лет работаю в церковной бюрократии, и острота дискуссии нынешней гораздо меньшая, чем то, что было в девяностые годы», — отвечает Чаплин на мою просьбу прокомментировать волну реакций на его заявления в СМИ, которую некоторые аналитики уже называют «антиклерикальной кампанией». «Я помню, приходилось тогда вести полемику с тогдашними «передовыми» — в кавычках — российскими изданиями: «Огоньком», «Московскими новостями». Отношение к церкви было на девяносто процентов негативным — сейчас это не так. А было время, когда приходилось давать по тридцать интервью в день. Так что то, что происходит сейчас, шумом я не считаю. Это вполне ожидавшаяся реакция, которая не должна мешать ни мне, ни Церкви в целом — и не мешает! — постепенно отправлять в прошлое те советские отношения, советскую модель восприятия места религии в жизни общества, которая, конечно, в прошлое уйдет». И тут же уточняет: «Имеется в виду представление о том, что место Церкви в храмах. Место Церкви везде». 

В чем нельзя отказать Всеволоду Чаплину — так это в смелости и прямоте высказываний. Правда, чуть позже я выясню, что таким образом он готов отвечать далеко не на все вопросы. Но пока спикер Московской патриархии с готовностью «подставляется» под обвинения в том, что Церковь слишком активно вмешивается в жизнь светского, по конституции, государства.

«Постольку поскольку православные христиане — это большинство нашего народа, они должны учиться жить по-православному, и Церковь будет им в этом помогать. Не надо ничего навязывать, не надо пытаться утверждать веру силой, это всегда в истории кончалось плохо, но нужно — и это обязанность Церкви, это обязанность которую начертал для Церкви Христос, — нужно менять людей словом правды. И побуждать их, предлагать им тот выбор, который им предлагает Христос. Эта правда всегда бывает неудобной. Развязанное поведение — всегда путь к несчастью, путь к абортам, разводу, мимолетным связям, которые разрушают психику человека, к изнасилованиям, пьянству, наркомании, самоубийствам. Отсутствие смысла жизни — путь к тому же самому. Вот об этом в частности, как и о многом другом, Церковь всегда будет говорить. Раньше ее было меньше слышно. Чем дальше, тем будет слышно больше. Что ж, значит, будет и больше враждебного ополчения, которое мы называем «немощными дерзостями». Мы относимся к ним спокойно, потому что победа все равно наша. Если не в этой жизни, то в будущей».

Разговорившись, господин Чаплин наконец перестает гвоздить меня взглядом, и постепенно мне приходится изменить свое первоначальное о нем впечатление. Во-первых, выяснилось, что отец Всеволод трогательно заикается. Сквозь жиденькую бороденку изредка проскальзывает вполне детская улыбка, а в глазах зажигаются хулиганские искорки. Впрочем, и то и другое он тут же пресекает. Умилившись, я высказываю предположение, что возможно, он вообще сознательно провоцирует общество. «Нет-нет, мы — и я и мои собратья – две тысячи лет говорим одно и то же. Поэтому тут ничего нового нет. Просто некоторые люди, которые привыкли грешить и заливать свою совесть водкой или идиотским отдыхом, вдруг поняли, что им будут постоянно напоминать, что грех — это грех».

Одним из грехов Русская православная церковь, само собой, считает гомосексуализм, и не далее как в мае отец Всеволод поблагодарил московские власти за недопущение очередного гей-парада, на котором, напомню, один ублюдок (видимо, православный) при попустительстве полиции двинул хрупкой девушке в ухо так, что та попала в больницу. Тем не менее Чаплин считает, что нашим людям можно просто и доходчиво объяснить необходимость нравственного роста: для этого достаточно лишь показать им образцы счастливой жизни и неприглядные примеры обратного. А именно, «примеры тех же самых гомосексуалистов, умирающих от СПИДа, тех же наркоманов, разрушенных телом и душой, тех же абортов, которые в их физическом исполнении являются действом гораздо более ужасным, чем уничтожение людей в газовых камерах».

Я почти пропускаю мимо ушей последнюю фразу, но в последний момент вдруг спохватываюсь: я не ослышался?! Господин Чаплин действительно судит женщин, решившихся на аборт (причем независимо от метода и срока), строже, чем фашистов?! Мне на ум приходит параллель с шумихой, поднявшейся в религиозных кругах рунета после кротовского заявления о молитвах по Гитлеру. Я имею в виду Якова Кротова, известного публициста и священника непризнаваемой Московской патриархией православной Общины во имя сошествия Духа Святого. Отец Яков тогда посмел признаться в том, что молится равно за всех — в том числе за душу Гитлера. Господин Кротов вообще часто позволяет себе признаваться в собственных «грехах» (и без кавычек тоже), так что становится объектом критики намного чаще Чаплина. Сегодня же на прямой вопрос об отношении РПЦ к абортам Всеволод Чаплин дает достаточно витиеватый ответ: «Э-э-э... Говорится в том числе о том, что люди должны знать правду, потому что женщина, которая решает, идти на аборт или нет, должна знать правду о том, что происходит, а происходит разрушение уже практически чувствующего и живущего человеческого существа».

Поскольку патриарх московский и всея Руси Кирилл (Гундяев) и сам очень публичный человек и опытный оратор, то многие критики РПЦ считают, что протоиерей Чаплин — несамостоятельная фигура, лишь озвучивающая самые острые идеи патриарха, «вбрасывающая» их в медийное поле для общественного обсуждения. Своего рода «рыба-лоцман», всюду следующая за большой акулой. И действительно, карьера Чаплина уже больше двадцати лет неразрывно связана с Владимиром Гундяевым. Как рассказывает отец Всеволод, познакомились они еще в 1986 году: «Он только что был переведен в Смоленск. Мне было очень интересно пообщаться с ним, поговорить с ним, особенно потому, что я исследовал тогда жизнь его духовного учителя митрополита Никодима, думал о нем что-то писать и хотел узнать у архиепископа Кирилла, что он думает о тех мыслях, которые митрополит Никодим оставил для будущего Церкви и будущего России. Приехал к нему, это был самый разгар его опалы, и тогда я провел с ним некоторое время в беседах, смотрел, как он совершает богослужения. В общем, это был такой запертый в клетку молодой лев, который был полон идей, планов и надежд. И был уверен, что все это сбудется, но все окружающие посмеивались. Церковная Москва очень радовалась, говорила: выскочку отправили наконец в село, пусть там сгниет. Власти еще больше радовались, ему постоянно говорили, ваша активная деятельность закончена, и сидите в Смоленске».

Чаплин посмеивается, а я не могу про себя не отметить, что в столь юном возрасте — в восемнадцать лет! — мой собеседник сумел сделать очень рискованную, но крайне дальновидную ставку — на опального Кирилла. И выиграл. Продолжая похохатывать, Всеволод Чаплин быстро и четко объявляет, что на этой точке умолкает, потому что «хвалить начальство — это последнее дело». «Я в публичной сфере воздерживаюсь от двух вещей: от оценок начальников и от оценок подчиненных. Вот когда они перестанут быть начальниками и подчиненными, тогда все скажу!»

Несмотря на бас и тяжелый взгляд, отец Всеволод опять производит на меня впечатление большого ребенка, радующегося удачной остроте.  Впрочем, уже упоминавшийся выше Яков Кротов вообще считает, что инфантилизм — черта, характерная для всего духовенства Московского патриархата. «Общим местом стала оценка «советского человека» как сочетания инфантилизма с патернализмом. Жажда освободиться от ответственности, жажда опеки в сочетании с жаждой руководить. От вышестоящих ждут опеки, от нижестоящих — подчинения. Любопытным образом это означает, что те, кто в самом низу, часто очень непокорны и самостоятельны («нацики»), а те, кто в самом верху — инфантильны. Ведь инфантилизм — продукт замкнутости. Ребенок мало знает об окружающем мире, не умеет с ним контактировать — но ровно то же относится и к деспотам с их окружением. Номенклатура — чем выше, тем более оторвана от реальности. Чем более человек «упакован» во власть — причем во власть надменную, глухую и слепую к окружающему миру — тем более он напоминает ребенка, капризного и наивного. Это объясняет и стучание башмаком, и расстрелы демонстраций, и вздорные «мочить в сортире» и «у всех русских православные корни».

Возможно, что тезис о «замкнутости» к Чаплину отнести нельзя. По крайней мере, по его утверждению, у него «сотни тысяч знакомых по всему миру». К тому же, даже в юности у него не было никаких мировозренческих метаний. «Я пришел к Церкви без каких-то особых видимых причин. Просто пришел в храм и понял, что я здесь останусь. Сам я вырос в неверующей семье, отец был профессором, убежденнейшим атеистом. Вы знаете, особых исканий не было. Достаточно удивительно, может быть, но это всегда было так».

В 85-м году, фактически лишь закончив общеобразовательную школу, Чаплин при помощи митрополита Питирима получает работу в издательском отделе Московского патриархата, а уже с 90-го работает исключительно под началом Гундяева — в отделе внешних церковных связей. «Мне всегда очень нравилось работать с текстами. Сначала я занимался технической работой, потом начал писать материалы для «Журнала московской патриархии», газеты «Церковный вестник», занимался организацией работы англоязычного издания «Журнала», так что всю жизнь я что-то пишу, что-то редактирую. Это вид деятельности, на который раньше уходило процентов семьдесят-восемьдесят моего времени, ну и сейчас около пятидесяти процентов». Своей жизнью Всеволод Чаплин, судя по всему, полностью доволен. Но мне по прежнему непонятно, что именно движет этим человеком — более чиновником, чем пастырем. Я спрашиваю, нет ли у него сожаления, что он слишком мало уделяет внимания своей конкретной пастве — в храме Святителя Николая на Трех Горах. «Это есть, храм здесь и паства здесь, так что пожалуйста. Общаюсь каждые воскресные и праздничные богослужения. Конечно, много времени уходит на бюрократическую работу, но так происходит уже много лет — вот и привык». Разумеется, у меня возникает вопрос, каким образом можно себя стимулировать для бюрократической работы. «Мотивация очень простая, — отвечает Чаплин. — Служить Богу и говорить людям то, что считаешь нужным. И потом, думать о карьере и том, зачем ты ее делаешь, интересно лет в двадцать. В сорок не очень». С другим прямым вопросом о том, что Церковь, как кажется, слишком лояльно относится к нашим властям,  Чаплин тоже старается разделаться общей фразой. «Критикуем-то много, — сетует протоиерей. — Например, достается социально-экономической политике, так что о лояльности речь не идет. Другое дело, что мы уважаем любую власть и открыто с ней взаимодействуем. Тем более, когда она имеет поддержку большого количества людей. Было бы странно, если бы Церковь сейчас отгородилась от власти, это тут же оказалось бы на руку не только нашим врагам, но и противникам государства, правящих сил, да и всего народа». 

Одним из таких врагов, по всей видимости, является отец Яков Кротов. Вот как Кротов видит ситуацию сам: «Разговоры лидеров Московской патриархии о необходимости сильной Церкви — чистая демагогия. Они изначально, уже в течение трех поколений, обычные государственные чиновники, их продуцирует система государственной власти, и их подчиненное положение в этой системе маркируется повседневными явлениями. Они изображают из себя самостоятельные фигуры, чтобы сохранить самоуважение, но самостоятельности в них не больше, чем в Колерове, Павловском, Венедиктове».

Справедливости ради надо подчеркнуть, что отцу Всеволоду нынешнее состояние российского общества тоже не нравится. Об этом он снова пытается говорить максимально решительно: «Я думаю, что вектор развития общества можно и нужно изменить. Нашему обществу нужна нравственная революция, или контрреволюция — как хотите. Без этого общества не будет, вместо этого общества придет другое. Срок России на то, чтобы совершить эту нравственную революцию или окончательно пройти точку невозврата движения к гибели, я даю ровно пятьдесят лет. Или — или. Или здесь будет нравственно совсем другое общество, или его здесь просто не будет». Но что это будет за общество, господин Чаплин ответить затруднился. Признал, что удовлетворяющих его примеров в истории человечества не существует. Уж точно таким примером не может служить западная цивилизация: «Если учесть количество самоубийств, одиноких людей, людей которые полностью разочаровались в каком-либо смысле жизни, это не счастливое общество. Измерять количество счастья деньгами, извините, может только идиот». 

Сама Церковь предпочитает быть богатой. Несмотря на нескрываемое стремление РПЦ сохранить за собой главенствующее положение в России, проникнуть чуть ли ни во все сферы жизни общества и государства, нравственная революция, о которой говорит Всеволод Чаплин, до сих пор не произошла. О том, насколько обоснованны претензии РПЦ на духовное руководство россиянами, рассуждает Яков Кротов: «Реальной паствы у Московской патриархии нет вообще. Есть люди, которым некуда податься, ведь все другие православные Церкви лишены возможности даже за большие деньги иметь храмы. В отличие от православных других стран, православные России не имеют никаких юридических прав — не вписаны в книги прихода, лишены права собираться и голосовать по церковным делам. Отец Иннокентий Павлов точно сравнил РПЦ с «Макдоналдсом» — посетители этих закусочных не являются ведь «членами «Макдоналдса». Посетителей РПЦ около десяти-двенадцати процентов. Поэтому МП так жаждет государственных денег — если оставить ее жить на пожертвования посетителей, быстро выяснится, что она даже не «Макдоналдс», а столовка райпотребсоюза номер восемь, у которой нет денег даже на побелку потолка». При таком видении ситуации роль Всеволода Чаплина в современной истории Русской церкви недооценивать просто преступно, ведь главной функцией возглавляемого Чаплиным синодального отдела по взаимоотношениям церкви и общества как раз и является работа с органами государственной власти. 

 "Rolling Stone", №85

Поделиться
Комментировать

Популярное в разделе