19 ноября 2010 ● Владимир Ильич Можегов
Почему замалчивается столетие со дня смерти писателя
В начале ХХI века со Львом Толстым случилась странная метаморфоза: его имя оказалось вычеркнуто из списка национальных «икон». Российские журналисты в массе своей молчат, западные с удивлением замечают, что упоминание имени Толстого стало неполиткорректным, утверждают, что великий писатель стал в России «неличностью» по Оруэллу, и называют происходящее «вторым отлучением». Действительно, столетие со дня смерти Толстого, отмечаемое во всем мире, на его родине совершенно игнорируется.
Впрочем, ничего удивительного в этом, кажется, нет. Живи Толстой сегодня, и за свои резкие выпады против Церкви, призывы к упразднению государства и мысли о безнравственности всякого патриотизма он вполне мог бы заработать уголовную статью за «экстремизм» и «разжигание». Но даже и после смерти Толстой остается опасен. «Два царя у нас: Николай II и Лев Толстой. Кто из них сильнее? Николай II ничего не может сделать с Толстым, не может поколебать его трон, тогда как Толстой, несомненно, колеблет трон Николая и его династии. Его проклинают, Синод имеет против него свое определение. Толстой отвечает, ответ расходится в рукописях и в заграничных газетах. Попробуй кто тронуть Толстого. Весь мир закричит, и наша администрация поджимает хвост», – писал в свое время Александр Суворин. «Львом, при рыке которого оживает спящая пустыня» называл Толстого знаменитый петербургский юрист Анатолий Кони. «Так стоит ли будить столь опасного зверя?» – размышляет власть и делает вывод, достаточно очевидный. Но приведет ли «второе отлучение» Толстого к желаемому результату? И не окажутся ли правы публицисты, утверждающие, что в начале ХХI века мы вступили в пространство «опасных дат», каждая из которых может стать источником новых потрясений? Вопросы далеко не праздные. Тем более нам важно сегодня разобраться в сути конфликта Толстого с государством и Церковью.
Превращение
Прежде всего признаем очевидное: учение Толстого действительно антицерковно – и по букве, и по духу. Сам Толстой, отвечая на определение Святейшего Синода, отлучающее его от Церкви, говорил: «То, что я отрекся от Церкви, называющей себя православной, это совершенно справедливо... То, что я отвергаю непонятную троицу и не имеющую никакого смысла в наше время басню о падении первого человека, кощунственную историю о боге, родившемся от девы, искупляющем род человеческий, то это совершенно справедливо». С той же неумолимой последовательностью Толстой отвергает крещение младенцев, допущение разводов, освящение браков разведенных, прощение грехов на исповеди и прочие таинства Церкви, которые называет не иначе как «низменным, грубым колдовством». В елеосвящении и миропомазании, в почитании икон и мощей он видит одно только «колдовство». Церковное причастие называет обоготворением плоти. Священников сравнивает с разбойником, который «убивает целую семью, чтобы унести старую поддевку и 40 коп. денег», и отзывается о них не иначе как об обманщиках, движимых выгодой и жаждой наживы.