О духовных истоках русского речевого идеала

Часто ли мы задумываемся о том, какую роль в нашей жизни играет написанное слово и звучащая речь?

Вся наша жизнь организована словом. Какую бы сферу жизни мы ни взяли, везде видна его жизнетворящая сила.


«Никакое гнилое слово да не исходит из уст ваших, а только доброе для назидания в вере, дабы оно доставляло благодать слушающим» (Еф. 4:29) – говорит апостол Павел.

«Говорю же вам, что за всякое праздное слово, какое скажут люди, дадут они ответ в день суда: ибо от слов своих оправдаешься, и от слов своих осудишься» (Мф. 12:36–37) – учит нас Святое Евангелие.

Такова Божественная санкция нашей речи и цена произнесенного и написанного слова. Вот на какой основе зиждется речевой идеал русского народа.

Что же такое «речевой идеал»? Это – представление о лучших образцах общения, о совершенном воплощении евангельских идеалов и норм в языке как устном, так и письменном.


Изборник Святослава. Миниатюра


Оценочность родной речи (в плане речевого идеала) восходит, видимо, к дописьменным временам, воплощаясь, прежде всего, в пословицах, поговорках, поучительных присловиях, сказках и т.п.

Что касается собственно культурныхтрадиций речевого общения, то они прямо связаны с принятием христианства на Руси, с деятельностью святых равноапостольных Кирилла и Мефодия. Славянские первоучители не только создали первую нашу азбуку: в устных проповедях и обращениях к верующим они несли богосветное Слово славянским народам. Им принадлежат переводы избранных чтений из Евангелия, апостольских посланий и Псалтири. Известно, что последняя книга на многие века стала первым учебником грамотности на Руси.

Тему «Духовные истоки русского речевого идеала» я поставил таким образом, чтобы использовать материалы древней русской литературы. Я взял такие произведения, как «Слово о законе и благодати» митрополита Илариона, «Поучение Владимира Мономаха», «Пчелу» («Мелиссу»), «Измарагд» («Жемчуг»), «Домострой» (раздел «Наставление отца сыну»), «Слово Даниила Заточника» и особенно «Лествицу» Иоанна Лествичника (VI–VII веков), духовного предшественника учителей Словенских Кирилла и Мефодия, о чем я в дальнейшем подробнее расскажу. Замечу, однако, что именно там этот духовный речевой идеал нашего народа как раз и выразился в полной мере и законченности. Но прежде я хотел бы обратить ваше внимание на связь речи с природой. Интересно, что «река» и «речь» – этимологически различны, потому что «речь» буквально значит «рык, рычание» (то есть звук призыва или угрозы), а «река» происходит от глагола «реяти, двигаться широким потоком». Но в народном, поэтическом сознании слова “река” и “речь” сближаются соотнесением нашей речи, божественного слова с самой природой.

В греческом языке “реос” – это течение, поток. Отсюда появилось такое понятие и термин, как “реология” – наука о течении вязких сред; а вот “ре” – это также по-гречески первая часть понятия, означающего “речь, слово”. Отсюда и старое написание – реторика. И здесь мы должны опять вспомнить нашего Пушкина: «А как речь-то говорит, словно реченька журчит». Это поэтическое сближение исторически разных слов “речь” и “река” (“реченька”). Тут я вспомнил бы Гоголя, что очень важно для темы моего сообщения о духовных истоках речевого русского идеала: «Обращаться со словом нужно честно» (известная его статья «О том, что такое слово» (1844). Обычно в хрестоматиях, содержащих высказывания писателей о русском языке, которые выходили в доперестроечные времена, дальше шло стыдливое отточие. Почему? Потому что у Гоголя дальше говорится: «…Оно есть высший подарок Бога человеку». И потом Гоголь отмечает, что беда, когда писатель берется за свое дело в то время, как не пришла в стройность его собственная душа: «Из него такое выйдет слово, которое всем опротивеет». 


Слово о законе и благодати митрополита Илариона


Интересно и поучительно, что в русском языке злоречие противопоставляется доброречию, злословие – добрословию. Причем характерно, что по словарям древнерусского языка образований с первой частью “зло” гораздо больше (их там десяток) и преобладают над образованиями с первой частью “добро”. В самом этом словоупотреблении уже заложено сугубо отрицательное отношение к тому, что противоречит представлению о речевом идеале. В чем же он состоял? Древнерусская формула определяет его так: «сладость словесная и разум без многоглаголания». “Сладость словесная” – это, в сущности, эстетический художественный образ. Когда возникает настоящее понимание между людьми, происходит этот самый диалог, “сладость словесная” – как эстетически-художественное образное совершенство, разумная содержательность и глубина. “Без многоглаголания” – то есть без излишних слов, тут имеется в виду совершенство эстетическое; вместе с содержательной глубиной все это и создает духовность и одухотворенность, – что и лежит в основе русского речевого идеала. Греху многоглаголания противопоставляется краткословие, мудрое, лапидарное, скупое слово. «Длинная речь нехороша, хороша длинная паволока»,– говорили в старину. Паволока – это шелковая дорогая ткань, она хороша своей длиной, ибо в нее человек одевается, а длинная-то речь нехороша. Посмотрите, как актуально для наших нынешних школьных дел звучат слова из “Пчелы” (“Мелиссы”): «Уча, учи нравом, а не словом», то есть поведением, личным примером, духовным подвигом, делом, а не рассуждениями, пустыми словесами. Вот еще из «Менандра»: «Лучше молчать, нежели зле глаголати», «Меч язвит тело. А слово зло – ум», «Бывает иногда молчание лучше глаголания».Здесь ясное понимание того, что молчание иногда лучше слов. В «Изречениях Исихия и Варнавы» интересно говорится о соотношении книжной и природной мудрости, когда одно другого не исключает, а наоборот, поддерживает. В них мы читаем: «Муж книжен без ума добра, аки слепец есть». То есть он духовный слепец. Но «муж мудр (от природы мудр) без книг подобен есть оплоту без подпор», – то есть стене, забору, который стоит на дурном основании, у коего нет подкрепления, и он может рухнуть в любой момент. Вот как интересно говорилось в самые древние времена.

Это все соотносится с тем, что и сейчас мы прекрасно знаем. Вот в «Повести об Акире премудром»: «Его же порты (одежды) светлы, того же и речь честна есть»– то есть форма соответствует содержанию. Мы любим цитировать Чехова: «В человеке все должно быть прекрасно – и душа, и тело, и одежда, и мысли»… Все это уже давно входило в наш русский речевой идеал. В этом смысле очень интересны сведения, которые можно прочитать в “Поучении Владимира Мономаха”. Он ссылается часто на своих предшественников, и это очень важная черта речевого идеала, когда не забываются предки, когда говорится о том, что и до нас мудрые люди были и вот чему они учили. В своем “Поучении” Владимир Мономах ссылается на святителя Василия Великого, архиепископа Кесарийского: «Ибо как Василий учил, собрав юношей, – иметь душу чистую и непорочную, тело худое, беседу кроткую и соблюдать слово Господне». А какое слово Господне? «При старых – молчать, премудрых – слушать, не свиреповати словом, не хулить беседою, не уклоняться учить увлекающихся властью». Ни во что ставить всеобщий почет, главное – принести пользу Богу и ближним. Вспомним Пастернака: «Позорно, ничего не знача, быть притчей на устах у всех». Вот еще в “Поучении Владимира Мономаха”: «Научись, по евангельскому слову, очам управлению, языка воздержанию, ума смирению. …Побуждай себя на добрые слова». Вот суть, вот цель речевого поведения. Обращается он к своим читателям, к своим детям: «Посмотри, брат, на отцов наших, что они скопили?.. Только и есть в них, что сделали душе своей». Душу свою они скопили, душу свою укрепили.

Обратимся теперь к “Домострою”. Причем не как “домостроевщине”, а к описанию, так сказать, “нравственной экономики” в этом памятнике, к толкованию “домоведения” и “домоустроения”. Вот в “Послании и наставлении от отца к сыну”: «Удержи язык свой от злого и уста свои, чтоб не извергли лжи. Храни себя от обмана, от похвальбы и от клеветы». Одно из заблуждений позднейших критиков “Домостроя”: вот видите, там даже предлагают, что надо поучать и розгами, и телесными наказаниями. Но там ведь как говорится: «поучи, но не словом, ибо слов злое». Сейчас мы знаем, что такое слово и зомбировать может. Оно может человека сделать нравственным уродом. А по советам “Домостроя”, вроде бы и физически ты дитя побьешь, но потом вместе с ним поплачешь. И перед ним покаешься, и вместе покаетесь вы перед Богом. Наказали тебя потому, что ты ушел от праведной жизни. А ведь нечестивое слово в этом случае может быть более злым и душевредным, чем телесное наказание, и может более навредить, чем поправить. Здесь же происходит душевное очищение вместе с молитвой, вместе со слезами и совместным плаканьем отца с сыном.


Пчела


Идеал (в том числе и нравственный, и речевой) противопоставлен тому, что отвергается – антиидеалу. Вот, например, что требовалось по “Домострою” для женщин. «И всякого сквернословия, и блудливых речей, и грубых слов сама бы не произносила, и того ни от кого бы не слушала». Сквернословие, блудливые речи, грубые слова – для нас сейчас это синонимы, а там существует градация, причем довольно четкая. Самое недостойное, самое греховное – это сквернословие, потому что это постыдные слова, непристойные слова, похабные. А дальше идут слова блудливые (вороватые, распутные), наконец – просто грубые (нахальные, нескромные). Такая речевая градация очень важна. Ведь когда человек знает врага своего, тогда и эффективнее будет борьба с этим злом. 

Русский риторический идеал восходит к риторическим образцам Платона и Сократа. Почему? Потому что там присутствует диалогичность, гармония, направленные на совершенствование души человека. И тут я перехожу к “Лествице” преподобного Иоанна, игумена Синайской горы. Полное ее название: “Лествица, возводящая к небесам”. Это трактат о ступенях на путях духовного (монашеского) самоусовершенствования. “Лествица” преподобного Иоанна пользовалась большой популярностью в Греции, Палестине, Сирии, а также в славянских странах – Сербии, Болгарии и др. “Лествица” была переведена у нас еще в XII веке, хотя отрывки из нее присутствуют в XI веке в “Изборнике Святослава” 1073 года. Называли ее “Святая лествица”, “сладкоглаголиевая”. Вот опять это слово, оно такое значимое, слово-символ и слово-сигнал – сладкоглаголивая. Состоит “Лествица” из 30 слов-поучений. Это как бы восхождение по 30 ступеням духовного совершенства. Мы должны о ней помнить, потому что этот памятник, “Лествица”, был любимым и авторитетным источником мудрости у нас на Руси на протяжении столетий. В ней не только приводятся образцы того, как должен человек говорить, но и как он должен себя вести, то есть содержится образец, идеал нравственного поведения. На первом месте стоят приветливость, веселость, непритворность в словах (и речах), непринужденность и простота, ведущие к сердечности обращения и общения. Способ достижения этих качеств: «Обучай умному безмолвию, связывай язык твой, неистово стремящийся на прекословие». Это заведомо в нас заложено – прекословить, бороться, доказывать, поучать других, лезть со своими советами. И вот, понимая это, обучайся умному безмолвию. Не зря же и в народе говорится «язык мой – враг мой». Почему? А потому, что прежде меня, моего разума и совести глаголит и приводит меня к грехам. 

«Будучи хулим, переноси хулу терпеливо и кротко». Как мы уже говорили, не должно быть места слову грубому, слову дерзкому, слову блудливому, но это не значит, что в народной речи все так, хотя народ наш “ругательный”, об этом еще Достоевский говорил. Но замечал, что при всем том русский народ в своей душевной глубине очень нравственный. Поэтому «Благословение лучше проклятия»,«От доброго слова язык не усохнет»,«Кроткое слово гнев побеждает», «Добрым словом и бездомный богат»– это все из пословиц русского народа. 

Но главное, что я хочу подчеркнуть: духовный, а значит, и речевой идеал в “Лествице” состоит в кротости и безгневии. Кротость – это «недвижимое устроение души в бесчестии и в чести пребывающее одинаково». А безгневие – в начале есть «молчание уст при смущении сердца». Вот сердце смутилось, а безгневие требует, чтобы уста наши молчали. А сердцевина безгневия – это «молчание помыслов при тонком смущении души». Душу уже возмутили, но при этом тонком смущении помыслы должны молчать. А конец (или вершина) – это «непоколебимая тишина при дыхании нечистых ветров». Кротость противопоставлена гневливости. В чем проявляется крайняя степень гневливости? Она «обнаруживается тем, что человек наедине сам с собой словами и телодвижениями как бы с оскорбившим препирается и ярится». Вот в чем мудрость, а мы это все забыли, потеряли. Но это должно быть и в нашей памяти, и в нашей современной культуре.

И вот что говорится в “Лествице” о злословии и клевете. Там перечисляются разные “виды” этих грехов – хула, ложь и клевета. Хула – греховность, а клевета гораздо страшнее лжи. Ложь по сравнению с хулой и клеветой, в общем-то, меньший грех, хотя мы знаем также, кто отец лжи – диавол. Пушкин писал: «В детях одаренных игривость ума, склонность ко лжи не мешает искренности и прямодушию. Это скорее выдумка неправды». «Сказка – ложь, да в ней намек, добрым молодцам урок». Тут ложь – неправда, фантазия. А клевета – это оговор, донос, обвинение. «Все в них так бледно, равнодушно. Они клевещут даже скучно» – это из Пушкина (“Евгений Онегин”). И вот в “Лествице” говорится (в Слове 10-м) о злословии и клевете, о способе борьбы с ними: «Никогда не стыдись того, кто пред тобой злословит ближнего, но лучше скажи ему: «Перестань, брат. Я  ежедневно впадаю в лютейшие грехи и как могу я его осуждать?» И тогда, делает вывод преподобный Иоанн Лествичник, «ты сделаешь таким образом два добра и одним пластырем исцелишь и себя, и ближнего».


Лев Иванович Скворцов


“О многоглаголании и молчании” – это 11-е Слово “Лествицы”. «Многоглаголание есть признак неразумия, дверь злословия (вот где может пройти это злословие), руководитель к смехотворчеству (к ненужному осмеянию), слуга лжи (помогает обманным вещам), истребление словесного умиления, призывание уныния, предтеча сна (заснуть можно, слушая длинную речь), расточение внимания, истребление сердечного хранения, охлаждение святой теплоты, помрачение молитвы». Молитва в конце стоит, она это все и завершает, и в то же время показывает: что же ты обязан в жизни творить и от чего ты должен себя оберечь, для того чтобы твоя молитва была искренна.

Всего из тридцати Слов “Лествицы” речевому поведению (идеалу, образцу) специально посвящены три Слова, но в большинстве прочих Слов очень много внимания уделяется этике речевого поведения. Незлобивость, миротворческая гармонизация, смиренность и смиренномудрие, простота и уравновешенность – общеэтические заповеди “Лествицы”, широко ценимые издавна на Руси. Вот пример. Со школьных лет мы знаем: протопоп Аввакум – неистовый борец. А вы внимательно прочтите Житие протопопа… Он же добр, как учит Евангелие, к своим противникам. Он повторяет, что готов всех простить, потому что, по его мнению, его оппоненты заблудились. Вот бросили его в холодную темницу, там мышки бегают, а он в них скуфейкой кидает: «Дурачки, батожка не дали». Он даже жалеет тех, кто его обижает и унижает, кто физическим мукам его предает. У него в поведении и в помыслах есть евангельские кротость, смирение, простота и подлинная незлобивость.

Русский логос, по замечанию И. Киреевского, восходит к способу мышления Платона. И тут важно противопоставить духовную философию Платона схоластической философии Аристотеля. «Самый способ мышления Платона, – писал Киреевский, – представляет более цельности в умственных движениях, более теплоты и гармонии в умозрительной деятельности разума». И вот эта самая цельность, теплота и гармония – эти черты отличают наше русское философствование вообще. Цельность как завершенность, законченность. Теплота как гуманность, понимание другого. Гармония как соразмерность и сообразность структуры и отдельных ее элементов.

В заключение можно выделить такие категории речевого идеала, которые подводят итог тому, что я уже сказал. Таких категорий шесть; возможно, их и больше, но эти – главные. Первое– кротость и смирение, умиротворение – в противоположность самодемонстрации, гневливости, соревновательности и борьбе. Не надо во что бы то ни стало бороться, а надо проявлять кротость и смирение. В этом способ преодоления неправды. Второе– это правда в противоположность лжи и особенно клевете. Третье– хвала в противопоставление хуле. Четвертое– исполнение долга перед ближним, справедливость по отношению к нему. Пятое– ритмичность, мерность, умеренность, да может быть, даже и молчание, то есть безмолвное совершение духовных подвигов – в противоположность многословию. Шестое– ровность, соразмерность, гармоническая упорядоченность речи как преодоление хаоса, беспорядка. «Короткую речь слушать хорошо»– это опять пословица из Даля. «Под долгую речь думать хорошо», «Наговорили, что наварили, а глядь – ан и нет ничего!», «Говорит день до вечера, а слушать нечего», «Врал бы, да меру знал бы», «И красно, и пестро говорит, да пустоцветом», «И красно, и цветно, да линюче». «Живое слово дороже мертвой буквы»– вот это очень важно. И последнее: «От приветливых слов язык не отсохнет» – это тоже из Далевских пословиц. «Ласковое слово и кость ломит», «На грубое слово не сердись, а на ласковое не сдавайся».Вот мудрость народная.

В русской художественной литературе от прошлого и до наших дней, если она связана с традициями Священного Писания, сохраняется повышенно ответственное отношение к языку, к слову. Это умение увидеть неповторимость слова, ощутить его божественные глубины, постигнуть и использовать бесконечные оттенки его значений, умение учитывать воздействие слова на души читателей с тем, чтобы пробуждать у них возвышенные мысли и чувства, устремляющие человека к познанию абсолютных ценностей – Истины, Добра и Красоты. Тем же целям служит и национальный русский речевой идеал, отличительные черты которого были обогащены в период христианизации Руси источниками эллинской мысли и культуры и окончательно сформировались под благодатным воздействием Православия. Недостижимым идеалом для русской речи всегда будет светить божественное красноречие Священного Писания. Кто лучше сказал об этом, как не А.С. Пушкин в статье «Об обязанностях человека (сочинение Сильвио Пеллико)» 1836 г.: «Есть книга, коей каждое слово истолковано, объяснено, проповедано во всех концах земли, применено ко всевозможным обстоятельствам жизни и происшествиям мира, из коей нельзя повторить ни одного выражения, которого не знали бы наизусть, которое не было бы уже пословицею народов;она не заключает уже для нас ничего неизвестного; но книга сия называется Евангелие, – и такова ее вечно новая прелесть, что если мы, пресыщенные миром или удрученные унынием, случайно откроем ее, но уже не в силах противиться ее сладостному увлечению и погружаемся духом в ее божественное красноречие». И дальше он сказал: «И не всуе… дерзнули мы упомянуть о божественном Евангелии: мало было избранных (даже между первоначальными пастырями Церкви), которые бы в своих творениях приближались кротостию духа, сладостию красноречия и младенческою простотою сердца к проповеди Небесного Учителя».



Справка

Лев Иванович Скворцов (1934–2014) – лингвист, писатель, доктор филологических наук, профессор кафедры русского языка и стилистики Литературного института им. А.М. Горького и кафедры мировой литературы и культуры МГИМО. Автор более 400 публикаций, в том числе около 20 книг.

Автор
Лев Скворцов
Поделиться
Комментировать

Популярное в разделе