Приоритеты суверенитета

Ведомство выразило надежду, что «при разработке проектов кинематографисты будут учитывать приоритеты господдержки», в числе которых — культура России и традиционные ценности, семья и дети, наука и история, герои среди нас и выдающиеся исторические личности, жизнь регионов и малых городов, патриотическое воспитание и воинская служба, экранизации классики и морально-этический выбор. 


С полным перечнем можно ознакомиться на сайте министерства
https://culture.gov.ru/press /news/minkultury_rossii_opredelilo_prioritetnye_temy_gospodderzhki_kinoproizvodstva_v_2023_godu/.


Фактически Минкультуры огласило тематический спектр советской кинематографии за исключением руководящей и направляющей роли партии и включением некоторых злободневных пунктов, дающих приоритетам новую окраску. Об актуальных оттенках темплана чуть позже — прежде всего следует оговориться: очевидно и разумно сомнение в том, что «кинематографисты будут учитывать», ведь система финансирования крупнейших кинопроектов была и остается ориентирована на фальсификат не каких-либо ценностей, а самого киноязыка. По умолчанию главным критерием качества зрелищ стали кассовые сборы аттракционов, рассматриваемых как набор спецэффектов для развлечения воображаемой продюсером публики. Тут-то и обнаруживается черная дыра, в которую утекают бюджетные деньги, творческие силы и незрелые амбиции.

Масштабируя аттракционы, «мастера экрана» подрывают доверие к сюжетам, героям и повествователям. Цифровая симуляция не будит, а подменяет воображение и становится оружием психического поражения, подрывающим доверие к происходящему на экране и вытесняемой, все жестче игнорируемой жизни — той, в которой прозябают незримые и неосмысляемые чувства, ценности, герои и смыслы. Внутренний объем и отношения, жизнь и смерть, причины и следствия не выдерживают испытаний на оцифрованных центрифугах; люди делаются категорически неинтересны, а виртуальные миры — в полном смысле слова — бесчеловечны.

Наивно думать, что цифровой нигилизм, подменивший аналоговое киноискусство не сказывается на авторском творчестве: зрение, внимание, рефлексия аффектизируются, уплощаются и истощаются. Накапливается усталость: двадцать лет заключения в симулятивном творчестве ущербным образом сказалось на эстетическом и, как следствие, нравственном мироощущении нескольких поколений, а рабы цифры — как «выразители чаяний» — традиционно возглавили парад слепых. Отнюдь не случайно экспертные советы «отечественного кинематографа» засидели продюсеры-аттракционщики и блогеры — именно они, а не благопожелания министерства намечают повестку дебютантов, документалистов и аниматоров.

Под коллективный запрос дельцов, хайпожоров и непричастных к содержательной работе бюрократов верстается язык «авторского кино». Естественно, этот волапюк сервитута приходится непрестанно переизобретать — тут обнаруживается простор для «творчества» и тупик «достижений». Каких именно? Ракурс, многоплановость, осмысленный монтаж — это не про цифру; возьмем первую попавшуюся отмычку: за вычетом аналоговых средств киноязыка, в распоряжении цифровых имитаторов остается крупный план, вернее — контур, переживающий зловещую эволюцию.

Например, можно заполнить контур грязью. Вот претендующий на эмпатию «Плотник» Дуни Смирновой: ребенка настигает неизлечимое заболевание, пробивающее бреши в семейном бюджете — собирая средства на излечение, отец жертвует уютным домом и душевным здоровьем: жена признается, что болезный не от него. Исполнительница роли супруги выгуливает аффектированную органику пьяненькой актриски из буфета, дабы отзеркалить родных и соседей четы, оказавшихся тупым и бездушным зверьем. Стремящиеся помочь больному врачи воплощают рабочую ипостась галантерейной породы, а слезинка невинного ребенка нужна либеральной авторке как кислота, выжигающая иудино клеймо на простонародной плотницкой родне.

Можно взять смазанный образ прасолки и закрепить его инородным веществом — так развлекался Иван И. Твердовский, отрастивший крысиный хвост провинциальной недотыкомке, «серой мыши», обретающей с его помощью сексуальный комфорт и смысл никчемной жизни («Зоология»).

Можно даже пренебречь содержанием крупного плана, засветив его невинными детскими глазенками, — так поступил Александр Котт: в новогодней фантазии «Чук и Гек. Большое приключение» режиссер попытался воскресить магию святочного рассказа, в корне противореча классику, переосмыслившего рассказ о чудесном спасении пары бродяжек в повесть о взрослении. Согласно Гайдару, светлый путь в чаемое грядущее лежит через братскую любовь, приобщающую к дружному народу. В интерпретации Котта народ замещают детские игрушки, превращающиеся в волшебных помощников заплутавших в тайге детей. Меж Чуком и Геком нет ни грамма эмпатии, ни тени обид — нет сопричастности всенародной судьбе, а лишь фантазмы мелких потеряшек.

Единственная черта, роднящая этих гомункулов, — инфантильный аутизм; как приобщить асоциалов к взрослой жизни и исторической судьбе — узкомедицинский и едва ли любопытный вопрос. Очевидно лишь, что «авторский кинематограф», зацикленный на клоунаде уродцев, останется глух к министерским благопожеланиям.

В коммерческом огороде — тотальное безлюдье: режиссер отрабатывает машинистом карусельки, персонаж воплощает ворох предписанных пассажиру аффектов. Так же устроен феодальный сервитут «продюсер — постановщик»: тупой «бригадир» — хилый «мастеровой». Непрестанно сетуя на недостачу хороших историй, продюсер столь же часто твердит приватную мантру: «Отличный сценарий, но я не вижу, как это сделать». Он и не может знать! Так уж повелось, что за рассказ отвечает рассказчик, за картину — художник, а режиссер стремится узреть незримое и поделиться этим видением. Посредники им попросту ни к чему, а вот волшебный помощник — грамотный редактор — часто оказывается необходим. Еще нужнее — братство единомышленников, ответственные творческие объединения, некогда сформировавшие грандиозную и сверхприбыльную индустрию советского кинематографа, практиковавшую тематическое разнообразие, изобразительный киноязык и гражданскую ответственность за дело, которому служишь. Дельцы попросту не способны ни возродить киноязык, ни поднять индустрию. Это по плечу лишь конкурирующим союзам режиссеров-единомышленников, отбирающих продюсеров в собственные студии на конкурсной основе — как посадские люди — какого-нибудь князя или бугра.

Включить нормальную рабочую схему можно хоть завтра — дело за малым: для возрождения кинотворчества необходима творческая воля, выражающая народные чаяния, а не кое-какой культпроцесс, направляемый отнюдь не указами и творческим энтузиазмом, а интригами подковерных иноагентов. При чем здесь министерская повестка? Приоритеты — не обязаловка, а шанс расплеваться с диктующей тренды сволочью, опомниться, взяться за кинематографическую работу, продиктованную временем, возвращающимся в историческую колею. И тут особую актуальность обретает исполнение 14-го пункта списка приоритетов: «Неоколониальная политика стран англо-саксонского мира. Деградация Европы. Формирование многополярного мира».

В этом наказе звучит вера в суверенитет и задел содержательной ревизии. Кому, как не мастерам экрана, распутать липкий клубок? Начать можно с малого и сподручного: крайне любопытно, к примеру, кто и с какой целью поручил украинско-американскому русофобу Роднянскому формирование фестивальной пародии на авторское кино? По чьему предложению экс-министр Швыдкой разрушил отраслевую систему Госкино? И так далее по списку. Тут-то, может быть, прояснится, отчего столько лет мы были немы, слепы, бесправны в родном доме и на безлюдном экране.

Нам как воздух нужны образы родных героев, подвижников, людей с улицы — не в симулированных, а подлинных обстоятельствах, невообразимых без масштабной ревизии истории и технологий минувшего века. В этом деле у России есть шанс вернуть себе аналоговый, образный, пленочный суверенитет изобразительного искусства, став замковым камнем кинематографической культуры.

Автор
Алексей КОЛЕНСКИЙ, корреспондент "Культуры"
Поделиться
Комментировать

Популярное в разделе