«Главная ставка Запада — на то, что у нас здесь, в Москве, сломаются»

Военно-политический технолог, культуролог Алексей Чадаев поговорил с «Культурой» о самых горячих темах, начиная от эскалации конфликта с Украиной и заканчивая специфической двойной моралью, детерминированной географически, у англосаксов.

— Шестого мая взорвалась машина, в которой ехал Захар Прилепин, несколько дней назад Луганск впервые подвергся обстрелу новыми ракетами, которые ВСУ передала Великобритания. С чем связана такая эскалация конфликта, на ваш взгляд, и готовы ли к ней наши элиты?

— Я думаю, эскалация связана с тем, что анонсированное чуть ли не с ноября прошлого года украинское контрнаступление в очередной раз задерживается, а западному общественному мнению нужны какие-то результаты, учитывая то количество ресурсов, вооружения, техники, которое было отгружено на Украину. Им надо чем-то отчитываться. И в этом смысле такая грустная правда про все, что мы видим, — это просто отчетный момент перед своими налогоплательщиками и общественным мнением. Они отчитываются ракетами, ударами по Луганску, терактами — отчитываются эскалацией. А наши элиты не готовы никогда и ни к чему — к этому пора привыкнуть, это их нормальное состояние. Все, к чему они готовы, — это к тому, что все когда-нибудь закончится и будет как раньше. Вот к этому они готовы каждый день. Но только оно почему-то не наступает и не наступает.

— В конце марта Владимир Путин утвердил Концепцию внешней политики РФ, в которой назвал Россию страной-цивилизацией. Насколько это соответствует действительности, как вы думаете?

— Как может соответствовать действительности абстрактный термин? Любой абстрактный термин, которым мы описываем некий кусок реальности, — это всегда волюнтаризм. Мы описываем то, как мы видим. И описываем не столько из сущего, сколько из должного. То есть не то, как оно есть, сколько то, как оно должно быть и к чему мы стремимся. Я думаю, что у нас есть все шансы и все возможности соответствовать этому «самоописанию», но до этого нужно много всего сделать. Потому что пока та степень нашей самостоятельности в самых разных смыслах — от технологической до онтологической — не позволяет с такой уверенностью описывать себя таким образом.

— Можно ли считать англосаксонскую общность цивилизацией?

— Я думаю, что это все-таки в первую очередь часть и продолжение европейской (а вообще — римской) цивилизации. Но принципиальное отличие именно англосаксонской ветви состоит в том, что если Рим был континентальной державой, то англосаксы развивались принципиально как островная. А в чем главное отличие островного устройства от континентального? Нет границ, которые удерживаются твоими войсками, и, следовательно, нет приграничных зон: твоя граница — это берег. И это приводит, в частности, к формированию специфической двойной морали, детерминированной географически: на своей родной земле ты должен соблюдать целый ряд ограничений, но, когда ты оказался в колонии, которая за морями — overseаs, — там ты делаешь все, что хочешь: это дикое поле, там все можно. Потом вернулся обратно на свой остров — и там ты снова приличный человек, если соблюдаешь многочисленные местные правила, написанные для постоянных обитателей острова.

Да, это уникальная вещь, вполне себе цивилизационного масштаба. Полтора миллиарда человек владеют языком и используют его, когда носителей всего 400 миллионов. Это не просто цивилизация, а цивилизация с активным экспансионистским колонизующим началом.

— Есть ли у англосаксов какой-то особый подход, традиция выстраивания отношений с остальным миром?

— Конечно, есть. Существует неотменяемая догма англосаксонской политики (буквально британской) с незапамятных времен: это противодействие появлению любого сильного гегемона на континенте. В роли такого гегемона британцы в XVII–XVIII и частично в XIX веке воевали с Францией. Причем неважно, какой: абсолютистской, или бонапартистской, или республиканской. Потом точно так же они боролись с Германией, когда она оказалась претендентом на роль такого гегемона. И точно так же они потом боролись с СССР в XX веке, когда уже Советский Союз претендовал на гегемонию. И даже сейчас все, что они делают, направлено в первую очередь на то, чтобы континентальная Европа была слаба, зависима, разделена внутри себя и неспособна к какой-либо субъектной политике. Имеет смысл только восхититься тому, как этот принцип уже на протяжении веков прочно соблюдается Британской империей и ее уже американским филиалом.

— У меня сложилось впечатление, что англосаксонский подход включает в себя две стратегии — условные бусы, за которые покупаются страны, и полное уничтожение противника, такой план «Ост», а в качестве аргумента принимается только один — грубая сила. Так ли это?

— Англосаксы в первую очередь — вооруженные торговцы. И с этой точки зрения уничтожать противника имеет смысл, только когда он ведет себя как противник. А если он ведет себя как добыча — помогает тебе зарабатывать и обогащаться, зачем его уничтожать? Его вполне можно встраивать в свою схему, в том числе риторически оформляя это как «противостояние», что они тоже прекрасно умеют делать. Блестящий успех англосаксонской стратегии — что они в свое время сделали с Китаем. Когда целую нацию подсадили на наркотики и тем самым разрушили одну из на тот момент крупнейших экономик мира. У них в арсенале множество разных инструментов, один другого изысканнее.

— Можно считать в какой-то мере происходящее на Украине очередным крестовым походом, который должен принести огромный финансовый профит победителям?

— Предыдущие крестовые походы особого финансового профита не приносили, наоборот, были сплошными расходами. Единственное, когда удалось по-настоящему нажиться, — когда крестоносцы по дороге завернули на Константинополь и ограбили его. Это была невиданная история: вроде шли освобождать Гроб Господень от неверных, а попутно ограбили братьев-христиан. Тогда — да. В этом смысле от базовой схемы эпохи крестовых походов сохранилась идея (ее сформулировал еще и Кортес в связи с завоеванием ацтеков), что выгода туземцев состоит в приобщении их к истинной вере — системе взглядов, а наша выгода состоит в присвоении тех благ, что мы найдем на этой земле. С его точки зрения, это логично и даже до некоторой степени справедливый размен: они познают истинную веру, благодаря этому спасут свои души и попадут в Царствие Небесное, а мы на этом заработаем. Точно так же и сейчас. Вместо истинной веры насаждаются «истинные» ценности — демократия, права человека, ЛГБТ и так далее. А параллельно этому происходит ограбление.

— Есть ли сейчас предпосылки к возрождению нацизма на Западе?

— В чистом виде нацизм как идеология расового превосходства табуирован и маркирован. И в этом смысле понятно, что в той своей форме, в какой он существовал в 1930-е годы, его больше не будет. Но если говорить о не о форме, а о сути, в данном случае идея расового превосходства сменяется на идею превосходства цивилизационного: у нас более совершенный институт — порядок, основанный на правилах, а у них авторитаризм, диктатура, тирания, тоталитарные системы и прочее. И поэтому мы можем себе позволить в отношении них все что угодно. И это главный парадокс: замена идеи расового превосходства на идею превосходства институционального — то, что Боррель описывал в своей известной лекции про Эдем. А так, да, все тот же антигуманизм (люди не равны между собой по происхождению), новый порядок (neue Ordnung — порядок, основанный на правилах) и уничтожение всех, кто не вписывается. Просто сейчас это происходит при помощи более изысканных средств, чем газовые камеры нацистских лагерей. Но суть от этого мало меняется.

— Сейчас звучит риторика, что Запад все время обманывал Россию. Отдаем ли мы себе отчет в том, что практически весь западный цивилизационный проект построен на обмане, когда права и уровень жизни «золотого миллиарда» оплачиваются отсутствием прав и рабским трудом жителей стран-колоний? Можно ли в такой ситуации рассчитывать на какие-то договоренности?

— Обман в международных делах всегда следствие двойной морали: то, что ты не можешь позволить себе по отношению к «своим», ты легко позволяешь по отношению к «не-своим», потому что они как бы не совсем люди, поэтому можно. И дальше вопрос только в том, какой риторической моделью ты это обосновываешь, — а у них же там все равно диктатура, значит, с ними можно по-всякому. Тема обмана — следствие фундаментальной установки на разделение человечества на лучшие и худшие части, которое лежит в основе их идеологии.

А на договоренности рассчитывать действительно не приходится, потому что договоренности бывают между равными — теми, кто друг друга признает за равноправного субъекта переговоров и договоренностей. А в ситуации, когда это торговля с дикарями, ведущаяся торговцами, высадившимися с судна, — это все просто элементы риторики, сопровождающей поиск максимальной выгоды.

— Насколько успешно коллективный Запад проводил «когнитивную» войну на Украине, да и в России? Есть у нашей страны подобные гуманитарные «машины»?

— У Карла Шмитта (немецкий правовед, философ, социолог и политический теоретик. — «Культура») есть хорошее описание модели того, что такое «вражда» и признание друг друга «врагом». Представьте войну мышей и лягушек: если мыши признают лягушек врагом, а лягушки не признают мышей врагами, то вторые первых просто уничтожают. В этом смысле успех их когнитивной войны против нас обусловлен главным образом тем фактом, что мы не вели никакой когнитивной войны против них. Это была улица с односторонним движением. Нет ничего удивительного, что им удалось достаточно легко «перепрошить» сознание в масштабах Украины. Но ведь мы видим, что происходит у нас в обществе. Таких «ментальных украинцев» внутри и нашей страны вагон и маленькая тележка. Поэтому нельзя сказать, что «перепрошивка» происходила только там. И здесь происходила, просто у нас инерция больше.

Наши гуманитарные «машины» слабы и архаичны. Отсталость в технологиях гуманитарного влияния существует у нас вполне себе еще с советских времен, когда в споре физиков и лириков очевидный приоритет был у физиков. И первостепенный вопрос был в том, как создать бомбу и не заморачиваться, чтобы были те, кто сумеет ее применить. СССР тоже ведь проиграл не на поле боя, и не армия потерпела поражение. Это был результат поражений именно в когнитивной войне. Это отчасти Запад и окрыляет: раз тогда получилось, почему не должно получиться сейчас?

— Как вы оцениваете концепцию Си Цзиньпина, которую он изложил в работе «Сообщество единой судьбы человечества»? Речь идет о многообразии цивилизаций, которые существуют в содружестве в противовес западному глобализму.

— Я скажу, что этот дискурс еще только развивается. Но надо заметить, что против него пока что есть серьезные возражения. Основная идея в том, что цивилизация всего одна — это Римская, которая и изобрела слово «цивилизация» — civitas. А все остальные культуры много чего изобрели, но фундаментальная мировоззренческая основа уже мировой цивилизации — это Римская. И можно сколько угодно делать реверанс в сторону других народов, культур и рас, но сущностно (по крайней мере в евро-атлантическом пространстве) идея, что цивилизаций может быть больше, чем одна, будет оставаться маргинальной.

— Си Цзиньпин говорит о том, что Китай обращает свой взгляд на свою историю, конфуцианство и таким образом обогащает марксистскую теорию, соединяя ее со своей традицией. Может ли обращение к своей истории помочь российскому обществу почувствовать себя цивилизацией?

— Наша сложность в том, что у китайской культуры есть собственная большая философская традиция — это и конфуцианство, и даосизм, и даже китайский буддизм. У России собственно философская традиция достаточно слаба. У нас мысль именно мирового класса создана не в форме философии или религиозной философии, а скорее в форме литературы. Имена русских мыслителей знают только у нас и далеко не все — это только для специалистов. А имена русских писателей знает весь мир. И мы парадоксальным образом не столько «философиоцентричная», сколько «литературоцентричная» культура. И весь вопрос в том, как мы сможем воспользоваться этим багажом для осознания себя.

— Почему нам кажется смешным высказывание «Москва — третий Рим» и мы забыли, что византийские цари считали себя в первую очередь римлянами, а предположение, что цивилизационных центров — Римов — может быть не один, кажется нам кощунством?

— То, что мы называем Византией, и само себя называло до упора Βασιλεία ‘Рωμαίων (Василия Ромеон) — Римская империя. И слово «Византия» появилось у историков после гибели Константинополя и является позднейшей исторической «нашивкой». А Βασιλεία ‘Рωμαίων буквально и была вторым Римом. Причем это было верно и при Диоклетиане, когда он разделил Римскую империю на Западную и Восточную. И когда Константин Великий строил Константинополь именно как Новый Рим. И история Византии — это интересная сама по себе попытка сделать еще одну Римскую империю, только не на латинском, а на преимущественно греческом культурном коде — основным языком стал греческий, главный имперский этнос стал грекоязычным, культурный код сам по себе скорее греческий. История Византии — это живое доказательство того, что возможны такие клоны. В том числе клоны именно культурные по отношению к оригиналу. Поэтому там, где два, — там может быть и три. Мы же, в свою очередь, наследуем Риму. Но тоже не напрямую, а опосредованно через Византию: в нас византийского кода гораздо больше, чем латинского. Мы получили средиземноморскую цивилизацию именно в греческом варианте: наш алфавит — это модифицированный греческий, а не латинский; наша вера — это изначально именно грекоязычная, а не латинская. Поэтому для нас в этом смысле подобный разговор как ни для кого существует.

— Что будет с Россией, если она проиграет СВО?

— Тут очень важно понять, что значит «проиграем». Потому что, допустим, даже потеря территорий, но при этом готовность продолжать борьбу — не есть проигрыш. Проигрыш — это когда мы смирились, сдались, пришли с покаянной головой, заплатили всем все, продолжаем платить и каяться. Представим: даже если силовым путем забираются Донбасс и Крым, то в какой ситуации оказывается та сторона? Они оказываются в ситуации, когда у них есть разрушенная страна, в которую надо вкладывать очень много денег, и есть продолжающаяся, никуда не девшаяся российская военная угроза — поэтому надо военную составляющую тоже продолжать укреплять. Для них это означает только расходы, расходы и расходы — на многие десятилетия вперед. И поэтому их главная ставка — на то, что у нас здесь, в Москве, сломаются. Что наш режим не выдержит тяжести этого противостояния, что придут какие-то силы, которые захотят, чтобы их обратно, как угодно, пустили в «цивилизованный мир», — и ради этого они будут готовы все отдать, все сдать, платить и каяться. Это и есть для нас поражение в СВО. А до тех пор пока этого не произошло, нет никакого поражения, что бы там ни было на фронтах.

Автор
Елена СЕРДЕЧНОВА
Поделиться
Комментировать

Популярное в разделе