17 октября в "Консервативном Клубе" (на Садовнической, 61), открытом 7 июня для проведения там различных интеллектуально-политических мероприятий право-консервативного толка, прошла первая лекция Александра Казакова из его цикла "Сумма идеологий" (иначе называемого "История и теория русской Контрреволюции"), собравшая наиболее активных правых молодых интеллектуалов, претендующих в скором будущем на формирование идеологической повестки дня.
Александр Казаков - исследователь русской политической мысли и идеолог прокремлевского движения "Местные", известного своими акциями против "оранжевой оппозиции" и регионально-практической направленностью своей работы. Все лекции и семинары Александра Казакова, которые будут идти в этом Клубе каждую среду, посвящены основной теме - идеологии либерального консерватизма "как до сих пор нереализованной и по-прежнему актуальной альтернативы революционным и реакционным идеологиям", по его определению.
Как очень часто бывает в подобных случаях, автор видит в этой идеологии практически основную парадигму российского политического сознания, может быть, не очень явную для стороннего взгляда, но постепенно проявляющуюся сквозь падение и разоблачение иных идеологий. И действительно, если очевидным нервом русской истории был конфликт идеалов свободы и порядка, то почему бы не предположить, что диалектическое снятие этой оппозиции обнаружит себя в такой синтетической идеологии, как "либеральный консерватизм".
В своей лекции Казаков дал подробный исторический обзор становления этой идеологии, окончательно обнаружившей себя в "просвещенном" национализме и империализме XIX века, носителем которого были как некоторые представители оппозиционного дворянства и интеллигенции, так и сами цари. Общая фабула этого незамеченного становления проходила примерно следующим образом. Александр I встал на путь либерального консерватизма, дух коего уже веял в его эпоху и охватил значительную часть дворянства, которая решила переделать Россию на свой полуутопический лад, понимая под самой Россией атмосферу своих роскошных усадеб и свое ближайшее окружение. Выдающимся либеральным консерватором, по Казакову, был конституционный монархист Михаил Михайлович Сперанский, автор знаменитого "Полного собрания законов Российской империи" (1830), сохраняющего свое значение до сих пор. Однако Россия была еще не готова к тем реформам, которые предложил Сперанский, а восстание "декабристов" надолго похоронило подобные надежды. При этом следует помнить, что "Северное общество" фактически выражало либерально-консервативную программу, и его значение нельзя недооценивать.
Однако император Николай I Павлович, прозванный леваками "Палкиным", на самом деле лишь "подморозил" Россию, навел в стране необходимый порядок, но сам всю жизнь подготавливал те реформы, реализовывать которые пришлось Александру II, чья политика имела явный либерально-консервативный смысл. Но уже во времена "царя-освободителя" в России возникли первые лево-революционные элементы, чуждые как консерватизму, так и либерализму, и именно эти силы начали свой поход против идеалов порядка и свободы убийством императора 1 марта 1881 года. Как Николаю I пришлось отреагировать на восстание декабристов, так и Александр III реагирует на убийство отца и разгул революционного нигилизма политикой реакции и русификации, которая, с точки зрения некоторых исследователей, и привела "многонациональную и многоконфессиональную" Империю к катастрофе...
Вместе с этим в России уже возникали некоторые интеллектуалы, которых в самом точном смысле можно назвать идеологами русского либерального консерватизма, - и прежде всего Борис Николаевич Чичерин (1828-1904), первым в России осознавший, что не человек существует для государства, а государство для человека. Его последователями были знаменитые мыслители Павел Николаевич Милюков (1859-1943) и Петр Бернгардович Струве (1870-1944), которые одно время участвовали в различных совместных проектах с левыми революционерами, но были обмануты ими в нежелании насильственно свергать существующий строй и начинать террор. Ярким воплощением либерально-консервативного курса, по А.Казакову, были реформы Петра Столыпина, сорванные его убийством. Следует отметить, что Центр либерально-консервативной политики "Великая Россия", который возглавляет сам Александр Казаков, носит сразу два имени - Петра Струве и Петра Столыпина... Большевистская революция 1917 года положила конец всяческим надеждам на либерально-консервативную политику в России, что и понятно: радикально-левая идеология коммунистов была диаметрально противоположна либеральному консерватизму; но с падением советского режима эти надежды вновь обрели свою силу. Более того, теперь уже post factum можно со всей уверенностью сказать, что основная идеологическая линия постсоветской власти в России, в особенности самого Владимира Путина, - это и есть либеральный консерватизм, и скоро это станет совсем очевидно как его сторонникам, так и его противникам.
Тезисы Александра Казакова вызвали крайне резкую реакцию со стороны ряда радикально-националистически настроенных слушателей, увидевших в его либеральном консерватизме лишь попытку идеологического оформления и оправдания режима Путина как перед либералами, так и перед националистами. При этом основной упрек с их стороны был обращен не столько к самому идеологу, сколько к этой власти, которую они считают нелегитимной и при этом хотят пользоваться ее же собственными институтами для своей победы.
Ответ А.Казакова в традиционном либерально-консервативном ключе, что, дескать, нужно не митинги проводить, а "работать", естественно, не мог вызывать у этой части аудитории никакого понимания, на что обратил внимание присутствующий публицист Егор Холмогоров, заметивший, что к подобным людям, воспринимающим существующее государство как очередную "орду", скорее, был бы адекватен призыв "потерпеть" - авось все изменится, но уж никак не "работать". Неизбежным в таких случаях угрозам о том, что это государство может вскоре рухнуть, сам А.Казаков дал показательный ответ: "Не допустим. Вместе с вами - не допустим". При этом, конечно, не очень понятно, почему радикальные националисты переживают за скорое разрушение того государства, которое они сами же и не любят...
Между тем следует признать, что тезисы Александра Казакова звучат в пространстве актуальной политической практики достаточно неожиданно и по-своему весьма новы на фоне извечного противостояния либералов и консерваторов. В современной русской мысли уже существует определенная традиция либерального консерватизма - от профессора Алексея Кара-Мурзы до молодого Алексея Чадаева; предпринимались также попытки создать политическую партию на соответствующей основе - "Новые Правые" Александра и Владимира Шмелевых. Но в качестве систематической идеолого-политической программы, имеющей прямое воплощение как на уровне молодежного движения, так и определенной заинтересованности со стороны самой власти, либеральный консерватизм предстает именно в деятельности Александра Казакова. И нужно сказать, что его устремления совсем не беспочвенны. Если в чем-то Александр Казаков абсолютно прав, так это в том, что идеология либерального консерватизма в наибольшей степени соответствует политическим тенденциям постсоветской эпохи, особенно "путинских" 2000-х годов, когда излишний крен в сторону либерализма периода "ельцинских" 90-х сменился противоположным креном в консервативную сторону.
Дело не в том, что лично Ельцин, или лично Путин, или даже кто-то из их ближайшего окружения определяли свою политику как либерально-консервативную; дело именно в том, что идеология с наибольшей точностью описывает ту осевую, магистральную, практически неуклонную линию, которую проводит Кремль во внутренней политике все последние годы.
Действительно, если не впадать в излишние крайности и не смотреть на политику российской власти только с либеральной или только с консервативной точки зрения, то с полной уверенностью назвать эту политику "либеральной" или "консервативной" невозможно. В начале 90-х годов Россия провозгласила курс на либеральные реформы, причем на всех возможных уровнях, но уже в конце 1992 года откровенно либеральный премьер-министр Егор Гайдар сменяется на умеренного хозяйственника Виктора Черномырдина. В декабре 1994 года Россия вместо того, чтобы предоставить чеченским сепаратистам полную свободу, наоборот, сохраняет Чечню военными силами. Уже эти события давали понять, что никакого тотального либерализма в России не будет, если сама Россия вообще хочет сохраниться как государство, и мы вынуждены признать, что тот явный консерватизм, который проявился в правлении Путина, восходит своими корнями в самое начало нашей "либеральной эпохи", - это лишь выражение базовой тенденции всего постсоветского режима, о чем очень подробно и точно писал еще Александр Шмелев. Именно поэтому и тот крен в консервативную сторону, который мы наблюдали при Путине, не перешел ожидаемые многими границы: Путин не пошел на прямой конфликт с Западом, продолжил либеральные реформы в сфере экономики, и можно со всей уверенностью сказать, что он вовсе не собирается выбрасывать либералов с корабля российской истории. Подобная политика многими экспертами воспринимается как неуверенное балансирование между двумя лагерями, как взаимодействие двух полюсов, между которыми идет беспрестанная кабинетная и подковерная война, периодически выходящая на улицу.
Но прошло слишком много лет, и существующая власть в России слишком твердо стоит на ногах, чтобы так думать, - скорее, оппозиция пребывает в постоянном метании из одной крайности в другую, чем сама власть. И теперь становится совершенно очевидно, что у нашей страны все-таки есть полуофициальная идеология, причем выраженная не столько в лозунгах и символах, сколько на деле: либеральный консерватизм. Насколько осознает эту формулу сама власть и станет ли Кремль поднимать на щит имена Чичерина и Струве - другой вопрос, хотя в этой ситуации это было бы более предсказуемо, чем то обращение к Ильину или Солженицыну, которое уже происходило. Но если никаких особенных внешних или внутренних кризисов в ближайшие пять-десять лет нашему обществу переживать не придется, то можно быть почти уверенным в том, что рано или поздно именно "либеральный консерватизм" будет провозглашен нашей новой национальной идеей. Во всяком случае, автор этих строк, по своим убеждениям стоящий порядком правее любого либерал-консерватизма, уже свыкся с мыслью о том, что в ближайшие годы именно эта идеология будет предлагать те рамочные условия, в которых вообще возможна какая-либо легитимная политика в России. Это мейнстрим, и нам от этого пока никуда не деться.
Однако тезисы Александра Казакова все-таки требуют определенного, концептуального уточнения, ибо в большинстве случаев они всегда будут восприниматься не с точки зрения самого либерального консерватора, а "справа" или "слева" от него.
Во-первых, в чем заключается конечный смысл либерального консерватизма как самостоятельной идеологии? Ведь для последовательного консерватора эта идеология навсегда останется некоторым проявлением либерализма, а для последовательного либерала, наоборот, проявлением консерватизма. Отсюда то неизбежное раздражение и подозрение в обмане, которое встречается у представителей этих позиций по отношению к "либеральным консерваторам". Если весь смысл этой идеологии в том, чтобы конвертировать консервативные ценности в современных либеральных условиях, то это на самом деле тот же консерватизм, временно называющий себя либеральным. Если же его смысл в том, чтобы реализовать либеральные ценности в не совсем либеральной русской политической культуре, учитывая значительные антилиберальные тенденции в обществе, то это тот же либерализм, временно нарядившийся в консервативное обличье. И это внутреннее противоречие либерального консерватизма будет преследовать его довольно часто - отсюда возникает вопрос: зачем тех же Чичерина или Милюкова называть "либеральными консерваторами", если их можно назвать просто либералами, кем они и были на фоне своей эпохи? И чем тогда либерально-консервативные тенденции в российской политике XIX века отличались от просто либеральных? Равным образом зачем называть либерально-консервативной реакцией ту, которая на самом деле является просто консервативной? Таким образом, вопрос состоит в том, где проходят четкие границы понятия либерального консерватизма, в чем состоит его автономная уникальная основа и кого тогда нельзя назвать ни либералом, ни консерватором, а только "либеральным консерватором"?
Во-вторых, еще большая проблема возникает в определении либерального консерватизма, когда его приходится сравнивать с внешне очень близкими политическими идеологиями, которые все же существенно отличны от него, могут составить ему конкуренцию и даже войти в прямое противоречие, а именно - с любыми формами мимикрирующего, умеренного либерализма, прежде всего с так называемым "правым либерализмом", с одной стороны, и с любыми формами обновленного, динамического консерватизма, прежде всего "неоконсерватизмом", с другой. Из современной российской истории можно вспомнить такие случаи, как конфликт партии "Яблоко" и СПС, когда последний в 1999-2004 годах поддерживал президента Путина, объясняя необходимость сотрудничества с властью ради проведения либеральных реформ. Особенно это было выражено в линии А.Б.Чубайса, который впоследствии выдвинул идею "либеральной империи". Подобную же линию сейчас разделяет партия М.Барщевского "Гражданская сила"; да и вообще, можно сказать, что многие из тех либералов, кто сейчас сохраняет свои позиции у власти, мотивируют свое сотрудничество с режимом реалистической необходимостью принимать "это государство" и "этот народ", дабы в далекой перспективе изменить их да и самим остаться у руля, как, впрочем, и у кормушки. И в этой позиции сказывается определенная мудрость - действительно, чтобы проводить масштабные системные реформы, нужна сильная централизованная власть, и где гарантии, что любые центробежные силы в обществе, требующие для себя всех возможных "прав", не окажутся вдруг первыми врагами этих реформ? На внешнем уровне эта позиция вполне может быть описана как "либеральный консерватизм", но это все-таки либерализм, и однажды он вполне может обнажить свою сущность, были бы условия.
Аналогичная ситуация возникает при сравнении "либерального консерватизма" с "неоконсерватизмом", возникающим из сознательного желания сохранить традиционные правые ценности в ситуации, когда риторика "прав человека" и "свободный рынок" задают саму возможность политической легитимности. Например, мы можем быть убежденными антидемократами по тем или иным соображениям, но если мы публично об этом заявим в современном обществе, то никакая серьезная политика нам не светит, ибо ни одна ценность не может сегодня быть признана более значительной, чем демократия, причем даже в тех странах, где оной совершенно не наблюдается. Не хотите "играть в эти игры" - вон из политики! Вот что сегодня осознает любой вменяемый консерватор, который, в отличие от революционера, не может себе позволить насильственное свержение режима: идеология не позволяет. Отсюда и возникает "неоконсерватизм", который очень легко принять за тот же "либеральный консерватизм", хотя их цели совершенно различны.
Либеральный консерватизм как автономная идеология возникает из сознательного совмещения различных ценностей двух других идеологий - органично или искусственно, в данном случае не важно. А "неоконсерватизм", равно как и "правый либерализм", возникает из развития одной и той же ценности, и его синтез с иными идеологиями будет иметь характер лишь временного стратегического союза.
Наконец, в-третьих, что заставляет нас вообще обращаться к либеральному консерватизму? Как правило, желание совместить ценности свободы и порядка, развития и стабильности, индивидуальной независимости и национальной суверенности. Однако какой-нибудь американский или английский либерал может сказать, что эти ценности не только вполне совмещаются в его англосаксонском либерализме, но вообще взаимопредполагают друг друга, что какое может быть право индивида на самоопределение, если этого права лишен его народ и т.д. Ведь поэтому в англо-американской традиции понятие "новые правые" (new right) может означать одновременно и "неоконсерваторы", и "неолибералы", и эта путаница однажды пришла и на нашу родную землю. С другой стороны, редкий консерватор скажет, что ему безразличны ценности свободы и развития. Более того, если основу его консерватизма составляют подлинно христианские ценности, в большей степени, чем национализм или этатизм, то в этом случае ценность свободы человеческой личности вообще является принципиальным положением его мировоззрения. И зачем тогда такому консерватору называть себя "либерал-консерватором", если либеральное начало уже заключено в его консерватизме? А если говорить о "неоконсерватизме", то для него ценность свободы личности имеет не просто временно-риторическое значение, а как раз является существенным пунктом его принципиального, концептуального отличия от "палеоконсерватизма" с его тоталитарным изоляционизмом. Неоконсерваторы сами больше всех будут проповедовать идею личностной свободы, да и самих либералов упрекнут в ее порочном искажении - зачем же им "либеральный консерватизм"?
Все эти вопросы остаются открытыми для идеологов либерального консерватизма, коль скоро они хотят сохранить этот термин в качестве своего политического бренда. Но вместе с тем совершенно очевидно, что именно это понятие с наибольшей точностью формулирует ту идеологическую линию, которая возобладала в нашей стране давно и надолго, - это не консерватизм и не либерализм, это не неоконсерватизм и не неолиберализм, это либеральный консерватизм, и Александр Казаков пророк его.
Russian Journal