Игра в слова

Где кончается историческая память и где она превращается в генератор образа врага — не знает никто

Признать факт того или иного геноцида — дело не одного дня и не одного парламентского заседания. Тем более что интрига с «геноцидом черкесов», признанием которого грузинский парламент готовится озадачить Россию, и вовсе пока далек от парламентского обсуждения. И если 21 мая, которое считается черкесским Днем памяти, как-то и будет в этом смысле отмечено, то лишь очередным заседанием на эту тему парламентского комитета по делам Северного Кавказа и диаспоры, словно созданного для того, чтобы быть в таких сюжетах профильным.

Официально тема, как считается, была открыта еще два года назад, после августа-2008, с совершенно очевидной целью, которой также было подчинено устранение виз для жителей Северного Кавказа, да и вообще усиление внимания к тем, кто в той или иной степени мог создать политические проблемы Москве. А

черкесы уже давно готовы встать на тот путь, по которому уже почти сто лет идут армяне: бороться за признание своего геноцида так, будто речь идет о признании государства, радоваться каждому пополнению списка новых друзей, считая своим врагом каждого, кто осмелится спросить — зачем.

Тему «черкесского геноцида» принято связывать с так называемым черкесским вопросом вообще. Вопрос — романтическая мечта о воссоединении черкесских земель в государство весьма внушительными параметрами: кроме Черноморского побережья, которое в ходе кавказской войны было зачищено от черкесов-шапсугов, это и Кабарда, и та Черкесия, которая делит свою республику с Карачаем. Это Адыгея и, наконец, Абхазия. Отсутствие у черкесов хоть какого-то большинства на этих пространствах в данном случае является прямым доказательством их черкесской исконности, поскольку именно в результате геноцида случилось то, в результате чего никто и не знает, что Олимпиаду Россия намерена проводить именно в Черкесии. «Во время русско-кавказской войны политическое и военное руководство России спланировало и осуществило этническую чистку черкесских территорий с последующим заселением этих регионов казаками и русскими, — говорится в докладе грузинских историков. — Общие потери генофонда черкесов составили более 20%, что по всем определениям, принятым в мире, квалифицируется как геноцид».

При некоторой запоздалости воспоминаний о XIX веке все серьезно. И в части констатаций все правда. Черкесы, оказавшиеся на пути расширяющейся империи, не могли не стать жертвой. Те, кто уцелел, либо бежали в Османскую империю, а дальше по всему Ближнему Востоку, либо был принудительно расселен в гетто, организованных для них на равнине, под жестким приглядом казаков. Кто-то скажет, что это была война, но такого рода войны очень быстро превращаются в карательные операции. Общие черкесские потери некоторые историки оценивают в 90%, и если даже это и перехлест, понятно, что речь и в самом деле идет о катастрофе.

Потомкам же хочется, чтобы это называли геноцидом.

Боль и обида со сменой поколений меняют окраску: из области практической скорби они перемещаются в национальную теорию, пополняя национальный эпос.

При этом эпос от привнесения элемента жертвенности не становится менее героическим, жертвы не отмщены, да и кому, собственно говоря, мстить? Потомкам тех, кто убивал и изгонял? К тому же как-то странно лично мстить за то, что уже является эпосом.

А их визави, наследники империи, и вовсе были бы не в курсе, что должны за что-то отвечать, если бы им не напоминали, порождая, естественно, не раскаяние, а гневную имперскую досаду. Наследники империи никакой ответственности не несут, даже в конвенции ООН 1948 года, давшей определение геноцида как международного преступления, ничего не сказано об ответственности потомков. И вот формальный финал геноцидного противоречия: пока мучители живы, мученикам не до мести. А потомки мучителей, окрыленные неподсудностью, со всей патриотической непосредственностью встают грудью на защиту предков.

И потому начинается игра в слова. Мир, включенный в интригу армянского геноцида, ждет каждый год 24 апреля, армянского Дня памяти: как на этот раз американский президент отреагирует на то, что случилось в 1915-м году. Нет, не геноцид. Всего лишь великая трагедия. Грань неуловима и неподвластна ни лингвистике, ни логике, как любая уважающая себя политическая конъюнктура.

Строго говоря, из ооновской дефиниции 48-го года геноцидом можно назвать, по сути, любую войну, которая в силу неравенства сил быстро превращается в расправу, или любую расправу, которая не обязательно протекает в форме войны.

Просто иногда есть кому поставить этот вопрос, а иногда уже и нет.

Некому сказать о геноциде доведенных до грани исчезновения северных народов, тех же чукчей и вообще всех тех, кто встречался на пути победоносно осваивавших для державы ее будущее евразийство казаков. Был геноцид индейцев? Была ли геноцидом чеченская война? Кажется, только в отношении истреблявшихся тутси в Руанде нет ни у кого сомнений: геноцид. Просто потому, что возражения хуту совершенно никого не интересуют.

Геноцид или просто трагедия? Преступление, за которое уже никто не ответит, или стечение обстоятельств, стихийное бедствие? Обе стороны обречены на упрямство, ведущее их по очередным виткам замкнутого круга. Где кончается историческая память и где она превращается в генератор образа врага, точно не знает никто, и даже покаяние отнюдь не всегда означает развязку. Вагнер по-прежнему запрещен в Израиле. И к армяно-турецкому примирению на самом деле никакого отношения не имеет то, что перед выборами непреклонная турецкая власть вынуждена собирать 24 апреля заседание парламента, на котором то, что армяне считают геноцидом, уже провозглашается хотя бы трагедией.

Тех, кто получил завещание ничего прощать, это, естественно, не удовлетворяет. «Трагедия» в игре в слова — проигрыш. Но турецкий парламент и собирался не для армян — он собирался для тех, кто в этой игре судьи, кто поднимает табличку со своей оценкой: признал, не признал, колеблется.

Весь мир — коллегия присяжных, в чем и истинный смысл полемики о геноциде.

Ведь сами черкесы разговоры о «великой Черкесии» выслушивают с той же улыбкой, с которой внимают страшилкам о «великой Албании» албанцы. И черкесы знают, как причудливо в этих местах расселяются соседи: здесь — черкесы, тут без всякой историко-географической логики — карачаевцы, и не то что отдельное государство, даже гипотетические рассуждения о разделе республики в таких условиях выглядят утопией. Это реальность, которая нисколько нее мешает знать о былом геноциде, и если его кто-то признает — хорошо, нет — тоже не конец света.

Но есть и романтики из национальных черкесских движений, которые на прямой вопрос отвечают, не глядя в глаза и каменным голосом: этот вопрос не обсуждается. Всем своим видом показывая, что слово «пока» не употребляется исключительно из тактических соображений. Большинство черкесов этим не проймешь. Но теория и практика северокавказской смуты, уже поглотившей изрядную часть черкесских земель, свидетельствуют: большинства иногда и не требуется.

Пока идейной основой подполья является ислам. Но с таким же успехом сплотить недовольную публику в рамках очередного отряда может что угодно. Особенно замешанное на той исторической памяти, в которой так хорошо сохраняются образы врага.

И Тбилиси по-прежнему сможет совершенно справедливо рассказывать миру о наследственности свирепой кавказской политики России. И с удовольствием наблюдать за той двусмысленностью, в которой обнаружит себя Абхазия: то ли она российская военная база, то ли передовой форпост Черкесии.

И надеяться, что до этого мучительного выбора дело все-таки не дойдет.

Вадим Дубнов

Газета.RU
Поделиться
Комментировать

Популярное в разделе