«Грешники мертвы еще при жизни. Подсудимые должны подняться над своей судьбой, чтобы понять, что судьба придет за ними», — сказал отец убитой девушки в своем последнем слове. За все время судебного процесса в нашу сторону он так ни разу и не взглянул. Услышав вердикт «виновны», он облегченно перекрестился. Мне показалось, что мы, с его точки зрения, к решению вообще отношения не имеем. Мы просто были орудием в руках того, кому он молился… 

В повестке из Московского городского суда, которая пришла мне по почте, было сказано, что в результате случайной выборки я стал кандидатом и меня приглашают пройти процедуру отбора. Статистика утверждает, что вначале, в 1994 году, когда суды присяжных в России только появились, из приглашенных кандидатов в суд приходили 92%. Сегодня всего 6–7%. Штраф за неявку в размере одного минимального оклада отменили в 2002 году. Но вряд ли дело только в этом. Просто для большинства российских граждан право стать на время судьей так и не стало чем-то важным. Тем, ради чего работа и семейные дела могут отойти на второй план. 

За каждый день работы присяжному заседателю выплачивается пол-оклада судьи, но если его зарплата больше, то при предоставлении справки с работы ему должны платить больше. Это нормальная мировая практика. В США, например, ежедневный «оклад» присяжного заседателя, выплачиваемый из федеральной казны, составляет $40. По тамошним меркам это копейки. Правда, большинство сознательных работодателей оплачивает своим работникам время, проведенное в суде. Такая у них гражданская позиция. 

У нас пока с гражданской позицией не очень. Поэтому в назначенный день в зале для отбора в коллегию собрались в основном немолодые, скромно одетые женщины. Многие знакомы между собой. Видно, что пришли не в первый раз. У каждой в сумочке — набор кандидата: бутылка минералки, бутерброд, блокнот, ручка, детектив. В США присяжных отбирают долго. Этим занимается специальный консультант, приглашенный защитой, но зарплату он получает из бюджета. Отбор должен длиться как минимум месяц, а как максимум — сколько угодно, пока состав присяжных не будет по-настоящему беспристрастен.

У нас все зачастую решается часа за три. Некоторые думают, что присяжных начинают проверять уже на стадии рассылки писем-приглашений. Потому что кандидатуры намечаются на основании избирательных списков, предоставляемых районными управами. Но в суде мне рассказали, что на самом деле в управах к этому делу подходят формально: никого даже по милицейским базам не «пробивают».

Раздали анкеты, а спустя некоторое время — номера. 

Потом всех нас провели в зал судебных заседаний, где за бронированным стеклом сидели двое молодых людей. Это и были обвиняемые. В районе метро «Петровско-Разумовская» зарезали девушку. Зарезали из-за сумки, в которой были 700 рублей и мобильный телефон. Девушке нанесли девять ножевых ранений, но она сумела добраться до своей квартиры и умерла на руках отца.

Из 49 кандидатов в присяжные предстояло отобрать 12 основных и 4 запасных. Представители защиты и обвинения имеют право на два мотивированных и два немотивированных отвода. А затем из оставшихся выбирают коллегию. Как это происходит? Судья зачитывает список из нескольких вопросов, «отвечать на которые надо предельно честно». Вопросы такие: «Кому из присутствующих в зале нет 25 лет или больше 70?», «Есть ли лица, имеющие детей до трех лет?», «Кто был судим?», «Есть ли инвалиды?», «У кого трудности с русским языком?». Всего 12 вопросов. Тот из кандидатов, кто отвечает положительно, поднимает руку и подходит к столу судьи, где его выслушивают, затем возвращается на место.

Потом сверяли списки. Наконец объявили номера тех, кого отобрали в коллегию — 12 основных, 4 запасных — на случай, если кто-то по уважительной причине выйдет из процесса. В нашем составе оказались: руководитель общественной организации, народный целитель, студентка юрфака, врач, бывший диспетчер Мосгортранса, бывший работник жилуправления, кинорежиссер и несколько домохозяек.

Затем коллегию попросили пройти в совещательную комнату, где мы познакомились и выбрали старшину — руководителя благотворительной организации. Потом снова в зал — давать клятву. Далее инструктаж нашего куратора, который предупредил, что, если кто-то из участников процесса будет приставать с разговорами, нужно немедленно сообщить об этом судье. 

Процесс шел всего четыре дня. Не потому, что следствие сработало без сучка и задоринки. Просто адвокаты не смогли предоставить ничего, что могло заставить присяжных серьезно усомниться в виновности подсудимых. Судья нам сказала: «Мы живем в Москве, очень криминогенном городе, и у органов следствия много работы. Не всегда они делают все идеально. Все, что могли добыть и представить, они представили».

В обращенном к нам напутственном слове она специально сделала акценты на некоторых местах уголовного дела, чтобы мы поняли: одного подсудимого хорошо было бы признать виновным, но достойным снисхождения, а другому дать по полной. Тем не менее во время обсуждения мы кипятились более двух часов. 

— Я против того, чтобы выносить им обвинение, — говорил один из присяжных. — Жизнь все равно их накажет. Хочу быть вам противовесом. Я, как гражданин, хочу своими действиями смягчить репрессивную сущность государства. 

— Как мы можем их судить? Мы же их совсем не знаем, — сомневался режиссер.

— Скажу судье, что присяжных надо отменить. Она и сама прекрасно со всем разберется, — ворчала врач. Она явно куда-то торопилась.

— Мы в совершенно дурацком положении. Как мы можем их судить, если недостаточно фактов? — вздыхала одна из домохозяек.

— А мне достаточно. Тут дело легкое! — уверял кто-то. 

— Чего тут легкого? С одной стороны несчастный отец, с другой — пацаны, — спорил протестант.

— Ничего себе пацаны! — возмутились все.

— Да они же наркоманы, больные люди. Вы сейчас проголосуете за обвинительный приговор, и они уже из тюрьмы не выйдут!

— А я ночами не спала, — призналась врач.

— Молитва нужна, чтобы оградить себя от негатива. Только молитва поможет, — посоветовал народный целитель.

— Пойдемте, что ли, после вердикта выпьем, познакомимся, — предложил старшина.

Судья, прочитав наш вердикт, нашла его ясным и не содержащим противоречий. Одному из обвиняемых дали 17 лет, другому 2 года колонии.

Присяжные — это люди, и они могут ошибаться. Гарантий, что они вынесут истинный вердикт, нет. Но настоящее правосудие — это не значит безошибочное

«Судебная реформа, концепция которой была внесена Борисом Ельциным, поначалу работала как часы, — вспоминает бывший судья Мосгорсуда, ныне независимый эксперт Сергей Пашин. — Появление присяжных заставило прокуратуру создать специальный институт гособвинителей. Ведь по старому уголовно-процессуальному кодексу прокурор не был обязан участвовать в судебных заседаниях. А для судов присяжных его участие обязательно. Поэтому многие прокуроры стали тренироваться выступать в судах. На определенном этапе стало понятно, что и адвокатам надо учиться. Работало сопровождение законов — прецедентные решения распространялись, судьи обучались. Была возможность свозить их в страны, где такие суды работают давно».

Но в 1996 году романтический период закончился. Отдел судебной реформы в Администрации президента был разогнан. Говорят, что это была аппаратная интрига. «Но без поддержки сверху дальнейшее развитие судов присяжных оказалось проблематичным. Среда была уж очень агрессивная», — дипломатично резюмирует Пашин.

Новая судебная практика встретила яростное противодействие следователей, дознавателей, прокуроров и судей. Почему? Правоохранительная система в целом не была затронута реформой. Суд присяжных попытались встроить в схему, которая складывалась в течение 70 лет советской власти и имела четкий обвинительный уклон. Однажды один из высокопоставленных чиновников Генеральной прокуратуры в беседе с корреспондентом «РР» рассказал: «Знаешь, сколько людей мы расстреляли по ошибке, пока не поймали Чикатило? Начальство подгоняло, нужно было закрыть вопрос с этим маньяком. Следователи работали, прокурор обвинял, а судья соглашался с тем, что на скамье подсудимых действительно виновные». То есть засомневаться, тех ли судят, в этой слаженной цепочке было просто некому. 

И вдруг появляется суд, где действует презумпция невиновности и где человек, вина которого не доказана, может рассчитывать на оправдание. Процесс с участием присяжных подразумевает состязательность. То есть прокурор и адвокат на равных борются за доверие присяжных. А судья лишь руководит процессом.

«К этому обвинительная власть просто оказалась не готова, — говорит адвокат Генрих Падва, — прокуроры привыкли 70 лет обвинять людей от имени государства. А теперь нужно было не просто обвинять, а доказывать каким-то людям “с улицы”, что человек виновен. Причем убедительно доказывать. А это, извините, сложная задача. Учиться же часто нет ни желания, ни времени».

Фаиль Садретдинов, нотариус

Фаиль Садретдинов — нотариус, один из обвиняемых по делу об убийстве Пола Хлебникова. В мае 2006 года присяжные не признали вину Садретдинова и его «подельников» доказанной. Нотариус был оправдан, однако сразу после освобождения его осудили за мошенничество с квартирами и посадили на 9 лет. Сейчас он находится в тюрьме. 

«Суды присяжных — это единственная надежда для человека, попавшего под пресс судебной системы. Потому что суды не расположены объективно разбираться в делах. Попав в этот круг, я наивно полагал, что, мол, сейчас разберутся, но уже в тюрьме понял, что так рассуждают все “первоходки”. На самом деле это как со стрелой, попавшей в тело, — обратно ее уже не вытащишь. По сути, правосудие сейчас вершит следователь, а судья просто утверждает приговор и может лишь немного варьировать срок. Доходит до того, что прокурор, передавая судье материалы дела, отдает ему дискету с текстом обвинительного заключения. А судья берет этот файл и, немного подредактировав, оформляет на его основе приговор. Остается только согласиться и начать торговаться за срок. Следствие пугается, если обвиняемые выбирают суды присяжных. У нас, у сидельцев, даже появился новый хитрый способ обмануть следствие. Тебя спрашивают: будешь суд присяжных выбирать? Надо ответить: нет, не буду, зачем мне? Тогда следователь относится к делу спустя рукава. А на предварительном заседании надо заявить, что передумал и выбираешь суд присяжных. Тогда есть шанс, что дело в суде просто развалится. Со мной сидел Станислав Тюрин, обвиняемый в убийстве гендиректора концерна “Алмаз-Антей” Игоря Климова, — он так и поступил. Судья сделала большие глаза и несколько раз переспросила. А прокурор прошипела: “Получишь по максимуму, если не откажешься”.

По нашему делу в коллегии присяжных был “человек прокуратуры”. По закону, если присяжные не приходят к единогласному мнению, они должны провести в комнате для заседаний не меньше трех часов. Предполагается, что за это время они смогут все обсудить и попытаться друг друга убедить. Так этот “прокурорский”, поняв, что большинство присяжных настроены голосовать за наше оправдание, начал кричать, что ему плохо, что надо вызвать врача, и пытался выскочить из комнаты. Это дало бы возможность потом опротестовать вердикт. Хорошо, остальные присяжные буквально забаррикадировали дверь и не дали “провокатору” выйти».

Процент оправдательных приговоров в процессах с участием присяжных в России составляет 20%. Профессиональные судьи выносят менее одного процента оправданий. 

Бизнесмен Игорь Поддубный пять с половиной лет провел в Бутырской тюрьме

Однако присяжные, которые начинают слишком часто сомневаться в добросовестной работе следствия, становятся объектом ожесточенных нападок. Их критикуют за то, что выпускают на свободу убийц и террористов, «превращают» националистов в простых хулиганов. За то, что двенадцать обывателей, выдернутых из своей обычной жизни, разных по возрасту и социальному статусу, по определению не могут разобраться в сложных уголовных делах. И на первый взгляд граждане, допущенные к правосудию, действительно наломали немало дров. В Санкт-Петербурге они не признали виновными ни убийц таджикской девочки, ни убийц вьетнамского студента. В Дагестане оправдали Майрбека Шебиханова, обвиняемого в терроризме, а через два месяца после своего оправдания тот принял участие в захвате школы в Беслане. В Москве не признали виновными предполагаемых убийц главного редактора журнала «Форбс» Пола Хлебникова, оправдали Романа Полусмяка, обвинявшегося в убийстве 19?летнего армянина Артура Сардаряна.

 В чем причина этих шокирующих вердиктов? Скорее всего, в человеческой психологии. Русский ученый Александр Бобрищев-Пушкин, в царское время исследовавший несколько тысяч судебных процессов, пришел к выводу, что в основе многих оправдательных приговоров лежит вопрос, который присяжные задают самим себе: соответствует ли поведение подсудимого нравам его среды? Если да, это обычно свидетельствует в пользу подсудимого.

Игорь Поддубный, бизнесмен

Пять с половиной лет провел в Бутырской тюрьме. В 2001 году Поддубного и его партнера Евгения Бабкова арестовали по обвинению в контрабанде сигарет и мошенничестве. Его дело было первым экономическим процессом с участием суда присяжных. Поддубного трижды судили разными составами коллегии: первая была распущена, оправдательный вердикт второй прокуратура опротестовала, третья коллегия Поддубного снова оправдала, но сейчас прокуратура готовит очередной протест.

«Я боялся, что присяжные меня, бизнесмена, будут воспринимать как “богатого буратину”. Наш прокурор на это и рассчитывала. Она просто бесилась в суде, кричала присяжным: “Если вы его оправдаете, он такие деньги получит в Европейском суде за то, что сидел пять лет!” Хотя я вовсе не собирался с Россией судиться. Прокурор кричала: “Да посмотрите, они жили в дорогих домах, ездили на дорогих машинах”. Будто честному человеку в России априори невозможно заработать денег. Но на суде я понял, что вокруг меня много людей абсолютно честных, которые три-четыре месяца своей жизни готовы за копейки потратить на то, чтобы не допустить несправедливости. Простому человеку — ему же все понятно. Он сразу видит причины, по которым подсудимый что-то сделал. Он не старается “натянуть” закон на человека. Можно обмануть одного, можно двоих, но 12 человек ты не обманешь никогда. И когда они принимают единогласное решение, это о многом говорит. Для нашей страны это единственный способ победить судебный беспредел. А то, что присяжные не могут разбираться в серьезных делах, — ложь. И то, что в присяжные идут люди в основном малоимущие или безработные, — тоже ложь, распространяемая прокуратурой. У нас было три коллегии, и во всех 30% было интеллектуальных людей: много учителей, даже один психолог. Самое смешное: прокурор перед судом всегда отсеивала как раз образованных людей и бизнесменов». 

Один из первых судов присяжных в современной России, который проходил в городе Иваново, оправдал женщину, предумышленно убившую своего мужа. Муж терроризировал семью 10 лет. И однажды, когда он в очередной раз пришел домой пьяный и избил жену, она его убила. Ее оправдали, потому что суд присяжных — это суд равных, когда человека судят люди, которые его понимают и встают на его место. Так возникает парадокс, который коробит профессиональных юристов: действие, в котором налицо все признаки преступления, может, на взгляд присяжных, оказаться в данном конкретном случае вовсе и не преступлением. Присяжный, в отличие от юриста, мыслит по сути — вне уголовных и судебных схем. Он занят не проведением в жизнь закона, а судьбой конкретного человека.

 Долгое время в Британии действовал закон, по которому кража свыше 12 шиллингов каралась виселицей. Для того чтобы этот закон обойти, присяжные всегда оценивали имущество потерпевшего не больше чем в 11,5 шиллинга. Однажды горничная стащила у хозяйки банковский билет в 10 фунтов. На прямой вопрос судьи: «Сколько стоят 10 фунтов стерлингов?» — присяжные хором ответили: «Одиннадцать с половиной шиллингов».

А русские присяжные, институт которых ввел Александр II, всегда оправдывали нарушителей паспортных правил. Логика их была проста: земля божья, и если человек по ней странствует, это его естественное право и никакие «пачпорта» тут ни при чем.

За три месяца процесса из коллегии присяжных под разными предлогами были выведены четыре человека.Те, кто задавал судье слишком много вопросов

В современной России присяжные чаще всего оправдывают взяточников. У нас в стране взятки берут и дают все, а значит, подсудимый, скорее всего, козел отпущения.

«Суд присяжных не панацея от всех возможных бед, — говорит Генрих Падва. — Люди могут ошибаться. Гарантий, что они вынесут истинный вердикт, нет. Но настоящее правосудие не значит безошибочное. Человечество пока не изобрело такого механизма, который позволил бы точно устанавливать, как нужно юридически оценивать тот или иной факт и подлежит ли наказанию обвиняемый. Наши присяжные судят на уровне того правосознания, которое у них есть. Да, такой вот уровень правосознания у общества. Но когда критикуют присяжных, я спрашиваю: что, обычные суды совершают меньше ошибок? Куда же деваются критические стрелы в этом случае? Вот говорят, что в среде юристов существует спор: что лучше — оправдать виновного или осудить невиновного. На самом деле спора-то нет. Если, допустим, суд оправдывает убийцу, это страшно. Но если мы осуждаем невиновного, то совершается двойная ошибка. Ведь помимо того, что невинный человек отправляется в тюрьму, настоящий преступник остается на свободе».

Инна Макарова, ландшафтный дизайнер

«Мы рассматривали дело о мошенничестве с кредитами. Преступники просили людей за небольшое вознаграждение в 1–2 тыс. рублей оформить на свое имя кредиты, деньги забирали себе и потом их не возвращали. Двое из этих простодушных любителей легкой наживы, после того как им стали звонить из банков и угрожать судебными исками, пожаловались в милицию. Мошенников поймали. Но первые сомнения появились уже во время допроса свидетелей. В основном это были алкоголики и бомжи, которые и имени-то своего не помнили, зато на удивление быстро узнавали подсудимых и связно излагали обстоятельства двухлетней давности. Сразу было понятно, что они ангажированные — видимо, им пригрозили. 

День вынесения вердикта стал настоящим испытанием. Хотя факт преступления был налицо, мы видели, что доказательства притянуты за уши. Заглянули в Уголовный кодекс и поняли, что преступления, совершенные этими людьми, и грозившее им наказание несоизмеримы. Им вменяли преступное сообщество и мошенничество, совершенное организованной группой лиц в особо крупном размере. Это потянуло бы лет на 15 лишения свободы. Поэтому мы решили помимо стандартного «виновен» добавить «за исключением определенных обстоятельств»: мы знали, что если вынесем оправдательный вердикт, его отменят. Судья к такому творческому подходу отнеслась скептически: увидев наш вердикт, она кинула быстрый взгляд на прокурора — было видно, что такое решение их обеих не устраивает. Нам заявили, что все неправильно, и отправили обратно в совещательную комнату.

Нас гоняли туда-сюда несколько раз, а время шло, была уже ночь, и мы жутко устали, а поскольку мобильные телефоны у нас отняли, мы даже не могли предупредить своих близких, что задерживаемся. Но мы не поддались — все-таки не каждый день судьбу человеческую решаем. Около двенадцати ночи был оглашен наш вердикт. К этому часу все уже плюнули на всякие условности, и судья с прокурором переоделись в гражданскую одежду. Пятерых признали частично виновными, а одного оправдали. Он когда это услышал, расплакался как ребенок. Его сразу же освободили, и он все твердил без остановки, обращаясь к нам: «Спасибо вам, спасибо, спасибо». Подсудимым, признанным виновными, судья назначила наказание от 5 до 8 лет лишения свободы. Но это все равно слишком много. Равнодушных среди нас не было, но в присяжные нас больше не позовут — системе мы не угодили. Жалко. Ведь на моем месте может оказаться равнодушный человек, и неизвестно, как тогда все повернется». 

Участие присяжных в процессе потребовало от следствия более тщательного расследования преступлений, а от прокуроров — более серьезной подготовки к процессу. Ведь сами же судьи в частных беседах признаются, что «неграмотные домохозяйки с их недостаточным правосознанием» — вовсе не причина всех бед. Чаще всего спорные вердикты становятся следствием плохой подготовки прокуроров: люди в мундирах часто настолько косноязычны, что даже лингвист не может понять суть сказанного ими на процессе. Но чаще обвинение теряет свои доказательства, потому что следствие не потрудилось добыть их законным способом. Например, организовать допрос обвиняемого с обязательным участием адвоката, пригласить понятых на обыски, подтвердить свои измышления конкретными фактами. 

«Главным доказательством у нас всегда было признание, которое часто выколачивалось или фальсифицировалось, — говорит Сергей Пашин. — Виноваты показатели работы правоохранительных органов, такие как раскрываемость, которые толкают следователей на укрывательство преступлений от учета и принуждают разбираться лишь в самых очевидных случаях. А если случай неочевидный — выколачивать признание и фальсифицировать доказательства». 

Но вместо того чтобы заняться профессиональным апгрейдом, правоохранительная машина сделала все, чтобы прогнуть суды присяжных, приспособить их к своим нуждам. В последнее время появилась тенденция вообще их избегать. Например, путем переквалификации преступлений. Поскольку присяжным подсудны только дела особо тяжкие, то, например, «убийство с отягчающими обстоятельствами» в материалах дела становится простым убийством, а во многих групповых преступлениях из обвинения исключается особо тяжкая статья «преступное сообщество». 

Пока адвокаты учились говорить, судьи научились манипулировать присяжными заседателями и в ходе процесса, и в напутственном слове, и при составлении опросного листа. Психологи, работающие в судах, признают, что российские присяжные — люди внушаемые. Связано это с низкой самооценкой и уважением к власти. Когда человека отзывают в сторонку и что-то персонально внушают, ему кажется, что это проявление особого доверия. Поэтому один из способов оперативного сопровождения процесса — закулисная беседа с присяжным. 

Если же воздействовать на присяжных не удается, можно под разными предлогами вывести из состава коллегии особо неугодных. Или судья, если процесс идет «не в ту сторону», может заболеть. В конце концов, вердикт можно отменить. А коллегию присяжных распустить. Это на Западе их вердикт непоколебим, а дело, попавшее в руки данного состава гражданских заседателей, отобрано у них быть не может. В России же колоссально высок процент обжалования оправдательных приговоров: в иные годы Верховный суд отменял их до 50%. Согласно закону оспорить мнение присяжных по существу нельзя. Но есть множество процедурных тонкостей, которые становятся минами-ловушками. Не сделали адвокаты, судьи, прокуроры или сами присяжные того или этого — все, приговор может быть отменен. Значит, будет новый суд и новая коллегия. Существуют и вовсе дикие методы, когда в состав присяжных внедряются граждане, сотрудничающие с правоохранительными органами. Проверить это невозможно, ведь принадлежность к осведомителям является государственной тайной. 

Валентина Пархоменко, пенсионерка

В 2006 году коллегия присяжных, в составе которых была Пархоменко, оправдала обвиняемых в подрыве поезда Грозный — Москва Владимира Власова и Михаила Клевачева. По мнению следователей, на пути пассажирского состава сработало самодельное взрывное устройство мощностью в 3 кг тротилового эквивалента. В результате с рельсов сошли пять вагонов. Девять пассажиров, в том числе дети, получили травмы. 

«Судья Татьяна Анатольевна Романова вела себя с нами как мама. Но за три месяца процесса из коллегии присяжных под разными предлогами были выведены четыре человека. Те, кто задавал слишком много неудобных вопросов. Это стало происходить после того, как судья и прокурор почувствовали, что присяжные прокуратуре не верят. Ведь у них все клеилось: подсудимым “шили” терроризм — мол, это месть. Поезд взорвали в Серебряных Прудах 12 июня 2005 года — через 10 лет после событий в Буденновске — для чего в домашних условиях изготовили взрывное устройство. Но в какой-то момент мы поняли, что доказательств нет. Когда нам дали послушать запись телефонного разговора из квартиры одного из обвиняемых, присяжные хором спросили: “Было ли разрешение на прослушку телефона?” На самом деле санкции не было. Но судья сказала нам так: “Было — не было, я все беру на себя”. С этого момента мы окончательно перестали ей верить. 

Наша старшина, женщина, была подставная от прокуратуры. Она сама вызвалась быть старшей. И с самого начала пыталась нам внушить, что если мы признаем обвиняемых невиновными, этот ответ не примут. 

Перед самым вердиктом был такой эпизод. Мы стояли в суде у кассы за деньгами. Подошла судья (по закону судье запрещено общаться с присяжными вне зала суда. — “РР”): “Вы не обижайтесь, если что — я ведь сделала все, чтобы вам было комфортно и удобно”. Я ей сказала: “Татьяна Анатольевна, мы только что о вас говорили. Видимо, не один шрам у вас на сердце остается после таких вот дел”. Она на меня посмотрела, ухмыльнулась и говорит: “Да, остается, но знаете, если вы сейчас вынесете оправдательный приговор, меня за это накажут. Но я имею право сейчас же его отменить. Подсудимые не те люди, за которых себя выдают. Вы уж меня не подведите. Вы же понимаете, сколько на вас государство денег потратило”.

Это говорила судья, которая каждый день твердила нам, что не имеет права с нами общаться. Я была так ошарашена, что опустила глаза, схватила шапку и побежала вниз. Когда мы вынесли вердикт “невиновны”, старшина отказалась его подписывать. А когда судья прочла, то просто позеленела на глазах и говорит: “Неправильно заполнено”. Мы пошли в совещательную комнату — переписывать. Тут зашла девушка-секретарь и передала старшине записку. Та прочитала и вышла из комнаты. Мы сидим, ждем. Наконец я не выдержала, взяла чайник и пошла вроде как в туалет. А она там — разговаривает по сотовому (пользоваться мобильным телефоном в ходе процесса присяжным запрещено. — “РР”). Увидела меня, выскочила на лестничную клетку. Спустя некоторое время пришла к нам и говорит: “У меня несчастье, умерла свекровь”. Стало понятно, что в процессе она больше участвовать не будет. У нас к этому времени оставался всего один запасной присяжный. После этого судья под предлогом, что время позднее и обвиняемых уже нужно везти в СИЗО, предложила запечатать документ в конверт, собраться завтра, выбрать нового старшину и исправить ошибки. Мы и представить себе не могли, что она сможет так просто нас обыграть: на следующий день прокурор заявил ходатайство об отводе двух присяжных. Одной — за то, что она как будто бы общалась по телефону, второй — за общение с адвокатами: якобы он, прокурор, сам лично стоял на улице и все видел. И усмотрел в этом давление на присяжных. Этого оказалось достаточно. Судья ходатайство удовлетворила. И так как у нас к этому времени больше не осталось запасных, коллегия была распущена. “Это что, суд присяжных?” — в сердцах сказала я Романовой. Да никакого суда нет — это все пыль в глаза. О нас просто вытерли ноги. Вы же знаете, мы ни в чем не виноваты…»

В марте 2007 года вновь сформированная коллегия присяжных признала Власова и Клевачева виновными по всем статьям, однако при этом сочла, что подсудимые заслуживают снисхождения. На основании этого вердикта Московский областной суд приговорил обвиняемых к 18 и 19 годам тюремного заключения.

«Суды присяжных — одна из самых светлых идей, придуманных человечеством. Для России это глоток настоящего правосудия, — говорит Генрих Падва. — Но человечество имеет свойство поганить даже самые светлые идеи. Посмотрите, что инквизиция сделала с христианством, а Сталин — с идеей коммунизма».

Сегодня вместо классического суда присяжных мы имеем некий гибрид, уродца, которым недовольны все. Выхода из этого замкнутого круга, казалось бы, нет. Можно предположить, что и дальше следствие будет часто недобирать фактуры, присяжные — выносить на первый взгляд шокирующие вердикты, прокуратура — протестовать, в итоге процессы будут тянуться бесконечно долго. 

«Даже в таких сложных условиях суды растут, — не соглашается представитель правительства России в высших судах Михаил Барщевский. — Последние процессы в Санкт-Петербурге это хорошо показывают. Присяжные стали более взвешенно подходить к разбирательству преступлений на национальной почве».

Но не все настроены так оптимистично. С тем, что этого уродца проще убить, чем сделать из него худо-бедно летающего лебедя, с радостью согласятся многие профессиональные юристы. Из их стана все чаще раздаются голоса, призывающие к полной отмене суда присяжных. В качестве полумеры предлагается упразднить их на Кавказе и при рассмотрении преступлений на национальной почве.

«Надо быть готовыми к тому, что суды присяжных на всей территории России не заработают никогда, — предупреждает Сергей Пашин. — Царь-батюшка 35 лет насаждал суды присяжных в России, но так и не распространил на всю империю. В Сибири их не было. Не было и в Тифлисе — учитывая горский менталитет. В современной Чечне та же проблема: устройство социальной жизни таково, что человек не вычленен из общины и рода. Или Якутия, где суд присяжных не может работать из-за больших заболоченных пространств: чтобы собрать присяжных, которых определит программа случайной выборки, надо вертолет посылать. А дальше возникает другой вопрос: кто подсудимый — русский или якут?» 

А как же с идеей доверить присяжным более широкий спектр уголовных дел? Пусть даже и не во всех регионах. 

«Уберечь бы что есть, — горько усмехается Падва, — слишком велико давление».

«Никаких финансовых преград для расширения сферы их деятельности нет, — бодрится Барщевский. — Когда суды создавались, были проблемы с помещениями: они для этих целей должны быть больше по размеру, но сейчас об этом говорить смешно. Нужна государственная воля, государственное решение. Но борьба двух систем правосудия — по Вышинскому и демократической — продолжается. Власть пока не может побороть боязнь доверять народу. Вдруг не так проголосуют?» 

Действующий судья на условиях анонимности говорит резче: «Введение судов присяжных затруднит выборочное уголовное преследование неугодных и исключит политическое вмешательство в правосудие».

Суды присяжных в России, конечно же, нужны. Просто, может быть, не с того начали? Может, не стоило заставлять присяжных сразу пускаться во все тяжкие, а для начала следовало дать им «подрасти»? То есть разбирать с их участием уголовные дела, предполагающие небольшие сроки наказания или вообще только гражданские споры. Это позволило бы на время увести этот институт из-под огня критики. Учились бы прокуроры, учились бы адвокаты. Большее количество граждан смогло бы участвовать в процессах. Резонанс от спорных вердиктов был бы куда меньше. Тогда, может быть, со временем и власть научилась бы доверять народу.

Олег Рашидов, Дмитрий Виноградов, Сергей Тополь

Эксперт