Суд над лингвистом Иваном Бодуэном де Куртенэ

Сергей Бунтман. Добрый вечер! Последнее в этом году дело, которое мы разбираем, и дело это касается… Вот никогда б не подумал! Вот отец наших идей на курсе языкознания. Прямо вот начиная с первого курса среди всех на одном из первых мест стоит Иван Александрович Бодуэн де Куртенэ. Сразу срифмовался с известным актёром Карновичем-Валуа, мгновенно. Но Бодуэн де Куртенэ — это действительно потрясающий человек, Иван Александрович, сам по себе, абстрагируясь от его фамилии, да.

Алексей Кузнецов. Добрый вечер, мы сегодня обязательно сегодня о нём будем много говорить, потому что это одна из целей нашей передачи.

С. Б. Да. Ну что же, куда ж он влип-то? Вот.

А. К. Иван Александрович влип в дело, настолько сегодня нам покажется это таким анахронизмом, не имеющим никакого отношения к явлениям нашего сегодняшнего дня, что в конце передачи мы удовлетворённо скажем вслед за поэтом: «Вот как было в прежни годы, когда не было свободы», да?

С. Б. Да, да.

А. К. Но давайте мы начнём с того, что одним из, одна из переломнейших дат российской истории, причём в положительном ключе переломная — это 17 октября 1905 года, когда после принятия знаменитого манифеста помимо создания Государственной Думы законодательной были провозглашены различные важнейшие базовые гражданские свободы, в том числе свобода слова, свобода союзов, начнут как грибы после дождя возникать политические партии, и вот пять недель всего-навсего с момента подписания манифеста, и уже в Петербурге собирается съезд — весьма представительный съезд из ста пятнадцати делегатов, представляющих самые разные, в том числе и достаточно отдалённые уголки Российской Империи, потому что это съезд так называемых автономистов. А это в основном то, что называется пренебрежительно национальной окраиной. Это представители вот этой вот имперской подушки, значит, народов, которые не ставят вопрос — пока — о выходе из состава Российской Империи. Есть и такие, кто ставят, но это радикалы, да, по представлениям того времени. А вот автономисты — они умеренные, они говорят о том, что да, наши народы согласны оставаться в составе империи, но на других правах. И вот…

С. Б. А права их сильно ограничил…

А. К. Права их сильно ограничены!

С. Б. Ограничил Александр Александрович! В первую очередь.

А. К. Ну да, безусловно, безусловно.

С. Б. Уж совсем, да? Довёл, довёл их до смехотворного.

А. К. Ну и надо сказать, что и в правление сына его Николая Александровича были какие-то неожиданные по национальному вопросу решения, совершенно раскачавшие, например, до этого абсолютно мирную Финляндию. Но надо же было туда послать Бобрикова.

С. Б. Да. Бобрикова!

А. К. Бобрикова, да, и устроить там русификацию!

С. Б. Да, да. Это который рифмуется в знаменитой песне «Нет, Молотов».

А. К. Нет, «Нет, Молотов», да, «Молотов» — «Бобриков», да.

С. Б. Да, «Бобриков», да.



Автономисты

А. К. Да, совершенно верно. То есть тут, в принципе, кто из русских императоров последних в наибольшей степени ответственен — вопрос открытый. Ну уж не Александр II-то точно, а вот эти два последних понаделали всего. И вот, собственно, чтобы не быть голословным, я зачитаю резолюцию съезда, это программа вот этого движения автономистов. «Собравшиеся в Петербурге представители азербайджанцев, армян, белорусов, грузин, евреев, киргизов, латышей, литовцев, поляков, татар, украинцев и эстов, выслушав доклады о положении перечисленных народностей, в связи с современным политическим состоянием России, пришли к следующим заключениям: 1) Освободительное движение, постепенно расчищающее почву для переустройства государства на демократических началах, есть общее дело всех народностей России. 2) Народности эти кровно заинтересованы в том, чтобы грядущий строй обеспечил всем, и каждой из них и всем вместе, свободу и полноту их духовного и материального развития. 3) Съезд признаёт несостоятельность и недопустимость централизации всего законодательства и управления в государстве столь обширном, столь разнообразном и сложном в экономическом, религиозном и национальном отношениях, как Россия». «Съезд признаёт, что в децентрализации государственной власти и в организации народовластия на началах федеративного строя заинтересованы все народы России». «В интересах народностей, не сосредоточенных на одной определённой территории, а также в интересах национального меньшинства, в каждой из таких территорий должны быть установлены общегосударственной конституцией такие нормы, которые обеспечивали бы каждому такому меньшинству и всякой народности неприкосновенность её национальных прав и интересов». И съезд декларирует, что для осуществления этой программы он считает целесообразным создать соответствующую организацию. Как вы видите, нет никаких лозунгов, которые бы прямо или косвенно указывали на то, что съезд считает желательным распад Российской Империи. Нет. Речь идёт о федерализации, то есть хотя этого слова в программе нет, но из дальнейших документов видно, что желательной формой нового государственного устройства представители вот этого вот движения автономистов считали бы широкую федерацию по образцу Соединённых Штатов.

С. Б. Ну почему, да, я думаю, что даже не образцу — зачем-то и ходить в какую-то республиканскую вот такую вот вещь соединённых независимых государств, а это вполне что было всю вторую половину века в Австро-Венгрии той же самой.

А. К. Например, в Австро-Венгрии.

С. Б. Да, вполне.

А. К. Хотя там вот с последним пятым пунктом, насчёт народностей, не имеющих-то не… Там были свои проблемы.

С. Б. Но, но, а Россия-то, уже прошло время, а Россия, в общем-то, прогрессивнее сейчас.

А. К. Да. Австро-Венгрия как минимум федерация двух больших субъектов.

С. Б. Да.

А. К. Австрии и Венгрии, со своими парламентами, со своими национально-культурными, религиозными и прочими отличиями и так далее. И вот возникает организация, сейчас Андрей даёт нам первую, сдвоенную картинку. Организация, которую возглавляют два человека: председателем вот этой организации автономистов становится, он слева, Александр Робертович Ледницкий, поляк, а его первым заместителем Илья Людвигович Шрак, он справа, украинец. Выскажу гипотезу, ни на чём особенно не основывающуюся, кроме общих соображений, что для их избрания главным было не то, что они поляк и украинец, а то, что они оба адвокаты. И вообще вот те, кто интересуется историей России начала ХХ века, они уже по этим вот овальным фотографиям могут сразу сказать, откуда эти фотографии. Это фотографии из думских сборников, это фотографии депутатов всех четырёх Государственных Дум, вот они публиковались таким образом: они оба будут депутатами первой Государственной Думы, оба, естественно, подпишут после её разгона Выборгское воззвание, поэтому их, естественно, обоих приговорят к трём месяцам, естественно, обоих не пустят во вторую Думу, и так далее, и так далее. А то, что они адвокаты — в первых двух Думах вообще будет безумное количество адвокатов. Мне кажется, что они далеко за флагом оставляют всех остальных представителей интеллигенции, и врачей, и преподавателей…


Александр Робертович Ледницкий. 
Источник: wikipedia.org


С. Б. Но вообще-то, а вообще-то кого, кого, кого в первую очередь выбирают?

А. К. Естественно — смотрите: времени свободного у них относительно много, профильное образование, достаточные, как правило, средства для того, чтоб заниматься общественной деятельностью, ну и умение публично выступать, интерес к такого рода деятельности. А вот ещё одним из лидеров этого движения с самого начала — сейчас Андрей показывает нам вторую фотографию, очень, на мой взгляд, удачную, мы сейчас о ней немножечко поговорим, и является тот Иван Александрович Бодуэн де Куртенэ, которому ты начал — но ещё далеко не закончил — петь хвалебную песнь в самом начале.


Иван Александрович Бодуэн де Куртенэ.
Источник: wikipedia.org


С. Б. Да. Это великий человек просто-напросто.



Бодуэн де Куртенэ

А. К. Сейчас мы об этом поговорим подробнее, о его вкладе в науку, но вот мне кажется — я выбрал именно эту фотографию, хотя она распространённая, в «Википедии», она оттуда, собственно, и взята — потому что мне кажется, она замечательно выражает характер этого человека. Вот посмотрите, перед нами — боец. Как мы себе обычно представляем учёного? Один глаз на нас, другой на Арзамас, академическая тюбетейка, полная отрешённость от, так сказать — он весь в своём вот этом вот. Перед нами человек с цепким, таким вот настороженным, готовым к вызову, готовым принять этот вызов взглядом, поза, которая такая тоже вот, ну почти боксёрская, да? Совершенно нет никакого ощущения, что это представитель каких-то там горних вершин академической науки. Перед нами политик, перед нами трибунный оратор. На самом деле Иван Александрович не был ни политиком, ни трибунным оратором. Но бойцовских качеств ему было не занимать, и мы в этом убедимся. Вот он один из лидеров этого движения автономистов, при этом сам он по своему этническому происхождению человек очень сложносочинённый. Вообще Бодуэны де Куртенэ, согласно, по крайней мере, семейной их легенде, восходят, ни много ни мало, к Людовику VI Толстому.

С. Б. Да. Отцу Людовика VII, Юного.

А. К. Соответственно.

С. Б. Да.

А. К. Правда, по линии его жены, но тем не менее — я имею в виду: жены Людовика VI. Но действительно, легенда не легенда, но известно, что во время Первой мировой войны во Франции подвергся бомбардировке и последующему разграблению семейный склеп Бодуэнов де Куртенэ, то есть там какая-то ветвь их осталась.

А. К. А вот предки Ивана Александровича в 18 в. осели в Польше и стали такими полонизированными французами. И сам Иван Александрович Бодуэн де Куртенэ родился в Польше, по-польски он говорил как на родном языке. Впрочем, с ним вопрос определения родного языка — случай чрезвычайно сложный, потому что Иван Александрович владел родными тремя или четырьмя и ещё свободно полудюжиной…

С. Б. Двоюродными, да.

А. К. Как и положено порядочному лингвисту. Но вот действительно, кем себя считал этот человек: французом, поляком или русским — я думаю, вопрос был не простой для него для самого. Он, конечно, считал себя французом, он, конечно, считал себя поляком и он, конечно, считал себя русским — то есть, всеми тремя этими…

С. Б. Ну вообще, мне кажется, что для такой организации как автономистов это идеальный вариант.

А. К. Абсолютно! И вот на волне вот этого всего, когда автономисты в Первой Государственной думе представлены отдельной фракцией, причём, фракция большая — 70 депутатов (а в Первой Думе их всего чуть больше 500) — то есть, это такой, достаточно значительный кусок Думы. Плюс, к этой фракции примыкает ещё около 50 депутатов, которые формально состоят в партийных фракциях, но программу автономистов вполне себе разделяют. Да, то есть, на голосованиях по национальному вопросу эта фракция имела бы немалый вес, если бы Первая Государственная дума проработала чуть дольше, а не упёрлась в проклятый для России крестьянский вопрос.

После того, как Первая Дума распущена и многие лидеры автономистов оказываются за бортом Второй и Третьей Государственной думы, деятельность организации приходит в упадок, и вот в 1907 г., когда этот упадок уже потихонечку начинает чувствоваться, Иван Александрович пишет такую очень задиристую, как мы сейчас увидим, брошюру, небольшую книжку. Сейчас вот Андрей нам даст её обложку — она выйдет только в 1913 г., потому что в 1907 г. было нецелесообразно, потом то, сё, пятое, десятое — а в 1913 г. Бодуэн де Куртенэ, — он, собственно, в предисловии прямо об этом говорит, — ему показалось, что она не утратила своей актуальности, да, и поэтому он решил её через 6 лет после написания опубликовать. Называется она, как вы видите, «Национальный и территориальный признак в автономии». Эта книжка, когда её читаешь (она есть в открытом доступе), видно, что она написана учёным — он соблюдает все необходимые академической науке оговорки, стиль, и так далее, но одновременно видно, что она написана учёным не в той области знания, где он прославлен, — то есть, по сути в данном вопросе всё-таки дилетантом, — а во-вторых, человеком весьма задиристым.


«Национальный и территориальный признак в автономии». 
Источник: wikipedia.org


И я, опять-таки, чтобы не быть голословным, немножечко её процитирую из самого начала, из введения, и из заключения — там где посыл и там где выводы. В начале: речь идёт, напомню, о 1913 г., потому что введение, скорее всего, написано после 1907 г. «Теперь мы отодвинулись не только до точки замерзания, но даже значительно ниже её. Рассуждать не только об автономии, но даже о самом скромном самоуправлении кажется крайней наивностью, если не просто нелепостью. Нынешние законодатели и правители России хотели бы уничтожить малейшие следы местной самобытности, оригинальности и индивидуальности и вместе с тем сделать невозможными всякие попытки общественной деятельности, всякие поползновения на выход из состояния бессмысленного стада», — сильно сказано, да? «…Руководствующегося единственно эгоистическими побуждениями шкурного характера и страхом перед палкою и кнутом пастуха. Сильный индивид и сознательная общественность переведены окончательно в разряд строго наказуемых государственных преступлений».

Ну, а в заключении, вот, как он, так сказать, резюмирует: «По моему мнению и по мнению моих единомышленников, Россия должна идти в направлении с одной стороны, к полному уравнению не только всех без исключения граждан, но также всех без исключения вероисповеданий, национальностей, прочих культурных групп и союзов. С другой же стороны, к децентрализации, территориальной автономии отдельных областей, и в конце концов, к федерализации, иначе ей грозит разложение и окончательная гибель» — эти строки мы ещё встретим в деле. «Конечно, мы можем ошибаться, и никакой гибели не будет. Тем лучше. Что же касается возможной гибели России, то я позволю себе заметить ещё одно: гибель государства, в котором беззаконие и неумолимая жестокость совершают победное торжественное шествие по всей стране, государство, в котором хронические и возведённые в правила нарушения этических заповедей и просто преступления не только не осуждаются и не презираются, но напротив того, превозносятся как подвиги и щедро награждаются — гибель такого государства ни в ком не вызовет сожаления». О, как бывало-то раньше! «Если мы, однако ж, стараемся всеми силами противодействовать этой гибели, то только потому, что ужасаемся многих жертв, которые по необходимости повлечёт за собой гибель подобного государственного чудовища. Да кроме того, руководствуемся чисто эгоистическими побуждениями, ибо думаем, что вместе с Россией погибнут также многие близкие нам люди и много культурных ценностей и сокровищ».

С. Б. Великолепно написано вообще-то!

А. К. Великолепно. Я пытался выяснить, кто настучал. Не смог. Для того, чтобы понять, кто настучал, по чьей инициативе, кто та Мизулина, которая оскорбилась за всё, значит, за это — трудно сказать. Может, кто по должности оскорбился, там, скажем, из чинов министерства юстиции или внутренних дел, может, ещё кто. Но книжка, которая вышла тиражом то ли 200 то ли 300 экземпляров в «Издательстве Стасюлевича» — самого Михаила Матвеевича уже 2 года как не было в живых, но издательство, естественно, продолжало существовать, носило его имя. Вот то ли 200, то ли 300, то ли 400 — около, не более полутысячи экземпляров. Продавалась она за 40 копеек и страниц в ней было около 80 — ничем она была не привлекательна, не примечательна. Никакой, естественно, рекламы ей не делалось — то есть, она была адресована, в общем-то… Это пост в фейсбуке для друзей, переводя на современные деньги. Для друзей и единомышелнников.

С. Б. То есть, под замочком для друзей. Да?

А. К. Да-да-да. Причём, я бы сказал — наверное, даже ещё и не для всех друзей — под замочком для определённого списка друзей, для тех, кто интересуется не лингвистикой, а вот именно вопросами автономизации и, соответственно, значит, федерализации.

Но возникло дельце в конце 1913 г., вскоре после того, как книжка была опубликована, по распоряжению следствия тираж был конфискован. Всего несколько десятков экземпляров, в том числе и тот, что хранится сейчас в Ленинской библиотеке (ну, я так по старинке, по привычке Российскую государственную библиотеку называю). Вот, остальной тираж был конфискован, а сам Иван Александрович, который готовился встретить своё 69-летие, оказался под следствием, а потом и под судом особого присутствия Санкт-Петербургской судебной палаты.

И вот здесь я бы хотел на несколько минут передать бразды правления моему другу, потому что Сергей гораздо лучше меня… Собственно, он этому учился.

С. Б. Дело в том, что мне сейчас чтобы не морочить голову — человек абсолютно выдающийся. Человек и чрезвычайной научной честности, потому что он многие свои абсолютно революционные взгляды в лингвистике, — то же самое определение фонемы, — вот это он.

А. К. И фонема и морфема, насколько я понимаю — и то и другое он, да?

С. Б. Да. Потому что и вот это внимание к речи, то есть, к реализации языка как такового. И внимание к разнообразию форм, но не всё это разнообразие приводит к различению смысла. Абсолютно революционные вещи, которые были развиты потом. Это вообще петербургская школа, которая сделала невероятно много.

А. К. Я правильно понимаю, что он основатель двух научных школ: сначала казанской, потом петербургской?

С. Б. Ну, и косвенно, конечно, это пражская ещё, косвенно, уже к Роману Якобсону, уже…

А. К. Да-да-да.

С. Б. И человек, который двинул лингвистику невероятно совершенно. И при этом он аккуратно упоминал своих предшественников: тех, кто не дожил до публикаций… То есть, здесь ещё…

А. К. То есть, такая этичность очень высоко развитая научная…

С. Б. Этичность — это видно в его тексте, когда он говорит об этике государственной. Он говорит… то же самое, он это соблюдает в своей жизни. И мне кажется, что вот то придыхание, с которым произносилась среди других великих имён дивная фамилия «Бодуэн де Куртенэ», что это соответствие действительности полное. Это не какие-то мифические теории, не такие-то подогнанные под социальность, но это выведенное. И социальность как бытование языка…

А. К. Ну, а как же? Язык же не в безвоздушном пространстве существует, конечно.

С. Б. Совершенно верно, как бытование языка, как его отражение в речи и внимание к речевым особенностям, а не только к письменным тексам — это революция.

А. К. Я правильно понимаю, что если говорить о российских — и советских соответственно — лингвистах первой половины — середины ХХ века, большинство знаменитых — это его прямые ученики?

С. Б. Ну, можно так сказать, но существовали и другие школы, и московская школа, которая существовала.

А. К. Ну конечно, да!

С. Б. Но те, которые идут по этой теории — это фактически его, его ученики или последователи.

А. К. Ну и в какой-то степени, я так понимаю, что и Лотман с его тартуской школой — это тоже потомки прямые Бодуэна де Куртенэ.

С. Б. Я думаю, что вообще вся современная лингвистика, включая и математическую лингвистику, лингвистика уже конца ХХ века — она вся может считать, и очень многие, и люди, которые занимались значением слов, и многие, и смыслами, и это всё насчитывается не только в России, естественно, а и вообще в мире, конечно.



Обвинение и суд

А. К. Сейчас Андрей показывает нам картинку. Человек — мне кажется, возможно, я пристрастен — с очень неприятным лицом. Это Николай Сергеевич Крашенинников, старший председатель Санкт-Петербургской судебной палаты: у столичных судебных палат было несколько председателей, один из них был старший, да, то есть вот. Человек, которого ждала страшная кончина, сразу скажем. Его судейская деятельность настолько, скажем так, была яркой, особенно в плане политических процессов, что осенью восемнадцатого года, когда был провозглашён красный террор — а он, уже будучи немолодым человеком, не успел убраться из советской России — большевики нашли его в Пятигорске, он был взят в заложники и в числе первых расстрелян.


Николай Сергеевич Крашенинников. 
Источник: wikipedia.org


С. Б. Да.

А. К. Но пока это всесильный один из руководителей, так сказать, судебного, судейского корпуса Российской Империи, человек с репутацией именно такого вот жёсткого политического судьи. В газетах встретится отчёт, как он начнёт процесс — с опроса подсудимого, опроса об обычных вещах: ну, вначале положено, чтобы назвал имя, фамилию там, вероисповедание, сословие, да?

С. Б. Да.

А. К. И вот он будет комментировать. Значит, вы кто по национальности? Бодуэн де Куртенэ говорит — поляк. А, поляк! А кто вы, какого вы вероисповедания? Римско-католического. А, следовательно, римско-католического. Всё, всё время язвительно будет выпячивать вот эти вот вещи, это создаст у публики совершенно однозначное впечатление, что процесс такой, инквизиционный, прямо скажем. Что инкриминируется нашему… ну, поскольку это, в общем, не одну минуту займёт, сейчас как раз середина часа, давайте уж прервёмся, чтоб потом не отвлекаться.

С. Б. Да, давайте прервёмся, да.

С. Б. А книгу, которую мы вам рекомендуем, и очередной раз — это очень любопытная книга, Александра Маринина обобщила всё, что есть у Шекспира о Генрихе VI. Генрих VI долго правил и очень несчастливо. Очень бурно и очень несчастливо. И правил ли по-настоящему — тоже непонятно. Одна…

А. К. И в какие периоды, если да, да, а в какие нет.

С. Б. Да. Да, там солнце встало — солнце скрылось, да, в голове.

А. К. Совершенно верно.

С. Б. И это, это вообще ужасающая совершенно история, сын блестящего молодого героя, как мы привыкли считать, который потерял отца, ещё не понимая, в общем-то, это, что, что произошло, и стал королём — английским и французским. И коронован был в Париже.

А. К. Да.

С. Б. Юный король был коронован в Париже, вот как раз когда собиралась Париж отбить Жанна д’Арк.

А. К. Совершенно верно.

С. Б. Да. И это очень хорошая работа, это очень важная работа: сделать жизнеописание — да, согласно Шекспиру, но сделать жизнеописание, как его представляют на пространстве шекспировских хроник, как представляется — это не самое, скажем, яркое, но постоянно присутствующее везде с определённого момента фигура. Вот. Так что читайте, а положить её можете в то, что называется шоппером. Кошёлку! Нашу. Фирменная. У нас разные кошёлки, вот. «Я несу, и…» Да, вот.

А. К. Некоторые до сих пор авоськи носят. А что, удобно, действительно.

С. Б. Авоська замечательная вещь, и она недооцененная, вот, поколением младше нас, скажем.

А. К. Правда, наш шоппер это — я уже связываю с темой нашей сегодняшней передачи — наш шоппер говорит с лёгким акцентом, о говорит: «Я нэсу, и ты нэсы».

С. Б. Да, да.

А. К. Говорит наш шоппер.

С. Б. Да, наш…

А. К. То есть он для широкого круга.

С. Б. Для широкого круга, да, действительно. Вот ты сейчас сделал, что можно было как, действительно, одна и та же фонема в разных.

А. К. Да!

С. Б. Да-да.

А. К. В зависимости от социальных условий.

С. Б. Не только! Отложили. Да.

А. К. Так вот, что, собственно, Бодуэну де Куртенэ инкриминируют. Ему инкриминируют две статьи, одна из недавно принятого уголовного уложения, это политическая, так сказать…

С. Б. А когда недавно? Когда была, когда они приняли?

А. К. Уголовное уложение — 1903 год.

С. Б. Третий год, да?

А. К. Да. А вторая — из более старого Уложения о наказаниях, уголовных и исправительных, в редакции 1885 года.

С. Б. Ага.

А. К. Итак, из Уголовного уложения, статья 129-я: «Виновный в произнесении или чтении публично речи или сочинения или в распространении или публичном выставлении сочинения или изображения, возбуждающих» — первое — «к учинению бунтовщического, изменщического деяния» — второе — «к ниспровержению существующего в государстве общественного строя» — третье — «к неповиновению, противодействию закона» — четвёртое — «к учинению тяжкого выше преступления». Что ему инкриминируют из этого?

С. Б. Дискредитация армии и государственной формы, мда.

А. К. Да-да-да! Абсолютно.

С. Б. Да.

А. К. Ему, значит, дискредитируют… Ему инкриминируют распространение призывов, то есть возбуждение, да? К ниспровержению существующего в государстве общественного строя, вот, собственно, его часть, да? И статью 1034 Уложения о наказаниях «Виновный в возбуждении в печати учащихся к прекращению, приостановлению, возобновлению занятий». В девятьсот шестом году принята эта редакция статьи — понятно, по мотивам первой русской революции. Это не его пункт.

С. Б. Да, и ещё, ещё даже чуть-чуть раньше, когда начались все эти студенческие забастовки. Первый, второй год.

А. К. Второй пункт: «Возбуждение в печати к устройству воспрещённых законом скопищ». Не его пункт. «В распространении посредством печати заведомо ложных о деятельности правительства установлений, для должностного лица войск или воинской части сведений». Фейки об армии.

С. Б. Да, и ещё заведомо.

А. К. И о правительстве.

С. Б. Да, заведомо. Причём это вот заведомо — заведомо ложные — это потрясающая вещь. Как она живуча!

А. К. Вот этот третий пункт статьи 1034 — 4 и вменяют ему в вину. Почему особое присутствие судебной палаты, а не обычное, с присяжными, заседание окружного Санкт-Петербургского суда? Потому что статьи такие — раз, а второе — Иван Александрович Бодуэн де Куртенэ действительный статский советник, и как особа первых четырёх классов Табели о рангах также подлежит суду не суда присяжных, а особого присутствия. То есть по двум основаниям он попадает не на присяжных, которые вполне могли быть сочувственны, а попадает на такую суровую государственную юстицию. К сожалению, у меня нет портрета — и его вообще, насколько я могу судить, не существует — обвинителя на этом процессе, товарища прокурора Санкт-Петербургской судебной палаты, Александра Петровича Мякинина. Вот как он излагал фабулу обвинения. Цитирую по газете «День», газета умеренно либеральная, довольно нейтральная, издавал её Иван Дмитриевич Сытин — известный, знаменитый книгоиздатель и книготорговец. Вот как в статье, значит, обозревателя газеты «День» излагается логика обвинения: «Господин Мякинин даёт следующую схему своего понимания труда профессора: сначала лозунг — «Россия как государство чудовище, существовать не может, а должна обратиться в Соединённые Штаты»». Это он таким образом выдрал из заключительной части вот то, что я читал, да?

С. Б. Да.

А. К. Называется — перефразируйте.

С. Б. А, ну да, да.

А. К. Он перефразировал.

С. Б. Да.

А. К. «За этим лозунгом и предложением осуществить реформу мирным путём идёт уже призыв провести эту реформу законодательным путём через Государственную Думу, затем ряд мыслей, чтобы создать настроение: это мысли о позорных якобы гонениях, которым подвергаются в России отдельные нации, о всеобщем презрении, которое вызывает к себе Россия в Европе, об отдельных политических деятелях, которых он называет истинно русскими и т. д. вплоть до заведомо ложных мыслей о том, что известное распоряжение Гросса и фон Вайля писать не вывесках еврейских лавок имена и отчества владельцев должно помочь погромщикам громить лавки, а полиции получать взятки». Было такое распоряжение по министерству внутренних дел. «Цель же книжки ясна, ибо в предисловии сам профессор говорит, что писал её, чтоб вызвать отклик в практической жизни. Правда, говорит господин Мякинин, профессор здесь дал научные комментарии к своей книге, но я о них лучше не буду говорить, а обращусь к тому, что он говорил на предварительном следствии — там он разъяснил резкости книги тем, что она написана в девятьсот седьмом, то есть в нервное время. Правда, в девятьсот седьмом шельмование государства входило в планы левой печати, но ведь издана книга не в том году, а в девятьсот двенадцатом! Считаю, таким образом призыв к бунту доказан. Господин Мякинин перешёл к размеру наказания и предложил назначить таковое в высшей мере», — имеется в виду верхний предел наказания по Уложению, — «ибо» — а дальше практически цитата — «кто автор бичующей русскую государственность книги? Варшавский дворянин Бодуэн де Куртенэ. Какое же лично испытал он гонение, заставившее его так ополчиться на Россию? Никакого! Наоборот, он получил чин действительного статского советника и десятки заграничных командировок». Вот эта логика абсолютно скотская — логика человека, который гаденько улыбаясь (я не видел его портрета, но представляю себе, как он в эти минуты должен был корчить своё, скажем так, лицо), намекая что ну что ж ты, ты-то ничего же, ничего ж тебе плохо не сделали.

С. Б. Да. Мы тебя, полячишку, сделали…

А. К. Мы тебя полу, блин, да! Вот это вот.

С. Б. Да, да. Мы тебя, тебе… Да.



Защита

А. К. Как человека. Мы тебе действительного статского кинули, генерал-майора на военные деньги, да? Мы тебе дали десятки заграничных командировок! Даже мысли нет, что значит — мы тебе дали? Он ездил в эти заграничные командировки как выдающийся учёный. Его приглашали университеты половины Европы. Нет, мы тебе дали, ты с нашей руки жрал! А сало русское едят, вот это вот совершенно неизбывное, вот такое вот — подмена. Ты от нас всё имеешь, скотина, да? Предатель. Адвокат у Ивана Александровича был совершенно выдающийся. Вот его портрет есть, Андрей нам сейчас его показывает, и опять же, на этом портрете видно: человек сосредоточен, жёсткий, холодный, волевой взгляд. Михаил Григорьевич Казаринов — один из наиболее ярких именно уголовных адвокатов того времени. Не случайно потом в эмиграции в Париже он будет долгое врем председателем такой общественной организации, как Союз русских адвокатов в эмиграции, в которую войдут десятки ярких личностей, и то, что они выберут его своим председателем, обо многом говорит. Он — опять же, я буду цитировать отчёт по газете «День» — он сделал, на мой взгляд, замечательную адвокатскую работу. Ну, собственно, что, как передаёт его речь… К сожалению, в двух сборниках его речей, которые вышли в тринадцатом году, этой речи нет, он не успел явно туда включить: речь-то произносится в четырнадцатом. Всё это происходит 28 февраля четырнадцатого года. «Указав, что по духу закона статья 129 требует возбуждения ясного и наглядного, рассчитанного на человека толпы, человека средней возбудимости, чего в данном случае нет». То есть о чём он говорит? Слушайте, граждане, ну о чём вы говорите, какое распространение? Четыреста экземпляров! Книжки, написанной сложным научным языком, да? Где же здесь возбуждение толп-то, масс-то, где, это явно совершенно таким же, как он, яйцеголовым адресовано. «Защитник начинает с указания на некоторые скромные умолчания, допущенные господином Мякининым. Так, например, последний, цитируя слова профессора о том, что книжка написана для того, чтоб вызвать отклик в практической жизни, скромно пропустил две буквы, ибо профессор говорит как раз о том, что книжка написана не для того». То есть прокурор не брезгует вот такими вот штучками, да?


Михаил Григорьевич Казаринов. 
Источник: wikipedia.org


С. Б. Ай-яй-яй!

А. К. «Переходя к существу, Казаринов указывает, что такими странностями, переходящими порой в логические несообразности, отличается обвинительный акт. Так, например, ничего подобного цитированному в книжке нет, а основная мысль её сводится к следующему: такие обширные государства, как Россия, должны постепенно подвергаться в отдельных частях параличу. А это не возбуждение, говорит Казаринов, это констатирование факта, который неминуемо должен последовать в силу причин исторических. Но правы ли те, кто видит спасение государства в федеративном строе или они неправы — покажет лишь будущее». Это прямая цитата из Бодуэна де Куртенэ, да? «Это также не может считаться возбуждением, а скорее наоборот, говорит Казаринов. Далее, акт говорит» — цитата — «"В этих видах автор предлагает план распадения государства на штаты. Но ведь распадение есть явление, от воли отдельных лиц не зависящее, а потому вся фраза есть логическая несообразность». Ну это как если бы автор планировал извержение вулкана, да? Или другое какое-нибудь стихийное явление.

С. Б. Ну, мы-то знаем, почему вулканы извергаются!

А. К. Конечно, не просто же так!

С. Б. Да, кто за этим стоит?

А. К. Да. А вы слышали про это самое, сейсмическое оружие?

С. Б. Ну!

А. К. «Отметив ряд таких несообразностей, защитник задаётся вопросом — почему же наблюдается их столько в обвинительном акте? И указывает как на причину этого на то, что иначе-то акта бы не было». То есть Казаринов, иными словами, говорит: дело высосано из пальца, ну просто — высосано, в частности, при помощи различного рода подчисток, подтасовок, логических передержек и прочих тузов в кармане. И в рукаве. «Казаринов подчёркивает, что, устанавливая для будущей реформы чисто законодательный путь, профессор даже оговаривает» — цитата — «"Если на реформу будет согласна не только Дума, но и другие законодательные учреждения»". А что у нас ещё за законодательные учреждения, кроме Думы?

С. Б. Ну, Совет.

А. К. Государственный совет — верхняя палата парламента — и сам император, за которым сохранились законодательные полномочия.

С. Б. Законодательные функции, да.

А. К. Вот если эти три головы законодательного дракона будут согласны, тогда — ну, реформа. И конечно — опять цитата «В переживаемое нами время всё это праздные разговоры». То есть он сразу даёт понять, что никакого практического смысла публикация этой книги не имеет.

С. Б. Чего хотел обвинитель?

А. К. «Кого же при таких условиях книжка эта может возбуждать, говорит Казаринов. Противников федеративного строя она лишь успокоит, а сторонник, который завтра же рвётся на выборы в какую-нибудь окраинную республику, просто бросит её, ибо она отодвигает федерацию в глубь грядущих веков».

С. Б. И делает абсолютно бессмысленной его работу. Радикала. Чего хочет?

А. К. Ну, хотят наказать, хотят наказать показательно. Первая мировая ещё не началась, но чувствуется концентрированно в воздухе — вот-вот начнётся. Где будут поляки, когда она начнётся — очень хороший вопрос, над которым ломают голову лучшие умы консервативной не только в Российской Империи, но и в Германской империи и в Австро-Венгерской империи, да?

С. Б. Да.

А. К. Где будут поляки? С кем будут поляки?

С. Б. Планы — жёстко притянуть на свою сторону у всех трёх империй.

А. К. Совершенно верно.

С. Б. И поэтому показательный процесс, бздынькнуть по одному видному, известному поляку, чтобы показать — империя не собирается смеясь расставаться со своим прошлым, да, она мрачно будет его удерживать в своих когтях. Два годика в крепости. Шестидесяти- почти девятилетнему профессору — после первого приговора через две недели ему исполнилось шестьдесят девять лет.



Приговор и общественная реакция

А. К. Два годика в крепости. Суд, правда, соблюдая видимость объективности, из двух статей обвинения одну отмёл, вторую. Но там ерунда, там-то до трёх месяцев. А вот первую, по которой либо ссылка в Сибирь либо пара лет крепости — первую он оставил.

Научная общественность схватилась за голову. Начали писаться петиции, составляться письма. Впервые в истории Российской академии наук обвинительный уголовный приговор вынесен в отношении члена-корреспондента Академии наук. И пишется письмо, которое подписывается шестью, если я не ошибаюсь, действительными членами Академии, ну, а прочей мелкой шушерой, всяких там профессоров столичных университетов… Среди них профессор Марр — будущий академик и, собственно…

С. Б. Ну пока его не подняли на… не понимая ничего, не подняли на невероятные высоты, он — необычайно толковый человек.

А. К. Необычайно толковый, хотя, насколько я читал, есть мнение, что очень большой путаник, но в науке такие мнения часто раздают.

С. Б. Нет, ну, это всё в выводах и так далее…

А. К. А вообще он — ординарный профессор Санкт-петербургского университета, то есть, мягко говоря, многие считают высшим достижением своей жизни, а уж то, что он в будущем академик — это пока ещё неизвестно. Неважно. Вот таких подписей много.

Составляется кассационная жалоба. К сожалению, по непонятной мне причине, я не нашёл её следов. Я внимательно просмотрел сборник решений Кассационного департамента Сената за 1914 г. — там нет следов этой жалобы. Мы знаем только, что жалобу взялся составлять знаменитый, а в 1914 г. просто невероятно, на всю Европу прогремевший Оскар Осипович Грузенберг — только что закончилось дело Бейлиса, Грузенберг был одним из пяти его адвокатов и отвечал как раз именно за кровавый навет вот в этом адвокатском распределении ролей, поэтому он прозвучал, пожалуй, громче, чем Карабчевский на этом процессе. И вот Грузенберг составляет кассационную жалобу, и эту кассационную жалобу, судя по всему, Сенат удовлетворяет, потому что будет повторное разбирательство этого дела в мае месяце, другим составом Санкт-Петербургской судебной палаты.

Другой состав поступит очень интересно и явно показательно, что решение сверху. Другой состав не только подтвердит 2 года по прежнему приговору, по 129-й [статье], но и вернёт статью 1034.4. а что это её сняли? Нет, распространял посредством печати заведомо ложные [сведения] о деятельности правительства.


Слева Алексей Александрович Шахматов, справа Василий Васильевич Радлов. 
Источник: wikipedia.org


И добавит ещё 2 месяца крепости. Правда, укажет в приговоре, что эти 2 месяца поглощаются сроком в 2 года. Итак, 69-летний очень физически нездоровый человек (у него сильнейший артрит и другие проблемы со здоровьем) должен отправиться в «Кресты» на 2 года. И вот тут академики… Я сейчас попрошу Андрея нам показать фотографию: вот 2 главных… 2 человека, которые взяли на себя основную миссию по спасению, в буквальном смысле слова спасению, Ивана Александровича Бодуэна де Куртенэ. Прошу прощения, я уже зарапортовался. Слева Алексей Александрович Шахматов, справа Василий Васильевич Радлов — два выдающихся российских лингвиста, филолога. И они обратились к человеку, который единственный, видимо, мог помочь в этой ситуации и он помог. Андрей даёт нам ещё один портрет. Я постарался найти портрет соответствующей эпохи. Это знаменитый К. Р., Константин Константинович Романов — умница, эрудит.


Константин Константинович Романов. 
Источник: wikipedia.org


С. Б. Поэт.

А. К. Поэт, прекрасный поэт, замечательный переводчик, автор потрясающего перевода Гамлета с огромным комментарием к этому переводу. Умница, и человек сострадательный. Вот этой романовской деревянности у него не было абсолютно. К. Р., — уже война, — но он пошёл к императору. Император не стал упираться — сократили до 3-х месяцев крепости, но всё-таки отсиди, посиди.

За Иваном Александровичем пришли 9 ноября. Его предупредили, что 9 ноября его поведут в тюрьму, но сказали, придут в обед. Он только начал собирать вещи утром, а за ним уже пришли, и в камеру он попал, не имея с собой необходимых вещей (их потом передавали через жену, через друзей). А в «Крестах» всё в то время было очень плохо: в одном из корпусов свирепствовала эпидемия оспы, туда собрали всех больных, всех остальных запихнули в переполненные камеры во второй корпус, где условия были хуже, чем в первом. Не хватало ни матрасов… Он в первые дни жил без матраса, без подушки. Шестьдесят девять, семидесятый год старику, да? Вот он в этих «Крестах», с уголовниками, естественно. Поразительно: жена его будем потом вспоминать, уже в эмиграции, что через 2,5 месяца он выйдет в январе 1915 г. поздоровевшим, и даже внешние признаки артрита куда-то уйдут. Видимо, сказала она, отдых от семьи и от дома… Она полька: такая лёгкая польская язвительность, да? Видимо, отдых от семьи и от дома пошёл Ивану Александровичу [на пользу].

С. Б. Потом, как же интересно они говорили, я так думаю.



Характер и взгляды Бодуэна

А. К. Но, конечно, друзья подорвались, ему начали таскать туда еду, передачи, вещи — ну понятно.

Что я хочу сказать? Вот мне кажется важным процитировать одно письмо, письмо, не предназначенное на тот момент для широкого круга, которое написал один человек, априори прекрасно относившийся к Ивану Александровичу, другому человеку, относящемуся не хуже. Это Радлов пишет Шахматову. «Милостивый государь Алексей Александрович, я как старый друг Ивана Александровича Бодуэна де Куртенэ, с полным сочувствием подписал посланную мне записку». Это вот ту, о которой я говорил — письмо К. Р.

С. Б. Да-да-да.

А. К. «Живши с Иваном Александровичем 6 лет вместе в Казани, я был отчасти его учеником, видел его создаваемым тогда лингвистическую школу. Все его почитали как большого учёного, но его горячность и откровенность, высказывавшиеся часто в прениях совета и в частной жизни против старой закваски некоторых профессорских кругов и негодование на всякую незаконность скоро поставили его в Казани в неприязненное отношение к обществу казанских учёных. И он был рад, когда его выбрали профессором в Дерптский университет. Когда через год после этого я его встретил, он был в восторге от порядков тамошнего университета. В начале 1880-х гг., когда он проводил целый месяц на даче у меня около Петербурга, взгляды его на Дерпт совершенно изменились. Он жаловался на узкий немецкий шовинизм, на партикуляризм их взглядов, на непонимание ими своих обязанностей по отношению к России. Видно, горячность его и откровенность вредили ему в глазах немцев, которые, как я слышал от других, видели в нём чужого, неподходящего к их идеалам деятеля. Он и немцы были рады, когда его по выслуге пенсии пригласили в Краковский университет» — он 5 университетов сменил.

С. Б. Да-да.

А. К. «Впоследствии я часто встречался с ним и из писем и разговоров его знал, что сначала он был с энтузиазмом встречен в Кракове, но это чувство к нему скоро охладело. Здесь он в первый раз примкнул к политической общественной деятельности. Шовинизм поляков казался ему отвратителен, и он в печати и в обществе откровенно высказывался против сепаратических стремлений австрийской Польши, — не будем забывать: Краков австрийской частью Польши был, — и о вредном для государства дуализме. Тогда поляки считали его отступником от польских идеалов, а правительственные круги от него отчудились, так как он высказывался против действий венгерского правительства».

А. К. Вот он категорически не принимал любого узколобого шовинизма. И в любой университет, куда бы он ни попадал… он обнаруживал там в профессорско-преподавательском составе такой вот замкнутый заговор. Немецкие профессора в Дерпте говорили: ну эти русские, ну да, конечно, мы вынужденно на их территории, но, ферфлюхт (нем. verflucht ‘проклятый'), что они могут понимать в науке, эти, значит, чурбаны… А краковские профессора, соответственно, все там, значит, на все лады костерили Австрию, Венгрию и их обеих вместе взятых. А Иван Александрович — вот он был очень горячий, очень темпераментный, он не выносил этого двоедушия, он не желал политичности… Он вообще не был обучен тому, что раньше называлось политичностью. Вот умение промолчать…

С. Б. Да, партийность ещё ко всему.

А. К. Да!

С. Б. Ради партийности или ради такой квазипартийности не сказать то, что думаешь.

А. К. И вот чего он написал эту книжку, которая стала… Конечно, отличную книгу…

С. Б. Ну и что, он…

А. К. Мне кажется, я нашёл аналогию, хотя она плавает на поверхности, чего её искать. Вот иной раз ходишь-ходишь — и без всякого на то основания вдруг зафигачишь в Фейсбуке такой пост, такой, что тебе фрэнды начнут писать: ты чего, зачем, чего вдруг?

С. Б. Но на самом деле, я думаю, это абсолютно не снимает ответственности с идиотских обвинителей, с тех, кому он наступил…

А. К. Нет, конечно.

С. Б. …Не желая наступить на мозоль, потому что их мозоль для него не существовала, а писал он о серьёзных вещах…

А К. Писал он о серьёзных вещах, он хотел быть услышан. Да, его взгляды… потом говорили: ну что он, никаких системных взглядов не высказал, зачем его осудили, у него и сторонников никаких-то не было, это был просто крик отчаяния… Но власти нужно было прицепиться, власть напоминала…

С. Б. Хорошо бы всё-таки знать кому.

А. К. Хорошо бы. Пока не удалось выяснить. Но я буду одним взглядом поглядывать в ту сторону. И если когда-нибудь мне удастся установить, на основании чего…

С. Б. Может, человек какие-то воспоминания…

А. К. …было возбуждено… Может быть, в воспоминаниях мелькнёт. Иногда с неожиданной совершенно стороны приходит.

С. Б. Да.

А. К. Сколько раз уже бывало, что кто-то из наших слушателей…

С. Б. Да-да-да.

А. К. …вдруг возьмёт д и пришлёт какую-то бесценную информацию. Уж раз пять за эти десять лет у нас такое точно было.

С. Б. Не меньше.

А. К. Да, не меньше. Тогда мы, конечно, к этому вопросу вернёмся: кто настучал, какая падла, это мы попробуем выяснить. Ну и в Польшу он эмигрирует в 1918 году и будет доживать остаток своих дней в Польше, периодически отъезжая, как ты правильно упомянул, и в Прагу, и всё прочее. Почему-то, будучи католиком, (вот он на суде об этом показывал), почему-то он похоронен на кальвинистском кладбище в Варшаве. Не знаю почему. Может, там родовое захоронение.

С. Б. Мне кажется, судьба его такая.

А. К. А может, судьба такая.

С. Б. И это соответствует, знаешь, быть похороненным на кальвинистском кладбище, будучи католиком — в Польше.

А. К. Будучи французом.

С. Б. И это ещё, знаешь, на кальвинистском кладбище, на гугенотском.

А. К. На гугенотском. Может быть, да. Он пытался принимать участие в независимой Польше в политической жизни тоже. Там теперь он представлял автономистов, которые ратовали опять же за национальные меньшинства — то-есть, за украинцев, за русинов, за русских, за литовцев.

С. Б. И религиозные меньшинства.

А. К. Конечно, да. Когда будут выбирать президента Польши, его будут выбирать Сейм путём многоступенчатой этой самой — мы ж делали дело об убийстве президента Нарутовича… Так вот при первом голосовании Бодуэн де Куртене оказался на третьем месте, а будущий президент Нарутович на пятом. Но потом, при переголосовании, отсекались-отсекались-отсекались кандидаты, и Нарутович в конечном итоге победил. И это открыло ему короткую дорогу на тот свет, потому что в тогдашней Польше всё было настолько непросто, что выжить у первого президента Польши, от какой бы партии он не был, шансы были очень и очень невелики.

С. Б. Да. Ну что ж, мне кажется, что это замечательная история о просто прекрасном человеке.

А. К. …сложном, но безумно интересном. Ярком. Очень искреннем

С. Б. да, я думаю, что это история очень честного и очень и очень большого учёного. Вот. Хорошо. Друзья, с наступающим. Ещё несколько раз мы сможем поздравить вас с наступающим и наступившим…

А. К. Мы с Никитой Василенко приглашаем вас в субботу, 30-го, в два часа в «Книжное казино». Мы для вас подготовили два сюрприза. Один из них будем мы сами вдвоём в этой студии.

С. Б. О, да!

А. К. Вдвоём в этой студии — не в нас сюрприз, а в месте. Ну, а второй подождём раскрывать. Приходите.

С. Б. Ладно. Всё, всем счастливо, до свидания. Сейчас у нас будет непонятно с кем «Особое мнение». Кажется, столько всех перепутали — Кураева с Куваевым.

А. К. Ну, поскольку написано «богослов», то, видимо, всё-таки не Масяня.

С. Б. Нет, ну потому что фотография… автор «Масяни», а фотография у «Вестей» была — Кураев.

А. К. Это правда. И опять же разговаривает у нас Орехъ, а это может быть с кем угодно…

С. Б. Да, это всё что угодно может быть. Хорошо, друзья, всего вам доброго.

А. К. Всего хорошего, до свидания.



Источники

«Не так», выпуск от 28.12.2023

Поделиться