Реформам Егора Гайдара уже более двадцати лет. «Шоковая терапия», через которую пришлось пройти практически развалившемуся постсоветскому хозяйству, до сих пор вызывает бурную дискуссию: мол, правильным ли путем пошли товарищи либералы? Андрей Нечаев — министр экономики в команде Гайдара — не понаслышке знает, с чем столкнулась новая Россия в первый год своего существования.
— Андрей Алексеевич, вроде и с поста руководителя банка ушли, а на заслуженный отдых, как видно, не собираетесь. В социальных сетях до поздней ночи общаетесь, партию организовали.
— Я твердо решил умереть на рабочем месте. К тому же мне такую пенсию назначили, что на нее просто трудно прожить.
— Вы из семьи потомственных трудоголиков?
— Я из классической семьи служивых интеллигентов с невысоким уровнем достатка. Мой отец всю жизнь проработал в Московском электротехническом институте связи, мама — в библиотеке МГУ. Воспитывала меня бабушка, известный педагог и заслуженный учитель республики. Когда у меня еще в период работы в советской Академии наук вышла первая книжка, я ее посвятил памяти бабушки. Мы долгое время жили в коммунальной квартире на Таганке. Правда, соседствовали с нами дальние родственники, поэтому у нас не было присущих коммуналкам бытовых конфликтов.
— Как вас в экономику занесло?
— Однажды мама увидела объявление на дверях библиотеки о том, что начался прием в вечернюю экономико-математическую школу при экономфаке МГУ. Предложила пройти тесты: мол, попробуй, а дальше сам решишь. Я сходил, поступил и два года отучился параллельно с немецкой языковой спецшколой. К слову, владение этим языком мне очень помогло потом в жизни и даже на госслужбе. Жители Германии очень трепетно относятся к тем, кто владеет их малораспространенным языком. Поэтому я верю, что они, может, даже и критически относясь к политике Путина, вполне искренне симпатизируют ему лично.
Занятия в экономической школе вели студенты и аспиранты. Все в ней держалось на их энтузиазме, и поэтому было достаточно интересно. Например, нам рассказывали о различных экономико-математических моделях, которые, как считали ученые во второй половине 60-х — начале 70-х, могут изменить управление хозяйством страны. Я в это поверил и поэтому поступил на отделение экономической кибернетики экономфака МГУ, а затем окончил и его аспирантуру.
Уже в аспирантуре произошла трагическая история. Мой одногруппник и близкий друг Миша Алексеев — сын Людмилы Михайловны Алексеевой. Их в то время как раз высылали из СССР. Мы дружили, он даже был свидетелем на моей первой свадьбе, я пришел его проводить. Какой-то «добрый» человек настучал об этом в партком, в результате чего меня вызвали и подвергли всевозможным воспитательным акциям. В итоге, когда после аспирантуры я подписал официальное распределение на кафедру планирования, партком меня зарубил. Не помог и тот факт, что за меня ходили и просили два членкора, которые потом стали академиками, — Станислав Сергеевич Шаталин и Александр Иванович Анчишкин. Что интересно, наш факультет тогда возглавлял будущий известный демократ Гавриил Харитонович Попов. Так вот Анчишкин и Шаталин к нему и ходили просить. Попов лишь разводил руками и говорил, что якобы ничего сделать не может: партком против.
Теперь я даже рад, что меня не взяли на работу в университет. Может, до сих пор был бы просто профессором, а так прожил яркую, интересную жизнь, став и профессором тоже.
— И вы перешли в Центральный экономико-математический институт Академии наук СССР.
— Да, сначала в ЦЭМИ, а потом из него выделили Институт экономики и прогнозирования научно-технического прогресса, созданный на базе нашего отдела. Реально я начал работать в ЦЭМИ еще в бытность аспирантом. Позже Анчишкин, спасибо ему большое, взял меня туда на работу после того, как передо мной закрылись двери экономфака. Отработал там целых 15 лет.
— Чем занимались?
— У меня было два совершенно разных направления. Одно связано с исследованием и прогнозированием структуры экономики на основе межотраслевых моделей, за которые Василий Васильевич Леонтьев получил Нобелевскую премию по экономике. Кстати, я с ним встречался. Он приезжал в СССР, будучи уже глубоким стариком. Шло как раз перестроечное время, и мы были в восторге от того, что началась демократизация, а он выслушал наши восторженные речи и как-то скептически произнес: «Ребята, это все, конечно, хорошо, только помните: свобода нужна интеллигенции, а большинству людей нужна колбаса». Будущее показало, что он был прав.
Второе направление моей работы было связано с так называемым межстрановым анализом. Мы старались выявить некие общие закономерности изменения структуры экономики в зависимости от уровня развития страны. Я анализировал огромные массивы статистики по СССР и развитым странам и пытался описать общие закономерности в структурных сдвигах, чтобы потом использовать их для прогнозирования развития экономики СССР. На эту тему я защитил кандидатскую, а потом и докторскую.
— В какой момент у вас сложилась полная картина состояния советской экономики?
— Наш отдел прогнозирования в ЦЭМИ, а потом Институт экономики и прогнозирования научно-технического прогресса выбивались из общего академического русла. Мы занимались не теоретизированием, а в сотрудничестве с десятками отраслевых институтов разрабатывали очень масштабный и серьезный документ под названием «Комплексная программа научно-технического прогресса и его социально-экономические последствия в СССР» на 20 лет. Она была своего рода долгосрочным планом-прогнозом развития. Работая над этим планом, я смог сформировать четкое представление о положении дел. Если коротко, то экономика была в плачевном состоянии уже к рубежу 80-х: нулевые темпы роста.
Даже нас, академических ученых, заставляли порой что-то приписывать в прогнозах, поскольку изначально они были, по мнению руководителей, слишком пессимистичными. Начальников вызывали в ЦК и говорили, что, мол, надо добавить темпов роста. Поскольку мы были людьми с собственной позицией, то зачастую писали, например, так: «Инерционный сценарий дает два процента роста. Но еще один процентный пункт может дать совершенствование хозяйственного механизма…» Писать новеллы о том, как мы будем совершенствовать этот механизм, часто поручали Евгению Ясину.
Но тогда мы еще искренне верили, что социализм можно улучшить, убрать какие-то явные глупости, попытаться инкорпорировать достижения научно-технического прогресса — то, что принято называть инновациями. Хотя и сейчас есть, и тогда была одна серьезная ошибка. Она отражается даже в термине «внедрение достижений НТП». Теперь это называется «внедрение инноваций». Что коммунистические власти, что нынешние не понимают: инновации нельзя внедрить. Они должны, образно говоря, как трава через асфальт, прорастать сами. Если есть конкуренция, если каждое предприятие пытается в ее рамках найти свою нишу и получить какую-то дополнительную прибыль за счет инноваций, вот тогда они становятся востребованы. А если вы пытаетесь их внедрить насильно, ничего не происходит.
Более того, беда в том, что у нас успех бизнеса зависит не от инноваций, а от того, как у тебя устроены отношения с государством в широком смысле этого слова — имеешь ли ты доступ к госзаказу и иным бюджетным деньгам. Эта порочная модель бизнеса, так или иначе аффилированного с чиновниками, повторяется сверху донизу — начиная с федеральных ведомств и заканчивая самым нищим муниципалитетом в какой-нибудь области. Я вот, например, помогаю одному предприятию по просьбе губернатора. Классический депрессивный район — и даже там есть свои прикормленные компании, которые получают муниципальный заказ. А учредителями в них являются главы района, их родственники...
— Простой вопрос, Андрей Алексеевич: почему рухнул СССР?
— Два главных фактора привели к экономическому коллапсу СССР: гипертрофированный оборонный комплекс и падение цен на нефть после мая 1986 года. Экономический конец СССР замаячил на горизонте, когда министр нефтяной промышленности Саудовской Аравии заявил, что его страна прекращает ограничивать добычу нефти, после чего стоимость черного золота полетела вниз. Через несколько лет Союз рухнул.
Но есть и более глубокая причина. С годами я все больше стал солидарен с баронессой Тэтчер, которая как-то заявила, что социализм, особенно советского типа, планово-административный, распределительный, — это искусственная и порочная система, которая не имеет серьезных перспектив. Она может решать какие-то локальные крупные задачи типа освоения космоса, но это все происходит за счет недюжинной мобилизации человеческого ресурса.
Социалистическое соревнование так и не стало альтернативой капиталистической конкуренции. Планово-распределительная система хорошо работает для ГУЛАГа. Я помню сетования госплановских начальников, которые пытались на базе межотраслевых моделей просчитать все до винтика. И им все время не хватало мощностей ЭВМ. Можно пошутить, что СССР погубили недостаточные мощности ЭВМ в Госплане... Если серьезно, то, к сожалению, это не так. До тех пор, пока все зависит от технологических расчетов, — все чудно. Вам нужно произвести столько-то танков, для этого нужно столько-то резины, стали, меди и так далее. Казалось бы, все правильно. Посчитай — получишь нужный результат!
Кстати, ответственно заявляю: за всю историю советской власти не был выполнен ни один госплановский ориентир, начиная с плана ГОЭЛРО. В конце концов, план всегда подгонялся под фактические значения.
Так вот, все чудно до тех пор, пока вы не сталкиваетесь с потребностями населения. Оно почему-то хочет покупать не эти сандалии, а другие. Граждане хотят иметь выбор. Один хочет потреблять водки больше нормы, а другой не хочет ее потреблять вовсе, но хочет ходить в кино и театр. Это и разбалансирует всю систему, если вы не навязываете людям потребление, как делалось в ГУЛАГе.
В общем, в институтах Академии наук мы пытались создать систему оптимального функционирования советской экономики. И даже сделали некоторый шаг вперед: мы старались ориентироваться на потребности людей, но сама модель априори предполагала, что некто — секретарь ЦК КПСС или представитель Госплана — знает, что именно нужно людям для счастья. В этом и крылась концептуальная ошибка. Люди-то разные...
— Вы с энтузиазмом встретили горбачевскую перестройку?
— Конечно, я был в абсолютном восторге! Ведь на фоне концептуальных ошибок Горбачева было устранено огромное количество откровенной дури: цензура, ограничение свободы информации, передвижения, стукачество и так далее. Вот случай. Я прихожу в наш отдел в академическом институте и вижу машинистку, которая просто рыдает. Что случилось? «Меня не пропустили в турпоездку в Болгарию!» — отвечает она. Шесть лет ждала эту путевку по профсоюзной линии. А для выезда надо было пройти в райкоме партии комиссию старых большевиков. Они ее спросили, кто генсек Иракской компартии. Ладно бы она сказала, что просто не знает, — так нет, она еще и заявила, что знать не хочет. Мол, зачем мне это надо, я ведь отдыхать еду в Варну. Ей сказали, что такой несознательный человек не может ехать по турпутевке в Болгарию…
Я с величайшим уважением отношусь к Горбачеву. Конечно, он допустил ошибки в области экономической политики. Из уважения к нему мы не говорили, что горбачевское правительство фактически все и развалило. Теперь у многих граждан перепуталось в голове, что было сделано при Гайдаре, а что произошло до него — это и павловская денежная реформа, и замораживание вкладов населения в Сбербанке, и полный развал бюджета, и прочее. В общем, я двумя руками поддерживаю перестроечный период с точки зрения политических изменений. Но дело в том, что в то время произошел катастрофический разрыв между политическими и экономическими реформами. Было сделано огромное количество ошибок, которые привели к краху 1991 года.
— Вас привлекали для работы в советском правительстве?
— О программе научно-технического прогресса я уже говорил. В конце 90-го Горбачев организовал под Гайдара Институт экономической политики, и тот позвал меня туда на должность замдиректора по научной работе.
Там мы и оставались до прихода в правительство, писали прогнозные аналитические исследования, которые посылали и Горбачеву, и Ельцину. Помню, я опубликовал статью в одном из последних номеров журнала «Коммунист» под названием «Промышленный кризис в СССР: механизм развертывания». Название само по себе говорит о состоянии советской экономики. Гонорара, который, к слову, был большим, увы, так и не получил, потому что дальше случился путч и журнал почил в бозе.
— Как вы познакомились с Гайдаром?
— У нас было два этапа знакомства. Когда создали Институт экономики и прогнозирования научно-технического прогресса АН СССР, туда через какое-то время пришел Станислав Сергеевич Шаталин вместе со всем своим коллективом. В него входил и Гайдар. Мы были тогда знакомы на уровне «здравствуйте». Потом он ушел в журнал «Коммунист», в газету «Правда», а я продолжил научную деятельность. Став уже директором Института экономической политики, Гайдар предложил мне место своего зама по научной работе. Ему был нужен человек, который более или менее знает реальную экономику, структурную политику, межотраслевые проблемы.
Все это происходило в конце 90-го. В январе следующего года я поехал читать лекцию в один из университетов Израиля и попал под первую войну в Заливе. Всех представителей западных стран вывезли, а «Аэрофлот» тогда просто не полетел. В итоге я полвойны прожил в деревне около Тель-Авива. Все было по-взрослому — бомбардировки «Скадами», нам даже выдали противогазы, поскольку все ждали химической атаки.
После моего возвращения институт начал активно работать. А уже после путча, в конце августа, Геннадий Бурбулис по согласованию с Ельциным попросил нас написать программу реформ. Часть специалистов института сразу уехала в Архангельское на 15-ю дачу, часть осталась в Москве. Я как раз оставался в институте на хозяйстве, но потом также присоединился к разработчикам по просьбе Гайдара. В итоге мы начали готовить программу реформ, с которой Ельцин выступил на втором этапе V Cъезда народных депутатов РСФСР в конце октября 1991 года.
У нас все было расписано до мелочей: законы, указы президента, постановления правительства — что мы делаем в ближайший месяц, квартал, полгода. Дальше мы не заглядывали, поскольку были глубоко убеждены, что после того, как разгребем прошлые проблемы и примем самые непопулярные решения вроде либерализации цен, нас просто выгонят и дальше всем займутся уже другие — будут делать рыночные реформы в белых перчатках. На это, кстати, очень рассчитывал Явлинский, которому предлагали войти в наше правительство, но он отказался. Своей очереди он так и не дождался, рынок построили без него.
— После бесед с разными экономистами у меня сложилось впечатление, что программы у всех в общем-то были одинаковыми, разница лишь в очередности определенных шагов. Так ли это?
— Конечно, у них было много общего, поскольку к тому времени созрели вполне очевидные проблемы, которые надо было срочно решать. Прежде всего либерализация цен. Правда, надо отметить, что, например, наша программа писалась уже под фактический распад СССР. Программа «500 дней» Явлинского предназначалась для всего Союза и предполагала, что еще существовал шанс его трансформации в какую-нибудь конфедерацию. Но после августовского путча стало ясно, что никакой трансформации с жестким центром в Москве не получится.
Союзные органы после августа были совершенно парализованы и немощны. Увы, некоторые начальники в этот период успели раздать квоты на экспорт нефти в объемах больших, чем ее должно было быть добыто в России в 1992 году по самым оптимистичным прогнозам. Нам все это пришлось отыгрывать назад. Удивляюсь, как нас тогда попросту не убили, поскольку мы у людей отнимали миллиарды долларов! Представьте себе: нефть стоила на внутреннем рынке, условно говоря, 100 рублей за тонну, а на внешнем — 100 долларов. Так человек и становился миллионером за пару сделок. Плюс за несколько последних лет советское правительство сумело набрать за рубежом кредитов более чем на 100 миллиардов долларов.
— Но, мягко говоря, неожиданности все-таки случались.
— Однажды я должен был уехать со Старой площади в Кремль. Мой водитель что-то замешкался, и я сел в другую машину. Когда же он выехал с площади, ему в бок, где по идее должен был сидеть я, влетел какой-то автомобиль с чеченскими номерами, и эта наша «Волга» превратилась в запятую. Водитель, к счастью, не пострадал. Если бы я там сидел, наверно, все бы закончилось.
Телефон перерезали, дверь в квартире поджигали. В итоге пришлось срочно переехать на правительственную дачу. Были и забавные, мальчишеские вещи. С подачи Володи Лопухина, тогдашнего министра топлива и энергетики, нам выдали пистолеты. Помню, как пришел с ним к жене и гордо говорю, что теперь мы защищены. Она закатила истерику и потребовала немедленно убрать его из дома. Я его положил в сейф в Минэкономики и так и не доставал. А Лопухин ходил с пистолетом и, когда мы где-нибудь заседали, он его клал в вазу.
— Как встретили провал путча?
— По-русски — организовали в институте празднование. А в конце августа — начале сентября уже начали работать над экономической реформой.
— За какую часть программы вы отвечали?
— Хороший вопрос… Среди прочего я отвечал за механизмы либерализации цен, сокращение оборонного заказа, инвестиции — за эту часть финансовой стабилизации и нормализации бюджета. Осенью накануне V съезда Бурбулис отправился к Ельцину с нашими предложениями. Борис Николаевич попросил подготовить ему доклад на основе нашего плана. Он с ним выступил на съезде, и депутаты предоставили ему чрезвычайные полномочия.
— Кто, кроме Гайдара, рассматривался на расстрельную должность?
— Было предложено несколько вариантов. Сначала предполагалось, что Гайдар станет просто экономическим советником Ельцина. Был вариант, при котором Полторанин становился министром-координатором, а мы — председателями каких-то комитетов. Естественно, мы от этого отказались.
В общем, через некоторое время Бурбулис пошел со списком правительства к Ельцину, и тот утвердил его.
Сначала мы создали монстра — Министерство экономики и финансов. Гайдар стал министром, а я его первым замом. Эта конструкция себя не оправдала, поскольку объединяла под одной крышей два абсолютно разных ведомства. В итоге в феврале 92-го их разделили, и я стал министром экономики. Минфин занялся подготовкой бюджета, нашей задачей было сделать прогноз для подсчета его основных финансовых параметров. Вдобавок я занимался поиском способов максимального сокращения всевозможных госпрограмм, чтобы мы могли как-то свести концы с концами.
— Основное урезание пришлось на армию?
— С армией получилась интересная история. Положение усугублялось еще и тем, что содержание почти всей бывшей Советской армии, формально являвшейся Объединенными вооруженными силами СНГ, легло на российский бюджет. Стали работать над оборонным заказом. Первое, что обнаружилось: сократить вроде как ничего нельзя. Мы же не можем урезать норму питания, норму обмундирования. Казармы надо отапливать, освещать. Единственное, на что можно было пойти для сокращения текущих расходов, — сокращать саму армию. Ельцин с этим согласился. Масштабному сокращению подвергся оборонный заказ. Мы старались хоть как-то сохранить финансирование НИОКР. В частности, осталась нетронутой программа ракетного комплекса «Тополь-М», который сейчас является основой сил ядерного сдерживания.
В ряде случаев мы были вынуждены заказывать несколько экземпляров вооружений просто для того, чтобы сохранить технологии. Помню, как на «Омсктрансмаше» серийных танков вообще заказано не было после того, как выяснилось, что у них там полтайги заставлено никому не нужной продукцией. Но мы им заказали два экземпляра перспективного танка «Черный орел».
— Наверняка генералы на вас имели зуб...
— То, что приходилось делать, было возможно только в революционное время. Тронуть ВПК — такого ни один генсек себе не позволял! Когда мы все подсчитали, выяснилось, что на закупки вооружений в новом году можно потратить 5 миллиардов рублей в тех ценах. При этом военные пришли ко мне с предложением выделить 60 миллиардов, но оговорились, что готовы ужаться до 45. Я помню это совещание в Госплане, мрачная была обстановка, которая усугублялась жуткими сталинскими интерьерами — мебель, лампы. Мы сидели за огромным столом для совещаний, я был во главе, а напротив сидели многозвездочные генералы, человек двадцать. Они мне — 45, я им — 5. В итоге все закончилось через 10 минут, поскольку быстро договориться при таком разбросе цифр мы не могли в принципе. Генералы пошли жаловаться на меня президенту, но в итоге Ельцин поддержал нас. Сошлись, кажется, на сумме 7,5—8 миллиардов.
— Что тогда шло в бюджет в виде доходов?
— Одно из наших главных достижений — введение НДС. В условиях высокой инфляции прямые налоги не работали. Прибыль ведь появляется в будущем по итогам налогового периода. Пока предприятия ее получат, деньги уже успевают обесцениться. А косвенные налоги вроде НДС растут пропорционально инфляции.
— И какой дефицит получался?
— Когда мы пришли, 33—35 процентов ВВП. Тогда бюджет делался поквартально, поскольку нельзя было прогнозировать дальше из-за инфляции. Сначала мы смогли урезать дефицит до 20 процентов, потом до 12 процентов с каждым кварталом.
— Одна из главных страшилок того времени — угроза голода в крупных городах. Миф?
— Мягко говоря, изобилия не было уже к моменту нашего прихода, в стране ощущался острейший дефицит продуктов первой необходимости. Помню, как в ближайшем к дому гастрономе я мог купить в день назначения в правительство только банку аджики... На мой взгляд, реальная проблема голода могла возникнуть в крупных городах. Провинция из централизованных ресурсов не кормилась. Она жила с приусадебных участков, колхозного рынка, работала местная кооперация.
Все крупные города были на централизованном снабжении, а оно пребывало в состоянии полного коллапса. Дело не в отсутствии зерна, хотя невозможность его импортировать резко сокращала ресурсы именно для снабжения крупных городов, а также животноводства. Крестьяне отказывались сдавать зерно по тем ценам, которые им предлагались. Тогда и возникли все эти авантюры с чеками «Урожай-90»... Было даже выдвинуто наивное предложение платить им иностранной валютой. Вот только ее совсем не было. На какой-то момент валютные резервы самого правительства составляли 25 миллионов долларов. При этом после путча иностранные кредиты были нам закрыты.
Так что голодомор вряд ли случился бы, но резкое ухудшение рациона должно было произойти — это факт. В частности, могло иметь место серьезнейшее урезание белкового компонента.
— Это правда, что вы корабли с продовольствием разворачивали?
— Да, в Питере в один момент зерна осталось на несколько дней. Все крупные свиноводческие и птицеводческие комплексы были на завозном зерне, которого не стало. Пришлось заворачивать корабли, шедшие в другие города — в Мурманск, например. Открывали стратегические резервы. Если бы не эти меры, в Петербурге голод стал бы неминуем. Помню, как Владимир Владимирович Путин, будучи в то время главой комитета по внешним связям мэрии Санкт-Петербурга, прислал в правительство докладную записку. Так вот содержание этой записки было примерно таким: докладываю, что сверх установленной квоты гуманитарной помощи удалось получить дополнительно 60 тонн мясных консервов (для животных)... Вот вам иллюстрация положения! Армию вообще приходилось кормить бундесверовскими консервами, в том числе и просроченными.
— Серьезные проблемы ведь были и с национальными республиками…
— Первые такие проблемы возникли с Татарией, которая заявила о своем полном экономическом суверенитете и возможном выходе из состава России. У нас состоялись тогда мучительно тяжелые переговоры. Может, часть националистически настроенной элиты реально подумывала о выходе, но для Шаймиева и его окружения было важно наложить лапу на нефтяные доходы края. На этом я и сыграл.
— У них были козыри в рукаве?
— Основная дискуссия возникла вокруг нефти. Татария добывала тогда порядка 28 миллионов тонн в год. Речь шла о том, как будут распределяться доходы от продажи. Для нас же нефть была крайне важна, поскольку являлась фактически единственным крупным источником валюты. Как, собственно, и сейчас. Мы начали торговаться. Я поставил вопрос так: на нас висит внешний долг, который мы проедали все вместе. С бывшими союзными республиками мы договорились, что будем обслуживать его вместе. Хорошо, если вы хотите отделиться, примите свою часть долга. Договорились, что в счет этого нам какая-то часть их нефти отходит.
Идем дальше. У вас нефть сернистая, она никуда не годится, ее надо разбавлять легкой тюменской нефтью, иначе при транспортировке ваше сырье все разъест. Вы тюменскую нефть будете потреблять? Тогда в счет этого своей плохенькой отдайте побольше! Справедливо? Справедливо.
http://www.itogi.ru/7-days/img/912/I-48-STORY-nech-f02_640.jpg
А транспортировка? Это ведь наши трубы. Тут у татар возник контраргумент, что, мол, они купят танкеры и потом по Волге будут гонять нефть вплоть до Ирана. Отличная идея, говорю я, но только Волга пока не выходит из состава России, извольте оплатить тонно-километры вплоть до Каспия. И так далее. А обороноспособность как собираетесь поддерживать? Вы же не будете создавать новую армию и наверняка захотите остаться под нашим ядерным зонтиком. Так я с ними доторговался до того, что Татария из 28 миллионов более половины отдавала нам, но при этом я снял их с централизованного снабжения. В итоге республика осталась в составе России.
Со следующими желающими после такого тяжелейшего опыта нам было договариваться уже чуть проще. Приходили представители Коми и многие другие, а потом и мною теперь любимый Россель нам с Уральской республикой много крови попил. Все требовали каких-то эксклюзивных прав, но я смог наладить особый подход — загонял всех на согласование в отделы министерства, в которых их потом долго общипывали... А потом умерял региональные аппетиты уже на своем уровне. В крайнем случае подключался Гайдар.
— В общем, ни дня без стресса.
— Тогда на правительство не давил только ленивый. В ноябре 91-го года в него не рвался никто, а когда к весне 92-го все более или менее нормализовалось, от желающих уже не было отбоя. Наибольшую проблему доставляло противостояние президента с народными депутатами. Они торпедировали много наших начинаний. Этим Россия отличалась от бывших союзных республик и особенно от стран Восточной Европы, где существовал консенсус элит. Это позволяло идти на радикальные меры, которые не становились жертвами компромиссов. Та же приватизация была реализована в худшем, чем задумывалась, варианте из-за поиска компромиссов с Верховным Советом.
Другая проблема — острый дефицит наличности, вызванный тем, что ВС разрешил печатать пятисотрублевые купюры, но запретил тысячерублевые, мотивируя это боязнью разгона инфляции. Но дело в том, что цены все равно быстро росли и нужно было обслуживать возросшие из-за инфляции обороты. В результате мы получили на ровном месте серьезные проблемы с физическим наличием денег (банкнот), что привело к задержкам выплаты зарплат и так далее.
Потом летом 92-го началась вакханалия с раздачей кредитов аграриям, на северный завоз и тому подобное. Пришедший к руководству Центробанком Виктор Геращенко осуществил истинную диверсию против финансовой стабилизации, проведя взаимозачеты долгов предприятий. Правительство согласовало одну модель, а он взял и всем выплатил деньги. В результате экономика резко накачалась ликвидностью. Это вызвало новый виток инфляции, упал курс рубля, который до этого укреплялся. Пришлось повторно закручивать гайки осенью 92-го года. Но это все равно что открыть кипящий котел и потом вновь попытаться его закрыть. Во многом финансовая стабилизация была сорвана, а главное — нанесен колоссальный удар по вере людей в реформы. Первичный шок, вызванный либерализацией цен, сошел на нет, как только люди увидели, что начали наполняться полки магазинов, инфляция поползла вниз, рубль начал укрепляется. Граждане увидели позитивные результаты — и тут опять то же самое.
Колоссальное давление оказывалось на Ельцина, в результате он устоять под ним не смог… Гайдар ушел в декабре 92-го, после него появился Черномырдин. Я подал в отставку в конце марта 93-го, поскольку стало тяжело работать. На тот момент шли уже арьергардные бои, к тому же полным ходом все готовились к референдуму. Приходили указания то тому, то другому выдать льготы, квоты. Я как мог с этим боролся, но в итоге покинул свой пост.
— Чем тогда решили заняться?
— Были разные предложения. Например, мне предлагали поехать послом в Германию, за экономические связи с которой как раз я отвечал в правительстве. Но как представил, что придется встречать у трапа и приветствовать всех этих народных депутатов… Отказался.
— Почему тогда решили фактически остаться под крылом у государства?
— Российская финансовая корпорация создавалась как первый банк развития. В каком-то смысле я всегда себя считал человеком государственным, поэтому мне в частный бизнес не очень хотелось. А потом я по натуре не бизнесмен, участвовать в приватизации мне было не по душе, а для создания чего-то своего с нуля я недостаточно талантлив. Для меня государственный банк стал оптимальным вариантом. Да и идея была абсолютно правильной, нужной стране и профессионально интересной.
— И все-таки спустя более чем двадцать лет как вы сформулируете: что вас подвигло участвовать в этой реформаторской по существу авантюре?
— Во-первых, для профессионала получить возможность не просто советовать, а самому реализовывать свои идеи — это настоящий праздник. Во-вторых, в принципе для любого нормального мужчины иметь возможность принимать решения и нести за них ответственность — тоже счастье. Причем решения не уровня «купить стулья или кресла», а судьбоносные для всей страны. От твоих решений меняется жизнь десятков миллионов людей. При этом у тебя есть уверенность, что ты действуешь во благо.
Журналистский термин «правительство-камикадзе» прекрасно характеризовал то, чем мы занимались. Мы четко понимали, на что идем, и были уверены, что нас выгонят уже где-то через два месяца. Но все пошло успешнее, чем ожидалось. В итоге для меня эта история затянулась на полтора года. Гайдар, конечно, понимал, что зачеркивает себе политическое будущее и взваливает на себя крест, который ему пришлось нести всю жизнь. Фактически он свел его в могилу.
По сей день существует действительно несправедливое неприятие его личности большой частью нашего общества. К сожалению, мифы о том, что мы развалили экономику, заморозили вклады населения и похоронили СССР, последнее время очень активно культивировались и на государственном уровне. Начался поиск внешних и внутренних врагов. Внутренние враги нашлись в «проклятых 90-х», где действительно было много ошибок и шараханий, особенно после 93-го года: шаг вперед — два шага назад.
— Вы верите в политический ренессанс?
— Верю, иначе бы не потратил год на создание партии «Гражданская инициатива». Мне кажется, что имеющие мозги разберутся. Да и история все расставит по своим местам и воздаст реформаторам должное, пусть и через полвека. Я в этом уверен. Термины, которые связаны с 90-ми, в том числе и с нашим правительством, — либерализм, демократия — в официальной пропаганде стали почти неприличными. Но давайте выйдем на улицу и начнем спрашивать первых попавшихся: ты за частную собственность? Уверен, 90 процентов скажут да. Ты за свободу информации? 100 процентов ответят положительно. Ты против чрезмерного вмешательства государства в экономику? Думаю, не менее 60 процентов дадут тот же ответ. Ты против вмешательства государства в твою личную жизнь? Конечно. Ну так ты же либерал! Нет, нет, нет…
Поэтому мне кажется, что реальных сторонников этих взглядов, если мы уйдем от «измов», далеко не маргинальное меньшинство.
Константин Полтев
Досье
Андрей Алексеевич Нечаев
Родился 2 февраля 1953 года в Москве. В 1975 году с отличием окончил экономический факультет Московского государственного университета им. М. В. Ломоносова по специальности «экономическая кибернетика». В 1978 году — аспирантуру экономического факультета МГУ. В 1979 году защитил кандидатскую диссертацию (МГУ), в 1998 году — докторскую (Академия народного хозяйства при правительстве РФ).
В 1979—1991 годах работал в Центральном экономико-математическом институте и в Институте экономики и прогнозирования научно-технического прогресса АН СССР. В 1991 году — заместитель директора по научной работе Института экономической политики Академии народного хозяйства при правительстве СССР и Академии наук СССР.
С ноября 1991 по февраль 1992 года — первый заместитель министра экономики и финансов РСФСР.
С февраля 1992-го по март 1993 года — министр экономики РФ, являлся членом президиума правительства РФ, Совета безопасности РФ. Будучи членом команды Егора Гайдара, был одним из авторов и активных участников реализации программы рыночных экономических реформ в России.
С 1993-го по октябрь 2013 года возглавлял государственное предприятие «Российская финансовая корпорация», в 2005 году преобразованное в банк «Российская финансовая корпорация».
Награжден государственными наградами. Имеет звание «Почетный работник Министерства экономического развития и торговли РФ».
В 2013 году возглавил созданную им партию «Гражданская инициатива».
«Итоги»