Роль цикличности в истории
14 июля 2023 ● "Коммерсантъ Weekend"
Как обвинитель по делу Бейлиса стал обвиняемым.
Телеграмма из Москвы в Калужскую губернскую чрезвычайную комиссию с предписанием арестовать Оскара Виппера, «если он действительно обвинитель Бейлиса», 1919. ГА РФ. Ф. Р-543. Оп. 1. Д. 3. Л. 6
Фото: ГА РФ
Летом 1913 года Российская Империя жила в ожидании суда по делу Бейлиса — один из самых громких процессов в дореволюционной России начался в сентябре, завершился в октябре и стал редкой в отечественной истории победой правосудия над политикой. Еще более редким явлением стало малоизвестное продолжение этой истории — в 1919 году обвинитель по делу Бейлиса и сам предстал перед судом и вынужден был оправдываться за участие в скандальном процессе. Специально для Weekend историк и ведущий телеграм-канала Государственного архива РФ «Документальное прошлое: ГА РФ» Станислав Кувалдин рассказывает, как обвинителю по делу Бейлиса пришлось отвечать за свои слова и что из этого вышло.
Часть 1. Процесс
Мендель Бейлис под конвоем, 1913
Фото: wikipedia.org
Дело, вошедшее в историю по имени обвиняемого Менахема Менделя Бейлиса, началось 20 марта 1911 года, когда в одной из пещер на окраине Киева был обнаружен труп 12-летнего мальчика Андрея Ющинского со множественными ножевыми ранениями в области шеи, головы и сердца. Почти немедленно после того, как о находке стало известно, в городе появились слухи о том, что Ющинский был убит евреями для источения христианской крови, необходимой для приготовления пасхальной мацы. Анонимные сообщения об этом стали приходить в полицию, версию кровавого навета распространяли правые организации, довольно скоро ее стали обсуждать в прессе, причем как сторонники, так и противники. Киевская полиция изначально к ритуальной версии убийства интереса не проявляла, но и убедительной альтернативы предложить не смогла, а на громкое дело вскоре обратили внимание в Петербурге. В Государственной думе мнения разделились, но ритуальная версия неожиданно нашла поддержку в высших эшелонах власти — в частности, ее посчитал перспективной глава Министерства юстиции и обер-прокурор Сената Иван Щегловитов, после чего на нее же поставил прокурор Киевской судебной палаты. Так главным обвиняемым стал работавший на кирпичном заводе недалеко от места проживания Ющинского приказчик Менахем Мендель Бейлис — его арестовали в июле 1911 года, хотя не только прямых, но и косвенных улик против него не было, а основанием для ареста фактически стал рассказ приятеля Ющинского о том, что в день убийства на кирпичном заводе на них накричал какой-то мужчина с черной бородой.
Из-за отсутствия весомых улик следствие вынуждено было прибегать к сомнительным средствам для доказательства вины Бейлиса, но так же действовали и те, кто отстаивал его невиновность: обе стороны пытались представить фальшивых свидетелей, а также подкупить лиц, которые, возможно, обладали нужными сведениями. Учитывая, что убийство произошло в бедном криминальном районе, а часть ключевых свидетелей была занята в преступной деятельности и готова менять показания, ни у одной из сторон не было перевеса. Расследование тянулось и тянулось, произносились речи и писались статьи о еврейском вопросе, общество резко поляризовалось. Одни утверждали, что государственная власть открыто присягнула черносотенцам и готова ради одобрения крайне правых антисемитов начать средневековый инквизиционный процесс. Другие — что либеральная пресса при поддержке еврейского золота готова на любые ухищрения, лишь бы отвести подозрения от настоящих преступников.
Обвинительное заключение было готово 26 мая 1913 года, и все лето 1913 года Россия готовилась к слушаниям. По свидетельству публициста Владимира Бонч-Бруевича, книжные магазины в Российской Империи были заполнены спешно напечатанными брошюрами, либо рассказывающими об истории преследований еврейского народа, либо, наоборот, разоблачающими кровавые тайны еврейства. Он же фиксировал всеобщее ощущение стыда от необходимости быть свидетелем разбирательства по абсурдному обвинению, которое поддерживалось на государственном уровне. Общественное напряжение росло, процесс обещал быть скандальным, в Министерстве юстиции к делу относились чрезвычайно серьезно — настолько, что вести его в Киев отправили петербургского прокурора Оскара Виппера.
Часть 2. Обвинитель
Едва ли до начала судебного процесса многие в России слышали об Оскаре Юрьевиче Виппере. Из всех участников процесса по делу Бейлиса он был далеко не самым ярким, но именно ему впоследствии пришлось стать его главным представителем.
Оскар Виппер, 1910-е
Фото: wikipedia.org
Оскар Виппер родился в 1870 году в семье известного преподавателя физики и математики, а затем директора Московского училища живописи, ваяния и зодчества Юрия Виппера. Его старший брат Роберт Виппер окончил историко-филологический факультет Московского университета и стал известным ученым-историком, Оскар тоже окончил Московский университет и с 1893 года служил на прокурорских должностях, постепенно продвигаясь по карьерной лестнице. Работал в Нижнем Новгороде, Петербурге и Новочеркасске, в 1910-м вернулся в Петербург и стал товарищем прокурора Петербургской судебной палаты — отвечал за ведение следственных действий и поддержку государственного обвинения.
Почему в Киев командировали именно его, сказать сложно: он не был публичной фигурой, не участвовал в политических процессах и делах, привлекавших внимание прессы, был если и не рядовым, то все же одним из многих прокуроров империи, методично делавших карьеру. Сам он впоследствии утверждал, что выбор пал на него, потому что он был выдающимся обвинителем, участвовал в сложных процессах, отличался энергичностью и страстностью: «Есть обвинители, которые не добиваются ничего, я же, если бывал убежден в правоте, то страстно добивался своего. Может быть, здесь вопрос самолюбия, но если я брался за дело, я отдавал ему всю душу». Было ли дело действительно в этих его качествах или в каких-то других обстоятельствах, не так важно. Возможно, в Петербурге просто решили, что киевские прокуроры для такого процесса не годятся, а других подходящих кандидатур не нашлось — не все, понимая очевидные репутационные издержки процесса, были готовы взять на себя защиту столь сомнительного обвинения. Виппер не был известен антисемитскими высказываниями, не принадлежал к каким-либо правым организациям — его взгляды на еврейский вопрос до 1913 года вообще никак не проявлялись, так что оснований считать, что он возьмется за дело со всей свойственной ему энергией, не было. Если верить его последующему признанию, он действительно не сразу согласился вести дело: ознакомившись с показаниями, он честно признался, что не убежден, что сумеет с имеющимися уликами доказать виновность Бейлиса. По его словам, министр юстиции на это ответил ему, что и сам предвидит оправдательный приговор, но все же необходимо, чтобы дело было прослушано. «Нужно пострадать, если дело правое»,— провозгласил Виппер и отправился в Киев.
В России 1913 года обвинению действительно приходилось опасаться, что его доводы суд может не поддержать. Бейлиса должны были судить присяжные — их предстояло убедить в том, что в 1911 году в Киеве приказчик с кирпичного завода действительно совершил ритуальное убийство. При этом на стороне защиты оказались одни из лучших адвокатов России — Николай Карабчевский, Василий Маклаков и Оскар Грузенберг. Возможности оказать прямое давление на присяжных у прокурора не было, накал общественного мнения и полемика в прессе, пользовавшейся заметной степенью свободы, тоже как будто не играли ему на руку. В этой обстановке Оскар Виппер постарался сделать все, чтобы спасти обвинение.
На процессе, начавшемся 23 сентября 1913 года, Виппер запомнился довольно энергичной речью, в которой попытался расставить акценты так, чтобы средневековое обвинение еврея в ритуальном убийстве христианского мальчика не выглядело столь вопиюще. Его стратегия была по-своему изящна: он постарался сосредоточить внимание присяжных не на деталях ритуального убийства, а на реакции еврейской общественности на это уголовное дело. Виппер утверждал, что разбираемое дело не задевает еврейство в целом, что судят конкретно Бейлиса, а изуверские культы встречаются и у представителей других религий (например, у русских скопцов), однако тот факт, что к этому не самому примечательному убийству оказалось привлечено всеобщее внимание, свидетельствует о том, что мировое еврейство искусственно раздувает шумиху вокруг киевского процесса, а значит, по всей видимости, стремится сделать так, чтобы настоящий преступник избежал наказания. Всего за 10 лет до этого на русском языке были изданы «Протоколы сионских мудрецов» — знаменитый подложный документ о планах еврейства по установлению мирового господства,— и к идее существования еврейского заговора российская общественность была хорошо подготовлена. Виппер попытался разыграть эту карту до конца: он утверждал, что шумиха, которую устраивают «заправилы еврейского народа», создает риски погромов, что российская пресса только кажется русской, а на самом деле «почти все органы печати в руках евреев», что, хотя евреи юридически бесправны, они фактически владеют миром, что «в их руках главным образом капитал» и что «мы чувствуем себя под их игом». Далее следовал парадоксальный вывод: признав, что улик против Бейлиса действительно немного, Виппер заявил, что именно поведение еврейской общественности является главным доказательством виновности Бейлиса, поскольку иначе у евреев не было бы повода так волноваться при столь ненадежных доказательствах.
Несмотря на все эти усилия, попытка спасти обвинение не удалась: доводы Виппера не смогли убедить присяжных, и 28 октября 1913 года Бейлиса признали невиновным в предъявленных обвинениях. Хотя присяжные в специально поставленном перед ними вопросе косвенно согласились с версией ритуального убийства (если говорить точнее, в суде у присяжных спрашивали о том, доказано ли, что убийство совершено на кирпичном заводе множественными ударами, вызвавшими обескровливание), это едва ли можно было считать устроившим государственное обвинение компромиссом. Процесс был проигран, и проигран громко, но на судьбе Оскара Виппера это поражение как будто не отразилось. Он явно не испытывал удовольствия от общественного внимания (хотя участие в столь громком процессе открывало путь к публичности) и предпочел уйти в тень. Его карьера продолжилась, он получил чин действительного статского советника и должность товарища прокурора в уголовном кассационном департаменте Сената. Жизнь вернулась в прежнее русло, но ее плавное течение было прервано несколько лет спустя. Произошло это благодаря событиям, которые мало зависели от Виппера, если не считать того, что, по мнению современников, процесс Бейлиса, проигранный государственной властью, предельно разгорячил общество и этим способствовал приближению революции.
Часть 3. Обвиняемый
Революционный водоворот поначалу как будто обошел Оскара Виппера стороной. Он не был крупным должностным лицом, поэтому избежал внимания и Чрезвычайной следственной комиссии, созданной Временным правительством для расследования противоправных действий представителей свергнутой власти, и ВЧК, развернувшей красный террор (одной из его жертв стал бывший начальник Виппера Иван Щегловитов). Виппер ушел в отставку с поста сенатского прокурора и после 1917 года жил частной жизнью: переехал в Калугу, встал на биржу труда и, как человек с юридическим образованием, получил должность заведующего контрольного стола при продовольственном отделе Калужского губпродкома. Он не скрывался, жил и служил под своей фамилией и вполне добросовестно трудился на новой должности. Кажется, он избрал для себя путь многих не покинувших Советскую Россию «бывших» — просто, не напоминая о себе, служить на какой-то не самой заметной должности, стать Ипполитом Воробьяниновым в губернском городе N. Это, однако, продолжалось недолго. В конце концов кто-то догадался, что тихий служащий губпродкома — бывший обвинитель на процессе Бейлиса. Для большевиков, не упускавших возможности обличить преступления царского режима, этого было достаточно.
В апреле 1919 года Виппер был арестован Калужской ЧК и вскоре доставлен в Москву. Ведомство Дзержинского, впрочем, не смогло решить, что делать с бывшим прокурором: в своем текущем положении он явно не был врагом советской власти и не представлял для нее опасности. При этом и отпускать с миром государственного обвинителя на громком антисемитском процессе было немыслимо. Следователь ВЧК постановил, что с точки зрения революционного правосознания Випперу можно поставить в вину уже сам факт поддержки «средневекового обвинения в ритуальном убийстве». Дальнейшего интереса он для чекистов не представлял, и дело передали в Московский революционный трибунал.
Революционные трибуналы, которым полагалось вершить приговоры над врагами советской власти, к делам, поступавшим от ЧК, относились ревниво, считая, что комиссия, получившая право самостоятельно исполнять смертные приговоры, предпочитает не передавать в трибуналы действительно важные дела, чем существенно снижает авторитет этих судебных органов, фактически лишившихся возможности кого-то карать. В этом контексте дело Виппера оказалось весьма кстати: показательный процесс над заведомо виновным представителем царского правосудия мог продемонстрировать общественности авторитет революционного трибунала как органа новой советской законности и его независимость от ВЧК.
Большевистский трибунал в последнюю очередь был образцом правосудия, но все же открытые процессы первых лет советской власти были особым действом, где обвиняемым предоставлялась возможность высказываться, и они этой возможностью активно пользовались. Так было и в 1918 году на процессе по делу Романа Малиновского, большевистского депутата Госдумы, разоблаченного как провокатора и агента спецслужб, и в 1921 году на процессе по делу Романа Унгерна, генерал-лейтенанта Белой армии и знаменитого военного авантюриста, обвинявшегося в вооруженной борьбе с советской властью, и в 1922 году на процессе над членами ЦК партии эсеров. Суд над Виппером встраивался в этот ряд публичных спектаклей, где правосудие уже не было независимым, но сами слушания еще сохраняли многие элементы подлинного суда.
Процесс над Оскаром Виппером начался в сентябре 1919 года и весь был посвящен попыткам разобраться в мотивах и взглядах бывшего обвинителя. Виппер не скрывал, что не был уверен в том, что евреи вообще практикуют ритуальные убийства, но считал это обстоятельство второстепенным: можно было вести процесс, просто исходя из обнаруженных фактов. Он настаивал, что поддерживал обвинение, поскольку считал, что убийство могло быть совершено на кирпичном заводе, а приказчик мог иметь к нему отношение, даже несмотря на слабость имевшихся улик. Трибунал и обвинителя Николая Крыленко, однако, такая отстраненная позиция не устраивала: убежденный в том, что Виппер поддерживал обвинение не только по долгу службы, но и идейно, суд попытался заставить его максимально подробно разъяснить свои взгляды. Взяв за основу обвинительную речь Виппера, Крыленко потребовал прокомментировать ее практически пословно.
Виппера спросили про все: кого он имел в виду под «заправилами еврейского народа», почему он говорил, что русская пресса находится в руках евреев, что такое «еврейское иго» и т. д. Можно сказать, что Крыленко фактически деконструировал речь Виппера, потребовав от него обосновать и пояснить употребление всех использованных выражений. Для обвинения это был эффектный ход, для обвиняемого процесс оказался мучительным: со скамьи подсудимых громкие фразы превращались в пустые лозунги, а конспирологические клише теряли силу. Шесть лет назад за речью Виппера стоял авторитет верховной власти, теперь он должен был отвечать за свои слова в одиночку — и это было практически невыполнимой задачей. В конце концов, Виппер отказался отвечать на вопросы, назвав допрос мучительным, но Крыленко продолжал распекать его, как провинившегося школьника.
Почему Виппер считал, что мировой капитал сосредоточен в руках евреев, интересовался Крыленко. «Так, может быть, мне казалось»,— отвечал тот. «То есть у вас было свое мнение, которое вы, не проверив, поставили как фундамент обвинения»,— торжествовал обвинитель. Повлиял ли исход дела Бейлиса на взгляды Виппера относительно ритуальных убийств у евреев, интересовался председатель трибунала. «Я считал, что этот процесс был такой мукой для меня, что просил близких знакомых как можно реже возбуждать разговор об этом процессе. <…> Мне хотелось забыть, потому что я же выполнил свой долг, сошел со сцены и хотел, чтобы забыли меня». «Следовательно, вы нисколько не работали над собой, чтобы поколебать такое мнение о существовании ритуальных убийств, и, следовательно, этот вопрос оставили открытым для себя»,— резюмировал трибунал.
Уже в конце судебного заседания председатель трибунала задал Випперу вопрос: а как он сам оценивает свое выступление на процессе Бейлиса? Измученный Виппер пустился в рассуждения о том, что быть прокурором вообще очень сложно, ведь сочувствие публики всегда на стороне защиты, и признал, что, возможно, из-за своей страстности все же сгустил краски. Впрочем, более показательно было другое признание Виппера: «Я откровенно вам скажу, что после всех тех несчастий, которые выпали на мою долю, и главным образом после крушения всего строя я понял, что, может быть, вся моя деятельность была неправильной <…>. Надо было идти по тому пути, по которому шел мой отец, т. е. быть педагогом».
Отказавшегося от работы над собой и желавшего забвения и тихой жизни в провинции завстолом губпродкома предстояло осудить. В сущности, Виппер оказался в положении Бейлиса: в новой реальности он также был тихим человеком, против которого отсутствовали прямые улики — даже с точки зрения революционного правосознания. Николай Крыленко в своей обвинительной речи призывал уничтожить Виппера, заявляя, что, если бы судьба занесла того вести тихую жизнь не в Калугу, а в Харьков, он был бы сейчас на стороне белых. Но открытый трибунал предполагал и выступление защиты: присяжный поверенный Иван Благовещенский сообщил, что какую бы темную роль ни сыграл Виппер в прошлом, сейчас он был просто советским служащим, исправно трудившимся на своей должности. В доказательство он предоставил характеристику губпродкома, который отзывался о Виппере исключительно хорошо и изъявлял готовность взять его на поруки. Приговор Випперу оказался по-своему снисходительным: трибунал отметил активную роль Виппера в процессе Бейлиса, но признал, что врагом новой власти он не является. Признав, что «тягость антисемитизма и невежественных предрассудков» до сих пор владеет Виппером, а значит, на воле, пользуясь свободой слова, он может причинить вред революции, суд приговорил его к бессрочному заключению в концлагерь «до полного укрепления в Российской республике коммунистического строя». Укрепления коммунистического строя Виппер не дождался.
Суд над Оскаром Виппером едва ли можно считать справедливым и беспристрастным, но суды победителей над побежденными редко бывают справедливыми. Тем не менее он наглядно продемонстрировал, что происходит с ответственным исполнителем сомнительных государственных поручений после смены власти. Бывший чиновник, сломленный судьбой и безуспешно пытающийся забыть свою недавнюю не слишком почетную роль, вынужден оправдываться за произнесенные по долгу службы слова и приходит к выводу, что лучше бы он никогда не становился государственным обвинителем. XX век покажет и более впечатляющие примеры процессов над аккуратными исполнителями чудовищных поручений, чтобы вместе с Ханной Арендт раскрыть загадку банальности зла. Дело Виппера не стало переломным и не вошло в историю, хотя сложно вспомнить другое дело, которое так убедительно показало бы, что ни один государственный обвинитель не застрахован от того, чтобы оказаться обвиняемым.
Фото: ГА РФ
Летом 1913 года Российская Империя жила в ожидании суда по делу Бейлиса — один из самых громких процессов в дореволюционной России начался в сентябре, завершился в октябре и стал редкой в отечественной истории победой правосудия над политикой. Еще более редким явлением стало малоизвестное продолжение этой истории — в 1919 году обвинитель по делу Бейлиса и сам предстал перед судом и вынужден был оправдываться за участие в скандальном процессе. Специально для Weekend историк и ведущий телеграм-канала Государственного архива РФ «Документальное прошлое: ГА РФ» Станислав Кувалдин рассказывает, как обвинителю по делу Бейлиса пришлось отвечать за свои слова и что из этого вышло.
Часть 1. Процесс
Мендель Бейлис под конвоем, 1913
Фото: wikipedia.org
Дело, вошедшее в историю по имени обвиняемого Менахема Менделя Бейлиса, началось 20 марта 1911 года, когда в одной из пещер на окраине Киева был обнаружен труп 12-летнего мальчика Андрея Ющинского со множественными ножевыми ранениями в области шеи, головы и сердца. Почти немедленно после того, как о находке стало известно, в городе появились слухи о том, что Ющинский был убит евреями для источения христианской крови, необходимой для приготовления пасхальной мацы. Анонимные сообщения об этом стали приходить в полицию, версию кровавого навета распространяли правые организации, довольно скоро ее стали обсуждать в прессе, причем как сторонники, так и противники. Киевская полиция изначально к ритуальной версии убийства интереса не проявляла, но и убедительной альтернативы предложить не смогла, а на громкое дело вскоре обратили внимание в Петербурге. В Государственной думе мнения разделились, но ритуальная версия неожиданно нашла поддержку в высших эшелонах власти — в частности, ее посчитал перспективной глава Министерства юстиции и обер-прокурор Сената Иван Щегловитов, после чего на нее же поставил прокурор Киевской судебной палаты. Так главным обвиняемым стал работавший на кирпичном заводе недалеко от места проживания Ющинского приказчик Менахем Мендель Бейлис — его арестовали в июле 1911 года, хотя не только прямых, но и косвенных улик против него не было, а основанием для ареста фактически стал рассказ приятеля Ющинского о том, что в день убийства на кирпичном заводе на них накричал какой-то мужчина с черной бородой.
Из-за отсутствия весомых улик следствие вынуждено было прибегать к сомнительным средствам для доказательства вины Бейлиса, но так же действовали и те, кто отстаивал его невиновность: обе стороны пытались представить фальшивых свидетелей, а также подкупить лиц, которые, возможно, обладали нужными сведениями. Учитывая, что убийство произошло в бедном криминальном районе, а часть ключевых свидетелей была занята в преступной деятельности и готова менять показания, ни у одной из сторон не было перевеса. Расследование тянулось и тянулось, произносились речи и писались статьи о еврейском вопросе, общество резко поляризовалось. Одни утверждали, что государственная власть открыто присягнула черносотенцам и готова ради одобрения крайне правых антисемитов начать средневековый инквизиционный процесс. Другие — что либеральная пресса при поддержке еврейского золота готова на любые ухищрения, лишь бы отвести подозрения от настоящих преступников.
Обвинительное заключение было готово 26 мая 1913 года, и все лето 1913 года Россия готовилась к слушаниям. По свидетельству публициста Владимира Бонч-Бруевича, книжные магазины в Российской Империи были заполнены спешно напечатанными брошюрами, либо рассказывающими об истории преследований еврейского народа, либо, наоборот, разоблачающими кровавые тайны еврейства. Он же фиксировал всеобщее ощущение стыда от необходимости быть свидетелем разбирательства по абсурдному обвинению, которое поддерживалось на государственном уровне. Общественное напряжение росло, процесс обещал быть скандальным, в Министерстве юстиции к делу относились чрезвычайно серьезно — настолько, что вести его в Киев отправили петербургского прокурора Оскара Виппера.
Часть 2. Обвинитель
Едва ли до начала судебного процесса многие в России слышали об Оскаре Юрьевиче Виппере. Из всех участников процесса по делу Бейлиса он был далеко не самым ярким, но именно ему впоследствии пришлось стать его главным представителем.
Оскар Виппер, 1910-е
Фото: wikipedia.org
Оскар Виппер родился в 1870 году в семье известного преподавателя физики и математики, а затем директора Московского училища живописи, ваяния и зодчества Юрия Виппера. Его старший брат Роберт Виппер окончил историко-филологический факультет Московского университета и стал известным ученым-историком, Оскар тоже окончил Московский университет и с 1893 года служил на прокурорских должностях, постепенно продвигаясь по карьерной лестнице. Работал в Нижнем Новгороде, Петербурге и Новочеркасске, в 1910-м вернулся в Петербург и стал товарищем прокурора Петербургской судебной палаты — отвечал за ведение следственных действий и поддержку государственного обвинения.
Почему в Киев командировали именно его, сказать сложно: он не был публичной фигурой, не участвовал в политических процессах и делах, привлекавших внимание прессы, был если и не рядовым, то все же одним из многих прокуроров империи, методично делавших карьеру. Сам он впоследствии утверждал, что выбор пал на него, потому что он был выдающимся обвинителем, участвовал в сложных процессах, отличался энергичностью и страстностью: «Есть обвинители, которые не добиваются ничего, я же, если бывал убежден в правоте, то страстно добивался своего. Может быть, здесь вопрос самолюбия, но если я брался за дело, я отдавал ему всю душу». Было ли дело действительно в этих его качествах или в каких-то других обстоятельствах, не так важно. Возможно, в Петербурге просто решили, что киевские прокуроры для такого процесса не годятся, а других подходящих кандидатур не нашлось — не все, понимая очевидные репутационные издержки процесса, были готовы взять на себя защиту столь сомнительного обвинения. Виппер не был известен антисемитскими высказываниями, не принадлежал к каким-либо правым организациям — его взгляды на еврейский вопрос до 1913 года вообще никак не проявлялись, так что оснований считать, что он возьмется за дело со всей свойственной ему энергией, не было. Если верить его последующему признанию, он действительно не сразу согласился вести дело: ознакомившись с показаниями, он честно признался, что не убежден, что сумеет с имеющимися уликами доказать виновность Бейлиса. По его словам, министр юстиции на это ответил ему, что и сам предвидит оправдательный приговор, но все же необходимо, чтобы дело было прослушано. «Нужно пострадать, если дело правое»,— провозгласил Виппер и отправился в Киев.
В России 1913 года обвинению действительно приходилось опасаться, что его доводы суд может не поддержать. Бейлиса должны были судить присяжные — их предстояло убедить в том, что в 1911 году в Киеве приказчик с кирпичного завода действительно совершил ритуальное убийство. При этом на стороне защиты оказались одни из лучших адвокатов России — Николай Карабчевский, Василий Маклаков и Оскар Грузенберг. Возможности оказать прямое давление на присяжных у прокурора не было, накал общественного мнения и полемика в прессе, пользовавшейся заметной степенью свободы, тоже как будто не играли ему на руку. В этой обстановке Оскар Виппер постарался сделать все, чтобы спасти обвинение.
На процессе, начавшемся 23 сентября 1913 года, Виппер запомнился довольно энергичной речью, в которой попытался расставить акценты так, чтобы средневековое обвинение еврея в ритуальном убийстве христианского мальчика не выглядело столь вопиюще. Его стратегия была по-своему изящна: он постарался сосредоточить внимание присяжных не на деталях ритуального убийства, а на реакции еврейской общественности на это уголовное дело. Виппер утверждал, что разбираемое дело не задевает еврейство в целом, что судят конкретно Бейлиса, а изуверские культы встречаются и у представителей других религий (например, у русских скопцов), однако тот факт, что к этому не самому примечательному убийству оказалось привлечено всеобщее внимание, свидетельствует о том, что мировое еврейство искусственно раздувает шумиху вокруг киевского процесса, а значит, по всей видимости, стремится сделать так, чтобы настоящий преступник избежал наказания. Всего за 10 лет до этого на русском языке были изданы «Протоколы сионских мудрецов» — знаменитый подложный документ о планах еврейства по установлению мирового господства,— и к идее существования еврейского заговора российская общественность была хорошо подготовлена. Виппер попытался разыграть эту карту до конца: он утверждал, что шумиха, которую устраивают «заправилы еврейского народа», создает риски погромов, что российская пресса только кажется русской, а на самом деле «почти все органы печати в руках евреев», что, хотя евреи юридически бесправны, они фактически владеют миром, что «в их руках главным образом капитал» и что «мы чувствуем себя под их игом». Далее следовал парадоксальный вывод: признав, что улик против Бейлиса действительно немного, Виппер заявил, что именно поведение еврейской общественности является главным доказательством виновности Бейлиса, поскольку иначе у евреев не было бы повода так волноваться при столь ненадежных доказательствах.
Несмотря на все эти усилия, попытка спасти обвинение не удалась: доводы Виппера не смогли убедить присяжных, и 28 октября 1913 года Бейлиса признали невиновным в предъявленных обвинениях. Хотя присяжные в специально поставленном перед ними вопросе косвенно согласились с версией ритуального убийства (если говорить точнее, в суде у присяжных спрашивали о том, доказано ли, что убийство совершено на кирпичном заводе множественными ударами, вызвавшими обескровливание), это едва ли можно было считать устроившим государственное обвинение компромиссом. Процесс был проигран, и проигран громко, но на судьбе Оскара Виппера это поражение как будто не отразилось. Он явно не испытывал удовольствия от общественного внимания (хотя участие в столь громком процессе открывало путь к публичности) и предпочел уйти в тень. Его карьера продолжилась, он получил чин действительного статского советника и должность товарища прокурора в уголовном кассационном департаменте Сената. Жизнь вернулась в прежнее русло, но ее плавное течение было прервано несколько лет спустя. Произошло это благодаря событиям, которые мало зависели от Виппера, если не считать того, что, по мнению современников, процесс Бейлиса, проигранный государственной властью, предельно разгорячил общество и этим способствовал приближению революции.
Часть 3. Обвиняемый
Революционный водоворот поначалу как будто обошел Оскара Виппера стороной. Он не был крупным должностным лицом, поэтому избежал внимания и Чрезвычайной следственной комиссии, созданной Временным правительством для расследования противоправных действий представителей свергнутой власти, и ВЧК, развернувшей красный террор (одной из его жертв стал бывший начальник Виппера Иван Щегловитов). Виппер ушел в отставку с поста сенатского прокурора и после 1917 года жил частной жизнью: переехал в Калугу, встал на биржу труда и, как человек с юридическим образованием, получил должность заведующего контрольного стола при продовольственном отделе Калужского губпродкома. Он не скрывался, жил и служил под своей фамилией и вполне добросовестно трудился на новой должности. Кажется, он избрал для себя путь многих не покинувших Советскую Россию «бывших» — просто, не напоминая о себе, служить на какой-то не самой заметной должности, стать Ипполитом Воробьяниновым в губернском городе N. Это, однако, продолжалось недолго. В конце концов кто-то догадался, что тихий служащий губпродкома — бывший обвинитель на процессе Бейлиса. Для большевиков, не упускавших возможности обличить преступления царского режима, этого было достаточно.
В апреле 1919 года Виппер был арестован Калужской ЧК и вскоре доставлен в Москву. Ведомство Дзержинского, впрочем, не смогло решить, что делать с бывшим прокурором: в своем текущем положении он явно не был врагом советской власти и не представлял для нее опасности. При этом и отпускать с миром государственного обвинителя на громком антисемитском процессе было немыслимо. Следователь ВЧК постановил, что с точки зрения революционного правосознания Випперу можно поставить в вину уже сам факт поддержки «средневекового обвинения в ритуальном убийстве». Дальнейшего интереса он для чекистов не представлял, и дело передали в Московский революционный трибунал.
Революционные трибуналы, которым полагалось вершить приговоры над врагами советской власти, к делам, поступавшим от ЧК, относились ревниво, считая, что комиссия, получившая право самостоятельно исполнять смертные приговоры, предпочитает не передавать в трибуналы действительно важные дела, чем существенно снижает авторитет этих судебных органов, фактически лишившихся возможности кого-то карать. В этом контексте дело Виппера оказалось весьма кстати: показательный процесс над заведомо виновным представителем царского правосудия мог продемонстрировать общественности авторитет революционного трибунала как органа новой советской законности и его независимость от ВЧК.
Большевистский трибунал в последнюю очередь был образцом правосудия, но все же открытые процессы первых лет советской власти были особым действом, где обвиняемым предоставлялась возможность высказываться, и они этой возможностью активно пользовались. Так было и в 1918 году на процессе по делу Романа Малиновского, большевистского депутата Госдумы, разоблаченного как провокатора и агента спецслужб, и в 1921 году на процессе по делу Романа Унгерна, генерал-лейтенанта Белой армии и знаменитого военного авантюриста, обвинявшегося в вооруженной борьбе с советской властью, и в 1922 году на процессе над членами ЦК партии эсеров. Суд над Виппером встраивался в этот ряд публичных спектаклей, где правосудие уже не было независимым, но сами слушания еще сохраняли многие элементы подлинного суда.
Процесс над Оскаром Виппером начался в сентябре 1919 года и весь был посвящен попыткам разобраться в мотивах и взглядах бывшего обвинителя. Виппер не скрывал, что не был уверен в том, что евреи вообще практикуют ритуальные убийства, но считал это обстоятельство второстепенным: можно было вести процесс, просто исходя из обнаруженных фактов. Он настаивал, что поддерживал обвинение, поскольку считал, что убийство могло быть совершено на кирпичном заводе, а приказчик мог иметь к нему отношение, даже несмотря на слабость имевшихся улик. Трибунал и обвинителя Николая Крыленко, однако, такая отстраненная позиция не устраивала: убежденный в том, что Виппер поддерживал обвинение не только по долгу службы, но и идейно, суд попытался заставить его максимально подробно разъяснить свои взгляды. Взяв за основу обвинительную речь Виппера, Крыленко потребовал прокомментировать ее практически пословно.
Виппера спросили про все: кого он имел в виду под «заправилами еврейского народа», почему он говорил, что русская пресса находится в руках евреев, что такое «еврейское иго» и т. д. Можно сказать, что Крыленко фактически деконструировал речь Виппера, потребовав от него обосновать и пояснить употребление всех использованных выражений. Для обвинения это был эффектный ход, для обвиняемого процесс оказался мучительным: со скамьи подсудимых громкие фразы превращались в пустые лозунги, а конспирологические клише теряли силу. Шесть лет назад за речью Виппера стоял авторитет верховной власти, теперь он должен был отвечать за свои слова в одиночку — и это было практически невыполнимой задачей. В конце концов, Виппер отказался отвечать на вопросы, назвав допрос мучительным, но Крыленко продолжал распекать его, как провинившегося школьника.
Почему Виппер считал, что мировой капитал сосредоточен в руках евреев, интересовался Крыленко. «Так, может быть, мне казалось»,— отвечал тот. «То есть у вас было свое мнение, которое вы, не проверив, поставили как фундамент обвинения»,— торжествовал обвинитель. Повлиял ли исход дела Бейлиса на взгляды Виппера относительно ритуальных убийств у евреев, интересовался председатель трибунала. «Я считал, что этот процесс был такой мукой для меня, что просил близких знакомых как можно реже возбуждать разговор об этом процессе. <…> Мне хотелось забыть, потому что я же выполнил свой долг, сошел со сцены и хотел, чтобы забыли меня». «Следовательно, вы нисколько не работали над собой, чтобы поколебать такое мнение о существовании ритуальных убийств, и, следовательно, этот вопрос оставили открытым для себя»,— резюмировал трибунал.
Уже в конце судебного заседания председатель трибунала задал Випперу вопрос: а как он сам оценивает свое выступление на процессе Бейлиса? Измученный Виппер пустился в рассуждения о том, что быть прокурором вообще очень сложно, ведь сочувствие публики всегда на стороне защиты, и признал, что, возможно, из-за своей страстности все же сгустил краски. Впрочем, более показательно было другое признание Виппера: «Я откровенно вам скажу, что после всех тех несчастий, которые выпали на мою долю, и главным образом после крушения всего строя я понял, что, может быть, вся моя деятельность была неправильной <…>. Надо было идти по тому пути, по которому шел мой отец, т. е. быть педагогом».
Отказавшегося от работы над собой и желавшего забвения и тихой жизни в провинции завстолом губпродкома предстояло осудить. В сущности, Виппер оказался в положении Бейлиса: в новой реальности он также был тихим человеком, против которого отсутствовали прямые улики — даже с точки зрения революционного правосознания. Николай Крыленко в своей обвинительной речи призывал уничтожить Виппера, заявляя, что, если бы судьба занесла того вести тихую жизнь не в Калугу, а в Харьков, он был бы сейчас на стороне белых. Но открытый трибунал предполагал и выступление защиты: присяжный поверенный Иван Благовещенский сообщил, что какую бы темную роль ни сыграл Виппер в прошлом, сейчас он был просто советским служащим, исправно трудившимся на своей должности. В доказательство он предоставил характеристику губпродкома, который отзывался о Виппере исключительно хорошо и изъявлял готовность взять его на поруки. Приговор Випперу оказался по-своему снисходительным: трибунал отметил активную роль Виппера в процессе Бейлиса, но признал, что врагом новой власти он не является. Признав, что «тягость антисемитизма и невежественных предрассудков» до сих пор владеет Виппером, а значит, на воле, пользуясь свободой слова, он может причинить вред революции, суд приговорил его к бессрочному заключению в концлагерь «до полного укрепления в Российской республике коммунистического строя». Укрепления коммунистического строя Виппер не дождался.
Суд над Оскаром Виппером едва ли можно считать справедливым и беспристрастным, но суды победителей над побежденными редко бывают справедливыми. Тем не менее он наглядно продемонстрировал, что происходит с ответственным исполнителем сомнительных государственных поручений после смены власти. Бывший чиновник, сломленный судьбой и безуспешно пытающийся забыть свою недавнюю не слишком почетную роль, вынужден оправдываться за произнесенные по долгу службы слова и приходит к выводу, что лучше бы он никогда не становился государственным обвинителем. XX век покажет и более впечатляющие примеры процессов над аккуратными исполнителями чудовищных поручений, чтобы вместе с Ханной Арендт раскрыть загадку банальности зла. Дело Виппера не стало переломным и не вошло в историю, хотя сложно вспомнить другое дело, которое так убедительно показало бы, что ни один государственный обвинитель не застрахован от того, чтобы оказаться обвиняемым.