Двухсотлетний юбилей Отечественной войны 1812 года особенно блистательным позорищем не стал. С учетом того, насколько тяготеет нынешняя государственная пропаганда к любой архаике, могло бы и страшнее выйти.
Не то чтобы его совсем не заметили: были документальные фильмы в телевизоре, реконструкция на Бородинском поле, обязательные протокольные речи и торжественный молебен в Храме Христа Спасителя. Без танцев. Вообще, теперь, конечно, трудно поверить, что Храм Христа Спасителя — не Надежде Толоконниковой со товарки памятник, а как раз победе в войне двенадцатого года. И тем не менее.
Еще какие-то казаки отправились конным походом на Париж, и поначалу их охотно показывали в новостях, а потом почему-то перестали. Живы ли, дошли? Бог весть.
Еще остался новый музей на задворках старого, ленинского, что неплохо, и некоторое количество книг. И среди них — одна маленькая, с невероятно длинным названием и ничтожным — 500 экземпляров — тиражом.
«Описание происшествий 1812 года, случившихся в Калужской губернии, или Изображение достопамятных деяний, героических подвигов и отечественных пожертвований калужского дворянства и всех сословий сей губернии, почерпнутое из достоверных известий надворным советником, доктором философии и Калужской гимназии учителем естественной истории, технологии и проч. Григорьем Зельницким».
То есть, понятно, что переиздание: в наше время так уже не делают. Первый раз книга вышла в 1815-м, «иждивением граждан калужских, на оную подписавшихся», а теперь вот второй.
Необязательное чтиво, отрада антиквара, любителя странных для уха современного созвучий. Ну, или ранний памятник провинциального историописания. Кому что нравится.
Автор — православный попович из католической Польши, выучившийся в Петербурге и осевший в Калуге, старательно воспроизводит классицистические штампы, описывая подвиги сограждан. Но неказенный, вполне себе сентименталистский восторг все равно сквозь нагромождения аллегорий пробивается, куда ж от него спастись.
Начинает ab ovo, честно, впрочем, оговорившись, «что известия Иродота и других древних историографов о сих странах крайне неосновательны». И потом уже старательно вписывает Калужскую губернию в понятный контекст «блистательных позорищ славы российского оружия». Это ведь здесь — Козельск, который не зря Батый назвал «злым городом», здесь — Угра, где кончилось татарское иго.
После этого не только патриоту-калужанину становится понятным, что только здесь и могли произойти битвы, поменявшие ход войны, — Тарутино, Малоярославец. Потому что где же еще?
Автор, соображаясь, впрочем, с документами и показаниями очевидцев, не жалеет красок для описания подвигов провинциальных ополченцев. Пасторальные крестьяне под предводительством собственных хозяев губят супостатов сотнями, на зависть героям гомеровским.
И даже описывая обыкновенные зверства, Зельницкий не может избавиться от торжественного тона. Его калужане и в зверствах безупречны, как дети античных богов. Ну, вот например:
«Боровского уезда, Ребушенской слободы, крестьянская девка, оставшаяся с подругами в селении, когда все мужчины до стариков выехали из слободы на зборныя места против неприятелей, увидела едущих мимо селения пятерых Французов на повозке, наполненной награбленными вещами. С лопатою в руке бежит сия Русская героиня на встречу мародерам, останавливает лошадей и мужественным голосом кричит здаться. Между тем прочия женщины окружают едущих, которые и здались, бросив ружья и прося помилования. Но девка, невнимая прозьбам их, заставила умереть мучительною смертию. Один из неприятелей покусился бежать в ближний лес; но девка, выпередив бегущаго, ударила лопатою по голове и принудила его упасть к ногам ея».
Или, скажем:
«Сей соцкий с крестьянами весьма хитрыя и даже жестокия употреблял средства к истреблению врага: он, поставя пленных в ряды, по порядку рубил им головы, одному, после другому, и так далее; сажал в пруды и колодцы; сожигал их в избах и овинах. Когда Генерал Милорадович гнался через сие селение за бегущим от Малоярославца неприятелем, то сей соцкий осмелился сему ласковому Генералу предложить, чтобы он научил его, какою смертию карать Французов; ибо он уже все известные ему роды смертей над ними истощил».
Последний фрагмент, кстати, наводит на мысль, что своеобразное чувство юмора не было чуждо «учителю технологии, естественной истории и проч.».
Тут много наивности, открытости, смущающей ум, изощрившийся благодаря пропаганде времен более поздних. То, что чуть позже и даже чуть раньше, еще в XVIII в., — языком которого, устаревшим уже к моменту написания книги, автор и говорит с читателем — принято было прятать, ну, или приписывать исключительно бесчеловечному врагу, выставляется напоказ. Цепляет, колет глаз.
Искренняя радость человека, только что со всеми вместе пережившего, перетерпевшего и преодолевшего большую беду, уничтожает стеснительность. Вынуждает говорить прямо. Не избегая подробностей, которые потом аккуратно вынесут за скобки красивой сказки о народном подвиге.
И, наверное, эта прямая (во всех смыслах — говорит ведь очевидец и участник событий) речь что-то проясняет в вопросе о том, какими вообще способами можно большие беды преодолеть.
Описание происшествий 1812 года, случившихся в Калужской губернии, или Изображение достопамятных деяний, героических подвигов и отечественных пожертвований калужского дворянства и всех сословий сей губернии, почерпнутое из достоверных известий надворным советником, доктором философии и Калужской гимназии учителем естественной истории, технологии и проч. Григорьем Зельницким. – М.: Гутенберг, 2012. – 120 с.
Иллюстрация: Альбрехт Адам, "Наполеон в Москве", 1830-е гг.
Иван Давыдов
Russian Journal