Перипетии войны

Великая Отечественная: прогноз оказался ошибочным

Начало войны Германии против СССР не породило особого разнообразия в прогнозах. Спустя три года заместитель государственного секретаря США Уэллес вспоминал: «Даже самые высокие военные авторитеты в этой стране и в Британии не верили летом 1941 года, что Россия сможет сопротивляться жестоким атакам какое-нибудь значительное время». Военный министр США Стимсон в официальном документе на имя президента Рузвельта спустя два дня после нападения Гитлера вынес лаконичный приговор: «Германия будет всецело занята избиением России минимум месяц, а максимально, возможно, три месяца».

На фоне столь зловещих предсказаний странным выглядит поведение британского премьера Уинстона Черчилля. Получив в 8:00 утра сообщение о том, что войска вермахта развивают наступление вглубь советской территории, он заявил своему окружению, что в 21:00 выступит по «Би-би-си». Весь день Черчилль готовит речь, буквально не отрываясь от письменного стола, и завершает ее за 20 минут до эфира. Текст не оставляет сомнений - он не верит или не хочет верить в быстрое поражение России, отчетливо понимая, что овладение ресурсами СССР означает разгром и неизбежную оккупацию Британии.


В своих мемуарах Черчилль с полной убежденностью писал о том, что судьба Англии решалась накануне, в ноябре 1940 года, когда в ходе визита Молотова в Берлин Гитлер предложил заменить Пакт о ненападении Договором о тесном военно-политическом союзе. «Переговоры приняли форму проекта предложений Германии о присоединении Советской России к пакту трех держав за счет английских интересов на Востоке. И если бы Сталин принял этот план, то события, возможно, на время приняли бы иной оборот. Гитлер мог в любой момент отложить свои планы вторжения в Россию. Трудно себе даже представить, что произошло бы в результате вооруженного союза между великими континентальными империями…», - писал Черчилль.

Но теперь, в июне 1941 года, он не может допустить мысли о том, что обложенная со всех сторон смертельным врагом, хотя и выстоявшая в воздушной «Битве за Британию», его страна через какие-то два-три месяца услышит по радио звуки победного немецкого марша, доносящиеся не только из Европы, но теперь уже и из Москвы. Это было бы равносильно приговору, вынесенному Англии. Однако Черчилль хорошо помнил уроки первой мировой войны и подвиги Русской армии на ее фронтах по спасению союзников ценой героизма и большой крови. Занимая в те годы ответственные военные посты, Черчилль пристально следил за всем, что происходило на театре военных действий Восточного фронта кайзеровской Германии. Высокое личное мужество, врожденный аристократизм Черчилля, которые отмечают все современники, помогали ему разглядеть сходные качества у других, подкрепляя его надежды на то, что Россия, прошедшая трагическое для нее горнило революции, Гражданской войны и массовых репрессий, не утратила духа и способности к сопротивлению.

Начало радиообращения, которое, он знал, будет услышано и в Москве, и в Европе, звучало почти как исповедь. «Нацистскому режиму присущи худшие черты коммунизма. У него нет никаких устоев и принципов, кроме алчности и стремления к расовому господству. По своей жестокости и яростной агрессивности он превосходит все формы человеческой испорченности. За последние 25 лет никто не был более последовательным противником коммунизма, чем я. Я не возьму обратно ни одного слова, которое я сказал о нем».

На этом пассаже об отношении к коммунизму стоит остановиться и даже «усилить» его другим более поздним признанием Черчилля. В августе 1942 года британский премьер летел на переговоры по второму фронту в Москву. «Я размышлял о своей миссии в это… большевистское государство, которое я когда-то так настойчиво пытался задушить при его рождении», - писал он. Тем более примечательно в радиообращении 1941 года предостережение тем, кто уже тогда пытался поставить на одну доску Советский Союз и нацистскую Германию. Для Черчилля особенно была омерзительна теория расовой исключительности, этого краеугольного камня нацистской доктрины, чего нельзя было приписать советской идеологии; он также решительно проводит грань между понятиями: «режим» и «народ». Черчилль по своим взглядам был «почвенником», для которого идеологические надстройки не заслоняли народного характера, и только последний в его глазах определял судьбу самого народа и его роль в истории.

Продекларировав свой бескомпромиссный антикоммунизм, Черчилль утверждает, что «все это бледнеет перед развертывающимся сейчас зрелищем. Я вижу русских солдат, стоящих на пороге своей родной земли, охраняющих свои поля, которые их отцы обрабатывали с незапамятных времен. Я вижу их, охраняющих свои дома, где их матери и жены молятся, - да, ибо бывают времена, когда молятся все, - о безопасности своих близких, о возвращении своего кормильца, своего защитника и опоры. Я вижу десятки тысяч русских деревень, где средства к существованию с таким трудом вырываются у земли, но где существуют человеческие радости, где смеются девушки и играют дети».

Как видим, Черчилль имел представление и о «критическом» характере земледелия в России, и о неубитой молитвенности народа (это в стране, где осуществлялась государственная политика воинствующего безбожия!) Он, конечно, знал, что концлагеря в Германии забиты далеко не немцами, в них томятся совсем другие народы. В России жертвами репрессий и голодоморов стали в первую очередь русские и представители других коренных народов России и СССР. Для Черчилля был важен не только факт наличия тоталитарного режима, но и то, насколько глубоко он пустил корни в душе народа. Британский премьер рисует разительный, но совершенно реалистический контраст между Россией и надвигающейся на нее темной силой. «Я вижу, как на все это надвигается гнусная нацистская военная машина с ее щеголеватыми, бряцающими шпорами прусскими офицерами, с ее искусными агентами, только что усмирившими и связавшими по рукам и ногам десяток стран».

Прогнозы о скором разгроме Советской армии, звучавшие по обе стороны Атлантики в июне 1941 года, не оправдались, зато надежды Черчилля на готовность России сражаться до конца оправдались в полной мере. Впрочем, это был не близкий путь…

В только что вышедшей книге английского журналиста и историка Макса Хастингса «Война Уинстона: Черчилль 1940-45 гг.» британский премьер предстает перед нами как «человек войны», для которого «упорство» было главной чертой характера. В самом деле, после кризиса 1940 года, когда вторжение Германии на Британские острова казалось неминуемым, но было сорвано мужеством участников воздушной «Битвы за Британию», Черчилль пребывал в активных поисках сухопутного театра военных действий. Бывший первый Лорд Адмиралтейства не хотел примириться с мыслью о том, что стратегическая задача «Владычицы морей» может ограничиться защитой собственной береговой линии. Он постоянно спрашивал себя: «Что Британия должна сделать сейчас, чтобы со временем история вынесла ей благоприятный вердикт?»

По мнению Хастингса, Черчиллю «необыкновенно повезло, когда в войну вступил Муссолини и дал ему шанс поднять дух британцев победами над итальянцами в Ливии и Эфиопии».

Нападение Гитлера на СССР вселяло дополнительные надежды не только на спасение Англии, но и на расширение военных действий по сохранению жизнеспособности Империи. Можно понять высокую степень ответственности Черчилля за то, что британские войска проводят целый ряд операций далеко от своих границ и терпят в них одну неудачу за другой. «Трудно переоценить отчаяние, которое испытал премьер-министр, - пишет Хастингс. - С апреля 1941 года череда поражений не прекращалась до ноября 1942 года» - иными словами, до завершающей фазы Сталинградской битвы, которая, по признанию Черчилля, «сломала хребет» немецкой армии. Он понимал, какой ценой далась эта победа и то, что эта битва на далекой Волге означала для судеб его любимой Британии и для его личной судьбы. Вручая Сталину в Тегеране меч с надписью: «Подарок короля Георга VI людям со стальными сердцами - гражданам Сталинграда в знак уважения к ним английского народа», британский премьер сменил привычную для него гражданскую одежду на военную форму высшего офицера британских военно-воздушных сил Его Величества.

Но это будет через год. А пока, замечает английский историк, для Черчилля «было горьким лекарством сознавать, что вермахт Гитлера значительно превосходит в своей эффективности британскую армию». Хастингс утверждает, что старания Черчилля отдалить день открытия Второго фронта во Франции «до последнего возможного момента отражали его убеждение, что британские и американские солдаты могут одолеть германцев только при самых благоприятных обстоятельствах».

Эти тяжелые сомнения нашли свое подтверждение на встрече «Большой тройки» в Тегеране. Отвечая на настойчивые заявления Сталина о необходимости скорейшего открытия Второго фронта, Черчилль вновь возвращается к условиям операции «Оверлорд». Выглядели они так: во Франции к моменту вторжения должно находиться не более 12 дивизий вермахта и в течение 60 дней немцы не должны были иметь возможность дополнительно перебросить с Восточного фронта более 15 дивизий.

Информация, не требующая особых размышлений:

Американский историк Гриффитс в статье «Морские десантные операции в прошлом и будущем» так характеризует соотношение сил к моменту высадки союзников в Нормандии: «Противник к этому времени не имел большой силы и мощи - лучшие его дивизии были перемолоты в России, его авиация была бессильна, моральное состояние войск находилось на низком уровне».

Бывший начальник Генштаба Германии Гальдер: «Никакие наземные войска не могли удержаться в сфере огневого воздействия корабельной артиллерии (союзников)… Мы не имели этих средств ни на земле, ни в воздухе, ни на воде».

Надо отдать должное Хастингсу, который, по крайней мере в этой монографии, придерживается лучших традиций «Британского историзма» - максимальное привлечение доступных источников, независимость суждения, умение взглянуть на события и факты с разных ракурсов, выразительная стилистика и главное - желание избежать однобокой политической конъюнктуры.

«После того как Гитлер вторгся в Советский Союз в июне 1941 года, - пишет Хастингс, - британские военные и политические лидеры пытались избегать признания объективного факта, который заключался в том, что решающим театром военных действий был именно Восточный фронт. В их глазах каждый погибший русский был английским или американским солдатом, который в противном случае должен был сам умереть. Английский дипломат Оливер Харви писал в своем дневнике 14 ноября 1942 года: «Русская армия, выполнившая предназначенную ей роль физического уничтожения немцев, по замыслам наших начальников штабов, расчистила путь для осуществления генерального наступления на обескровленного противника».

Подобный цинизм в отношении русских стал «общепринятой нормой в верхних эшелонах британской военной машины», к которым впоследствии присоединились и американцы. «В июле 1943 года, - продолжает английский историк, - после четырех лет войны Великобритании с Гитлером и 20 месяцев со времени вступления в войну США только восемь дивизий западных союзников воевали с нацистами в Сицилии, где их общие потери насчитывали не более 6 тыс. человек. В то же время Красная армия напрягала силы в титанической битве под Курском, в которой приняло участие 4 млн. человек с обеих сторон и общее число жертв составило 500 тысяч…

Русские понесли самые многочисленные жертвы, уничтожая нацизм, и только потом получили поддержку со стороны британских и американских вооруженных сил…»

Когда жарко стало под Арденнами

В феврале 1945 года на аэродроме в Крыму прибывший на Ялтинскую конференцию Черчилль повел себя экстравагантно. Обходя строй почетного караула, он вместо обычного протокольного прохода стал пристально всматриваться в лица застывших по стойке «смирно» солдат и офицеров, как будто пытался что-то прочесть на их лицах. Впрочем, встречающие и наблюдавшие эту сцену не находили ее обидной. Многим было очевидно - Черчилль хотел понять и разглядеть те качества, которые сделали этих людей способными оказать победное сопротивление самой мощной в истории военной машине. Надо сказать, что любопытство премьера было подогрето и совсем недавними событиями на Западном фронте.

После открытия Второго фронта Гитлер испытывал немалое давление со стороны ближайшего окружения, склонявшего его к началу сепаратных переговоров о мире с Западом. Особенно настойчив был в этом вопросе Гиммлер. «Мне нет необходимости доказывать, что такой возможности я не упущу, - отвечал в подобных случаях фюрер. - Но надеяться на благоприятный политический момент в период тяжелых поражений наивно. Такие моменты могут возникнуть в случае успеха… В мировой истории коалиции всегда гибли».

Операции «Вахта на Рейне» и «Нордвин» в Арденнах и Эльзасе против англо-американских войск должны были стать не только «необходимым успехом» для начала переговоров, но и привести к развалу антигитлеровской коалиции. Гитлер ставил своим генералам задачу: «Взломать на Западе добрую половину фронта противника… Тогда мы еще поспорим с судьбой». План предусматривал участие в военных действиях до 45 дивизий, включая элитные танковые части СС, которым, по оценкам Верховного главнокомандующего вермахта, «противник не сможет оказать длительного сопротивления».

Накануне наступления 16 декабря 1944 года «на Западном фронте все оставалось без перемен», и действия противника застали союзников врасплох. Немцам удалось в короткие сроки продвинуться на 90 км в глубь обороны англо-американцев. Несмотря на контратаки и перегруппировку сил, давление на направлении главного удара не ослабевало. Создалась критическая ситуация…

Уже 6 января 1945 года на стол Сталина ляжет личное и строго секретное послание от г-на Черчилля: «На Западе идут очень тяжелые бои… Генералу Эйзенхауэру желательно и необходимо знать в общих чертах, что Вы предполагаете делать… Я буду благодарен, если Вы сможете сообщить мне, можем ли мы рассчитывать на крупное русское наступление на фронте Вислы или где-нибудь в другом месте…»

Несколько странным выглядит то, что именно британский премьер выступает посредником между командующим Западным фронтом Эйзенхауэром и Москвой. К тому времени отношения Сталина с Рузвельтом были явно более доверительные, чем с Черчиллем, да и американский генерал обращался за содействием к своему президенту в Вашингтон, а не в Лондон.

Возможно, накануне встречи «Большой тройки» Рузвельт не хотел выглядеть просителем и, используя тот факт, что британские войска были малочисленней и подчинены общему командованию США, решил передоверить не совсем приятную миссию Черчиллю. К тому же он понимал, что Западный фронт гораздо ближе к британским берегам, чем к американским, и что призрак Дюнкерка до сих пор преследует британского премьера.

Уже 7 января Сталин отвечал: «Мы готовимся к наступлению, но погода сейчас не благоприятствует нашему наступлению. Однако, учитывая положение наших союзников на Западном фронте, Ставка Верховного Главнокомандования решила усиленным темпом закончить подготовку и, не считаясь с погодой, открыть широкие наступательные действия против немцев по всему Центральному фронту…»

Менее, чем через неделю, 12 января началась Висло-Одерская операция против мощной группировки армий «А».

В только что вышедшей книге российских историков Португальского и Рунова с интригующим названием «Блицкриг Красной армии» предлагается детальный анализ этой операции. По оценкам авторов, Висло-Одерская операция имела беспримерный характер. Разгромив группу армий «А», советские войска «всего за три недели продвинулись на Запад на полтысячи километров, превзойдя по темпам наступления вермахт образца 1941 года. Это был «блицкриг наоборот», расплата за катастрофу начального периода войны - с той разницей, что в отличие от вермахта РККА наносила удары по полностью боеготовому и ожидающему нападение противнику». Весьма существенно и то, что потери при этом составили меньшее число, чем в других наступательных операциях, включая Берлинскую.

Гитлер был вынужден срочно перебросить 6-ю танковую армию СС с Западного фронта на Восточный, что немедленно сказалось на ситуации в Арденнах. Позднее, давая оценку ситуации на Западном фронте в декабре 1944 - январе 1945 года, Президент США Трумэн скажет, что Эйзенхауэр «уцелел единственно благодаря помощи советских войск, о которой он умолял чуть ли не на коленях».

Вот почему спустя несколько дней Черчилль так пристально всматривался в лица тех, кто представлял армию, спасшую союзников и разгромившую вермахт… На конференции в Ялте и Рузвельт, и Черчилль не скупились на слова признательности. Однако, как ни парадоксально, последствия Висло-Одерской операции имели далеко идущие политические последствия, которые во многом предопределили сползание мира к холодной войне, будто оправдывая зловещее предсказание о том, что «в мировой истории коалиции всегда гибли»…

Армен Оганесян

РИА Новости
Поделиться
Комментировать

Популярное в разделе