Очередь на расстрел

Каждый день полгода мать Нины Пащенко ходила в коментадатуру, чтобы узнать дату своего расстрела 

Нина Пащенко сейчас уже давно на пенсии, живет в Ярославле и растит внука. В шесть лет ей пришлось пережить оккупацию и полгода стоять в очереди на расстрел. 

Весной 1941 года ее отца, кадрового военного Михаила Пащенко, перебросили с Дальнего Востока в Бессарабию. Его жена, Феодосия Ивановна, с двумя детьми – Ваней и Ниной – последовала за мужем. Но не успели переселенцы обустроиться на новой квартире, в военном поселке неподалеку от Одессы, как наступил июнь 1941 года. 


Истребители летят низко – к войне 

- Я помню утро, – рассказывает Нина Михайловна. - Над нами очень низко пролетел самолет. С красными звездами. Потом были другие самолеты. А на следующий день отец велел всем нам очень быстро собираться и ехать на восток, в направлении Сталинграда, в эвакуацию. Собрали всех жен офицеров и военнослужащих этого военного городка, посадили на грузовик. Мы ехали по пыльной степи – брат-подросток, мама с узлами и я у нее на руках. На одной из остановок, у вокзала, стояла зенитная пушка и стреляла по самолетам. И мама закрывала меня подушкой, чтобы я не высовывалась, а я вылезала – трассирующие пули в небе выглядели очень красиво. Отец не велел матери ехать в сторону Сталинграда, так как враг будет наступать в том направлении. Просил ее ехать к родственникам, на Северный Кавказ, в родное село Петровское (ныне город Светлоград). Сказал, что до Кавказа немец точно не дойдет. А у родственников нам будет легче жить, сытнее, уютнее. И мы отправились туда. 

Побыть в оккупации все же пришлось. Но вот выжили ли, избежали ли немецкого нашествия те, кто ехал в Поволжье, – бог весть. Немецкое наступление катилось очень быстро, накрывая советскую землю, как пожар. 

Семью военного в Ставропольском крае приютила жена его брата, Егора. Сам дядя Егор был уже староват для строевой службы, но упорно ушел на войну с обозом. А его старший сын ушел на войну по мобилизации. И сгинул там, похоронка пришла уже после окончания войны. Егорова жена, тетка Матрена, со своими двумя младшими детьми разместила родственников в своей половине хаты. Первая военная зима прошла относительно спокойно. Война гремела где-то поблизости, но не приближалась вплотную. Только самолеты носились туда-сюда над головами. Дети очень быстро научились отличать «мессеры» от советских самолетов – «немцы» выли натужно и противно. Старшие говорили, что это оттого, что у немцев нет качественного топлива, дескать, поэтому прорываются к Волге и Каспию – к нефтепромыслам. Дети также быстро научились прятаться от фашистских самолетов, потому что те сбрасывали бомбы. Первая упала в одном из садов села. Тогда вся ребятня сбежалась посмотреть на воронку, таскала осколки и хвалилась ими. Мама Феня осколок у маленькой Нины отобрала, а потом пошла и покрестила дочь в церкви. Тетка Матрена настояла – бомбы, война, а дите некрещеное. 

Расстреляют за белую беретку 

Осенью 1942-го мама Феня прибежала из гостей домой и разрыдалась – они с подругой собирали яблоки в саду, отошли попить чаю и разобрать яблоки. А на яблоню, где они только что были, упала бомба. Потом самолеты и бомбы зачастили. Стало ясно, что немцы придут скоро. Один из братьев Михаила Пащенко ушел в красные партизаны, в горы. Туда же отправился и муж сестры Феодосии Пащенко, Иван Бурлуцкий, оставив молодую жену с четырьмя детьми на попечение родственников. 

А Феодосия Ивановна с завидным постоянством начала получать анонимные письма. В этих письмах ей угрожали скорой расправой от немцев – «ты, дескать, ходила вся нарядная, в белой беретке, а как немцы придут, расстреляют тебя без жалости. Зря наряжалась». Феодосия Ивановна, как жена офицера, и впрямь имела возможность принарядиться. Но не думала, что белая модная беретка вызовет такое негодование у соседей по селу. 

Поэтому, когда стали угонять от немцев скот, она ходила к брату мужа, Алексею, который ведал перегоном скота, и слезно умоляла его взять в обоз за скотом. «Меня расстреляют! А я пойду пешком, и Ваня, сын, тоже. Нину только на телегу посади, ей 6 лет, она не сможет идти…» 

Алексей отказал. Сказал: «Глянь, сколько эвакуированных тут. И все остаются, не смогут уйти. Если бы вы чужие были, я бы взял. А так скажут – своих взял, чужих оставил». И не взял. 

В селе, и правда, скопились больше 20000 беженцев с юга России, с Украины. Большая часть из них – еврейской национальности. Они торопились уехать, но не смогли. Железнодорожная ветка была проложена только до Элисты, за которой начиналась пустая Черная Степь. А перейти пешком за обозами со скотом Кавказский хребет многим было не по силам. Или просто не успели – дорога одна, и в первую очередь пропускали стратегические грузы. Людей просили обождать. 

Красноармейцы, отступая, подожгли элеватор с годовым запасом зерна. И все женщины села бегали туда, тушили, что могли, и растаскивали обгорелое зерно по домам и подвалам. Крестьяне плакали, глядя, как горит богатый урожай, над которым столько бились в полях летом. Боялись, что придет новый голод, как в гражданскую или коллективизацию. И выгребали, прятали, все что могли. Потом всю зиму ели синий хлеб – подгорелая мука некрасиво перекрашивала каравай. 

Немцы, евреи и каратели 

Немцы пришли на третий день после ухода Красной Армии. Прошлись по домам, распределяя квартиры. И тут Мотька и Феня поняли, как им повезло. Хозяйственный Егор, Мотин муж, сделал в хате деревянные полы. В остальных избах полы были глинобитные. Поэтому в их хате остановились на постой два офицера с денщиком. Две женщины с четырьмя детьми жили хоть и очень стесненно, но относительно спокойно, не заходили во двор посторонние, не толклась солдатня. Не заглядывали мародеры. Даже корову удалось сохранить. А вот у соседей поселились каратели – недовольные советской властью западные украинцы. Те безобразили вовсю – извели весь скот, изгадили огород, постоянно били и насиловали хозяек дома. 

Тетку Аню, у которой муж ушел в партизаны, сразу посадили в подвал под арест вместе со всеми детьми. А Феодосию Ивановну, по доносу «добрых» соседей, сразу определили в неблагонадежные, как жену красного офицера и члена КПСС, и включили в расстрельные списки. Ежедневно с утра она ходила отмечаться в комендатуру. И ей каждое утро говорили, что очередь продвинулась. Скоро расстреляем, ждите. От этого или еще от чего, Феодосия Ивановна за зиму 42-го и 43-го стала абсолютно седой. 

Однако расстрельные очереди продвигались не быстро. А все из-за не успевших уйти от немецкого нашествия евреев. 

Одесситов и местечковых украинских евреев в большом селе скопилось около 20 000. Их увели к песчаниковому карьеру, к горе, создали подобие гетто или лагеря, и заставили строить дорогу за селом. Люди безропотно строили, но их становилось с каждым днем все меньше: по ночам в старом песчаниковом карьере жителей гетто расстреливали сотнями. Жители не могли спать под выстрелы. А Феодосия Ивановна по ночам слушала расстрелы и думала только о том, что страшная очередь все продвигается и продвигается. Тела расстрелянных сваливали в выработанные ямы карьера. Тех, кого не успевали расстреливать, уничтожали в машине-душегубке. Но их все-таки было очень много. Поэтому до неблагонадежных славян руки не доходили. 

Рассказывали, одна еврейская девушка смогла сбежать из газовой камеры. Она догадалась потихоньку намочить платок и приложила его к лицу. И, дыша через него, слышала, как умирали в муках ее соседи по фургону. Когда машина остановилась, она была в беспамятстве. Но жива. Тела сбросили в яму. Ночью очнулась и выползла из-под груды мертвых тел. Ее до конца оккупации прятали женщины в одном из домов на окраине села. Она была жива, но болела, а кожа на лице и руках стала бугристой, изрытой страшными язвами. 

Жене одного из красных партизан, Черниговской, повезло меньше – по соседскому доносу ее расстреляли. Сосед неустанно писал анонимки о том, что по ночам ее посещает муж-партизан. После прихода красных ее сын пытался убить этого соседа, но так и не догнал. Потом пришла советская власть, и за убийство могли дать срок. Но вражда между семьями жива до сих пор. 

Жили впроголодь и в постоянном страхе. Детей прятали, на улицу не выходили. Только в огород и подоить корову. Или в кладовую, за сухофруктами и синей мукой. Правда, офицеры-постояльцы не обирали семью, не лишали двух женщин скромных запасов. А когда пришла весенняя распутица, немцам пришлось уйти. 

- Я помню, как по улицам шли нескончаемой чередой войска и обозы. А замыкали шествие люди в белых маскхалатах. Кто это были – разведка или альпийские стрелки, я не знаю. Но их было много, все в белом, они шли мимо дома не меньше часа, ровно, молча. Я не помню, чтобы потом переживала такой страх. 

Пришли советские войска и стали разбираться по-своему. Велели перезахоронить расстрелянных евреев. Выпустили из подвалов арестованных, арестовали активистов немецкой комендатуры. Потом вернулись из предгорий партизаны. Еще два года ждали окончания войны и переживали все тяготы вместе. Феодосия Ивановна стала получать письма от мужа. Дети пошли в школу. А после войны муж ее оставил – нашел в войсках женщину помоложе и покрасивее. Хотя не раз и не два в процессе развода она ему поминала: меня ж с детьми из-за тебя в войну чуть было не расстреляли. 

Любовь Родионова

Караван-Рос
Поделиться
Комментировать

Популярное в разделе