Четыре брата революции. Как народники XIX столетия продвигали свои идеи при помощи сказок

Интеллигенция видела в этом возможность просветить неграмотный слой общества, правительство — сформировать «правильное», выгодное ему мышление, а революционеры — заставить бороться против самодержавия и многолетнего гнета, но только последним это отчасти удалось. Диана Раскольникова разбирается, как они смогли достучаться до народа и обойти цензурный контроль.



Лубочные книжки

Пока высшее общество думало, какой должна быть книга для народа, издатели, торговавшие на рынке на Никольской улице, уже давно изучили все его психологические аспекты. Крестьяне и рабочие выбирались в город не для того, чтобы смести товар с полок дорогих магазинов. Всё, что им было нужно, они находили на ярмарках и базарах, в том числе лубочную литературу, особенно интересовавшую рабочий класс.

Эти книжки с яркими обложками и броскими заголовками обязаны своим названием разукрашенным гравюрам, которые распространились еще до них и сильно напоминали иллюстрации, украшающие эти дешевые книжонки. Само слово «лубочный» появилось в 1820 году. Но этимологи до сих пор расходятся во мнении по поводу его источника. Одни видят прямую связь с липовой корой, именуемой лубом, на которую наносили красочные рисунки. Другие считают, что название отсылает к лубяным коробам, в которых офени таскали эти самые гравюры. Так или иначе, со временем исходные значения стерлись и лубком стали называть всё то, что казалось некачественным и дешевым.

Крестьяне редко приобретали незнакомую печатную продукцию. Повертев лубочную книжку в руках и не отыскав в ней признаков «божественного» писания, они клали ее обратно: зачем тратить на сказку целый пятак?



Отношение к религиозной литературе

Под словом «сказка» крестьянин имел в виду совсем не то, что мы представляем себе сейчас. Характерные для жанра фантастические персонажи вроде ведьм, леших и русалок воспринимались им совсем как реальные, наравне с чертями и ангелами, имевшими место в религиозной литературе, которой он безусловно доверял.

«Божественные» писания с их нравоучениями были для сельского народа источником спасения, талисманом, путеводителем при поиске ответов на постоянно мучившие его вопросы: как жить и как справиться со всеми тяготами, упавшими на душу.

С одной стороны, такое серьезное отношение крестьян к религиозным книгам положительно влияло на отношение к книге вообще. На это обращает внимание и Христина Алчевская, под руководством которой в 1880 году в Харьковской воскресной школе был создан читательский кружок. Учительницы ходили по деревенским учебным заведениям, устраивали там массовые чтения для малограмотных жителей, а затем записывали их мнение по поводу услышанного. В дневниковых записях, вышедших в книге «Что читать народу?», Алчевская пишет:

«С каждым новым чтением мы видим и удостоверяемся, что деревенский люд относится глубже и серьезнее (чем городской) к тому, что говорит книга. Он лучше понимает учение Евангелия, чаще задумывается над ним и серьезнее относится к жизни и к ее сложным явлениям».

Тут стоит отметить, что из 90 000 священных текстов, проданных офенями за 1886 год, 82 000 пришлись на Евангелие. Эти данные предоставило общество распространения Святого Писания в своем годовом отчете.

С другой стороны, прочная связь народа с «божественными» писаниями парализовала его. Абсолютно из каждой книги крестьянин пытался извлечь для себя урок. По его мнению, всё то, что написано, — верно. И если в итоге он не находил смысла или не понимал его, то откладывал книгу и презрительно именовал ее сказкой.

Но это почти не сказывалось на развитии пропаганды. Сторонники революции обращались прежде всего к хоть сколько-то образованным людям. В руках крестьянина книга попросту умирала.

Без человека грамотного в виде чтеца или толкователя агитационные листки безжалостно пускались на цигарки или упаковку для чая.

Именно так завершилась миссия, порученная крестьянину Льву Смирнову. Этому 16-летнему парню дали задание: незаметно подбросить запрещенную «Сказку о четырех братьях» Степняка-Кравчинского и еще несколько брошюр. К сожалению «руководителей», до места назначения Лев донес только одну, остальные печатные издания он извел на папиросы.

Иным образом дело обстояло с рабочим классом. Нельзя сказать, что отношение к религиозной литературе у фабричных и крестьян кардинально отличалось. Они тоже считали «божественный» текст чем-то сакральным, но всё же не любили его. Отчасти потому, что им было стыдно слушать священные нравоучения в нетрезвом виде, а отчасти потому, что после тяжелого рабочего дня развлекательные истории из лубочной книжонки помогали ему на час-другой погрузиться в мир, полный чудес и фантастики.

Особенно эту разницу между крестьянами и другими представителями народа передает фраза, записанная во время чтения в казарме Семеном Ан-ским. Один из присутствующих на чтении полюбившегося в деревне рассказа Лескова «Христос в гостях у мужика» прокомментировал его так:

«Смотри, а народ как слушает! Кто спит, а кто ушел…»



Рабочий класс

К концу XIX века число грамотных среди работников фабрик и заводов достигло 40%. Это было следствием не только изучения учебной литературы, необходимой для трудовой деятельности. Отделение от села и соприкосновение с относительно развитой культурой города способствовали выработке собственного интереса к чтению. Недовольство своим местом в социальной иерархии вызывало много вопросов, главный из которых: что рабочий может сделать для восстановления справедливости в обществе? Ответ на него он и искал в литературе.

Отождествляя себя с главным героем сказочных историй — благородным разбойником или бунтарем, — рабочий с удовольствием читал лубочные книги с Никольского рынка.

Стоит отметить, что такие тексты, содержащие в себе лишь намек на побуждение граждан к бунту, строго контролировались цензурой. Маленькие книжки, объемом менее 10 печатных листов, проходили предварительную проверку, так как власти понимали: адресатом такой литературы может быть только крестьянин, образованному читателю она ни к чему.

Революционерам ничего не оставалось, кроме как печатать свои работы анонимно за границей либо тайно в подпольной типографии, как это делали чайковцы — известная в те годы антиправительственная организация. Готовый текст, написанный в стиле лубка, «заворачивали» в обложку уже знакомых читателю книг. Таким образом авторы убивали сразу двух зайцев: обходили цензурный контроль и привлекали к своим произведениям внимание народа. Разгадать фокус правительство смогло только в 1876 году.



Распространение и наказание

Помимо продаж на рынке под видом легальных изданий, в том числе тех, что выпускала сама власть для борьбы с активно нарастающим революционным настроением в низших слоях («Чтения в Соляном городке»), распространение запрещенной литературы осуществлялось через передачу из рук в руки под видом детского подарка или с помощью подбрасывания.

Книги с «вредным» содержанием находили в самых необычных местах: в сорной траве, мусорке и даже в колодце.

Но последний случай, скорее всего, был связан с попыткой избежать наказания при обыске жандармами. За хранение таких сочинений люди подвергались аресту на срок от семи дней до трех месяцев.

Все сроки, касающиеся создания, распространения и хранения нелегальной литературы, были обозначены в статьях 245, 251 и 252 Уложения о наказаниях уголовных и исправительных (в редакции 1886 года). Авторы сочинений, высказывающиеся против самого государя и государственного строя, приговаривались к лишению всех прав состояния и ссылке на срок от 10 до 12 лет. Такому же наказанию подвергались те, кто им в этом деле помогал.

Понимая всю опасность, противники власти уходили глубоко в леса. Этот факт зафиксирован как в книге — сказке Екатерины Кусковой «Сон под Первое мая», так и в одном из дел за 1879 год, хранящихся в Российском государственном историческом архиве: среди деревьев мальчик нашел целый ящик с запрещенными брошюрами.



Рост грамотности

В начале XIX века, по подсчетам Бориса Сапунова, грамотным был всего 1% населения России, более высокий уровень — 5% — он отмечает среди жителей развитых торговых и промышленных городов, таких как Новгород.

Детские книги того времени по большей части обращены вовсе не к ребенку, а к взрослому.

Пропуская содержание через свое сознание, родитель пересказывал книгу в более легкой и понятной форме, как если бы он пережевывал твердую, сложную для усвоения еще слабым организмом пищу. Но это касалось только тех книг, что читало высшее общество. Народ к покупке сказок подвигало отнюдь не желание прочесть ее ребенку, он брал ее преимущественно для себя.

К началу ХХ столетия деятельность в сфере образования набрала обороты и количество грамотных уже оценивалось в 21,1%. Наравне с интеллигенцией, военными и рабочими в это число входит и сельский народ, отношение которого к книге в течение столетия изменилось от твердого убеждения в ее бесполезности до видения в ней источника ответов на все жизненные вопросы.

Несмотря на это, власти всё равно считали жителей села глупыми, поскольку они легко «заражались» революционным настроем. В своем первом докладе за 1878 год Третье отделение сообщало царю:

«…внимательное изучение причин, способствующих вовлечению простого народа в пропаганду, приводит к убеждению, что вся эта масса крестьян и рабочих поддается агитаторам главным образом в силу своего невежества, легковерия и незнания истинного смысла лестных обещаний злоумышленников».



Государственный контроль

Спустя восемь месяцев, то есть в сентябре 1878 года, власть в борьбе с пропагандой начинает менять свой подход. Если с 1850-х годов ее действия в основном заключались в цензурном контроле, то теперь было решено выпускать собственную литературу, но обязательно под видом народной, чтобы крестьянин, подобно здоровому организму, не отверг чужеродный объект. Выполнять задачу вызвался проправительственный активист Кардо-Сысоев со своим журналом «Сельская беседа». Проект не сразу был одобрен государством, но, не найдя ничего лучше, власть приступила к его финансированию.

Время шло, однако особого влияния, как и собственно продаж, не было. Для решения этой проблемы Кардо-Сысоев выступил с новой инициативой. Оформить подписку на его журнал теперь должны были все владельцы питейных заведений, так как именно там чаще всего скапливался народ. Такое постановление одобрили не все, казанский губернатор Николай Скарятин не побоялся высказаться против:

«По мнению моему, распространение каких бы то ни было журналов или газет между рабочим классом в питейных и тому подобных заведениях в настоящее время небезопасно, так как не может быть известно, кем и с какими истолкованиями будет читаться народу газета и журнал даже самого невинного содержания. Легко может случиться, что под предлогом журнала „Сельская беседа“ будет читаться какое-либо вредное подпольное издание».

Пока пропагандисты со стороны государства хватались за последнюю соломинку в попытке законсервировать сознание народа, члены правительства уже видели свой неминуемый проигрыш.

Оставив издательскую арену, они вернулись к проверенному способу контроля — цензуре. Василий Водовозов описывает 1870-е годы так:

«В редакцию полицейский приносит предписание Главного управления по делам печати, в котором оно извещает, что министр внутренних дел постановил на основании ст. 140 Цензурного устава изъять из ведения печати такой-то вопрос, дает почитать это предписание, отбирает от редактора или издателя подписку в том, что циркуляр за № таким-то ему объявлен, и немедленно прячет его в свой портфель».

При этом срок действия запрета на освещение указанных тем не обозначался, и не каждому цензору удавалось припомнить абсолютно всё.

Интересный случай произошел в 1892 году. 30 сентября томский губернатор получил донос, в котором сообщалось:

«…брошюра эта заключает в себе открытую революционную проповедь… Автор в лицах представляет читателю самый необузданный произвол власти, бессердечие зажиточных классов, с одной стороны, и современную беззащитность народа перед этим произволом, неправильное имущественное распределение, стеснение всякой честной мысли, с другой».

Речь шла о фельетоне Ивана Брута (псевдоним Феликса Волховского) «Ночь на Новый год», который после публикации еще в 1885 году в «Сибирской газете» вышел отдельным изданием. Только спустя семь лет на его содержание обратило внимание Главное управление по делам печати и сразу задало вопрос местному цензурному комитету: почему это разрешили издать? Цензоры сослались на газету: мол, решили, что раз там дозволили к печати, то и брошюрой можно выпускать.

Третья четверть XIX века знаменуется закручиванием цензурных гаек. Под контроль было взято абсолютно всё: от публичных мест вроде библиотек до частных домов, от общественной печати до устного слова.

«Теперь настало время такое, что, если сегодня Правительство не позаботится о том, чтобы крестьяне размышляли правильно и ясно, завтра позаботятся о противоположном враги правительства и почва крестьянского умственного мира может очень скоро уйти из-под влияния правительства, как ушла почва интеллигентов», — докладывал Владимир Мещерский Особому совещанию по вопросу об издании газеты для народа.

В его словах не было ничего нового, власть накинула веревку на шею издательств и затягивала всё туже с 1850-х годов, запрещалось обсуждение буквально всего: крестьянский и рабочий вопросы, эпидемия холеры, злоупотребления в Кредитном обществе, растрата земских сумм, не разрешалось даже упоминать о 25-й годовщине отмены крепостного права в 1886 году.

Сложная ситуация не уменьшила активность сторонников революции. Безграничное стремление к лучшему было для них словно воздух. И власти с удивлением признавали смекалку противников, проявившуюся в этот период. «Сказка о копейке», «Сказка о четырех братьях», «Сказка говоруха» и т. д. — пропагандистская литература, ряженая «под лубок», к моменту обнаружения маскировки печаталась уже довольно долго и, несмотря на усиленный за ней контроль, еще долго гуляла в народе.



О чем они были

«Где лучше: Сказка о четырех братьях и об их приключениях» была выпущена чайковцами в 1875 году. Тем временем ее автор, один из самых активных членов этого подпольного общества, Тихомиров Лев Александрович уже второй год ждал приговора за революционную пропаганду.

При написании текста он, как и многие тогда составители народнической литературы, использовал приемы, характерные для произведений авторов, уже полюбившихся рабочим и крестьянам. Вопрос «Где лучше?», легший в основу сказки, — очевидный намек на поэму Некрасова «Кому на Руси жить хорошо».

Однажды четыре брата — Иван, Степан, Демьян и Лука — решили покинуть свой лес и отправиться в народ, разделившись при этом на четыре стороны света, чтобы узнать, где живется лучше. До этого они общались только промеж собой, не знали образа жизни других людей и установленных в городах и деревнях порядков. И при каждом столкновении с явной несправедливостью в отношениях купца, помещика, попа или офицера с бедным людом братья искренне удивлялись, почему народ до сих не восстал:

«…Сколько еще веков мучиться? Коли царь не хочет либо не может ничего сделать, так, видно, самим за себя постоять следует. Срам это, по-моему: столько миллионов человек сами ничего сделать не могут, а на одного надеются».

На севере старшему брату Ивану поведали историю возникновения крепостного права. Позже он помог жителям деревни прогнать бывшего в сговоре с мясником старшину, когда тот приехал собирать подати. На юге Степан узнал, как крестьян заставляют подписывать «добровольное» соглашение взять «никуда негодную землю, в степи безводной». Итогом стала вооруженная борьба с солдатами, которых привез разозлившийся помещик. На востоке Демьяну богатые люди рассказали, как им удалось приумножить свой капитал. Осознав бессмысленность труда под руководством жадных начальников, он пошел из города в деревню и там выиграл спор со становым и попом по поводу нечестного сбора денег. На западе младший брат Лука увидел и всем богомольцам рассказал о мошенничестве монахов. Несмотря на то, что братьям удавалось изобличить тех, кто измывался над крестьянами, надолго результата не хватало. Дальше народ не шел, более того, считал, что братьев надо выдать за их речи начальству, что, впрочем, и сделал.

Встретились Иван, Степан, Демьян и Лука уже по дороге в Сибирь. Обсудили свои истории и поняли — бедному нигде нет лучшего места на Руси, только богатому здесь хорошо живется. С тех самых пор ходят они на все четыре стороны, чтобы пробудить темный народ (в оригинальной версии братья не совершали побег, а только горько заплакали).

Об этой сказке упоминает даже Иван Тургенев в романе на тему революции «Новь»:

«— Какие книжки принес тебе Павел? — спросила Марианна. Да… обыкновенные. „Сказка о четырех братьях“… Ну, еще там… обыкновенные, известные. Впрочем, эти лучше».

И тут же называет имя еще одного несогласного с государственным строем автора:

«Книжки мне принес от Маркелова; он и его знает и Сергеем Михайловичем величает».

Сергей Михайлович Степняк-Кравчинский был, если можно сказать, агрессивным революционером и, в отличие от Тихомирова, никогда не отказывался от своих взглядов. Он считал, что в борьбе с властью путем дипломатии не добиться значительных результатов, и, говоря о восстании, имел в виду вооруженный бунт. Свои замыслы Степняк-Кравчинский изложил во множестве письменных работ, в том числе в сказках. В 1878 году, после убийства жандарма, он навсегда покинул страну.

«Сказка о копейке» состоит из трех частей. В первой рассказывается о том, как мужик, глубоко изрыв всю землю в поисках денег, находит всего одну зеленую шершавую копейку. Довольный, он идет домой, но его встречает поп и требует за царствие небесное. Мужик не раздумывая подает. Долго его копейка крутилась между ним, барином и попом, пока последние просили его либо выполнить тяжелую работу, либо отдать долг. Но однажды он осознал, что итогом всех его стараний стала та самая добытая монетка, и решил, что больше у него ее никто не отберет.

Во второй части описывается борьба мужика с теми, кто в социальной иерархии выше его. Он не побоялся дать отпор попу, барину и даже становому, но не под силу ему было бороться с солдатами, которых отправили после того, как последний написал жалобу губернатору. Убежал мужик в лес, закопал свою копейку и заснул, а что ему приснилось, автор повествует в третьей части.

Один старец желал показать мужику, как бы выглядел мир, где все были бы равны друг другу. Земля и выросшая на ней пшеница общая, между артелями при необходимости происходит честный обмен продукцией, купцов и помещиков не существует. Мужик смотрел и не понимал, как такое возможно, а старец ему отвечал:

«Все вы будете жить так, но время еще не пришло, хотя скоро настанет оно. Смотри, вон там уже занимается заря и скоро разгонит кромешную тьму зла и неправды, что покрывает землю, солнце любви. И не будет тогда ни плача, ни скорби, ни страданий, ни нищеты на земле <…> Иди возвещай <…> народу русскому правду, которую поведал я тебе. Если возьмут тебя и заключат, закуют тебя и станут судить, перед судом грабителей, мучителей твоих будет тверд, ибо Сын Человеческий был мучим и распят за то же, за что мучат тебя».

Открыл мужик глаза, понял, как важно жить в равенстве, любви и братстве, и пошел проповедовать известную теперь ему правду.

Произведение Екатерины Кусковой «Сон под Первое мая» было опубликовано в 1898 году и ориентировалось преимущественно на рабочий класс. Сама революционерка подписала его как «сказка-правда», и действительно, в тексте уже не найти невозможных в реальности событий или героев, элементов, свойственных народнической литературе. Вместо этого в своем произведении Кускова, знакомая с революционерами других стран и сама бывавшая за границей, отразила события, касающиеся бельгийской рабочей партии, с целью повлиять на наш народ.

Автор повествует о подготовке рабочих к празднованию Первого мая. Один из них, Федор, планирует устроить массовый сход в лесу, только его девушка Даша против. Она боится за него и считает, что лучше б он пьянствовал, чем постоянно прятался от жандармов.

Выбрав место для сбора, Федор направился к знакомым рабочим, среди которых был и приезжий, бельгиец Артц. Позвали и его. Иностранец послушал об их тайном праздновании и рассмеялся приглашающим прямо в лицо, а после рассказал им, как отмечается этот праздник в его родной стране. Долго слушали его рабочие, так что Федор вернулся домой уже поздно. Вымотавшись за день, он сразу уснул, и снилось ему, как он вместе с Артцем оказался в Бельгии. Знакомый отвел его в Народный дом и в другие места сбора рабочих. Там Федору удалось послушать речь лидера рабочей партии Эмиля Вандервельде и поговорить с организатором движения Эдуардом Ансееле. Но самый настоящий восторг охватил его Первого мая, когда своими глазами он мог наблюдать за длинной процессией рабочих различных профессиональных союзов.

«— Господи! Какому Богу готов бы я молиться, если б это случилось у нас, в одной России! — воскликнул Федор.

— Не Богу, — Бог тут ни при чем, он в эти дела не вмешивается, — засмеялся бельгиец, — а себе молись, в себе находи силы; соединяйся с товарищами. Кроме вас самих, вам никто не поможет».

Однако радостные эмоции и боевой настрой охватили его ненадолго. Он проснулся: откуда-то раздавался жалобный плач. Это была Даша. Пока молодой человек спал, в дом проникли жандармы и нашли в его кармане агитационные листовки. В конце схваченный Федор выкрикивает последние слова:

«Ссылайте, мучьте, стройте тюрьмы и виселицы. Вы не перевешаете защитников свободы, вы только скорей подготовите казнь для себя. Да здравствует политическая свобода России! Да здравствует свобода печати, слова, союзов! Да здравствует русское рабочее движение и его праздник 1-ое Мая!»

В отличие от предыдущих сказка Феликса Волховского «Как мужик у всех в долгу остался» вышла гораздо позже, в 1906 году. Но при этом она сильно напоминает те, что были выпущены еще тридцать лет назад, ориентированные на народ.


Мужик Иван Простой — главное действующее лицо — много работал, оттого росло хозяйство его. Смотрел на всё это черт и завидовал: тоже хотел иметь пшеницу да скот. Недолго думая, подошел он к мужику и спросил, сколько тот отдаст ему. А Иван не дурак, сказал: сам паши, если есть охота. Не понравился ответ черту и создал он кулака. Отправился тот просить землю с мужика — не вышло. Тогда черт выдумал барина, затем попа, и тот же исход. Пришлось ему идти к Бабе-яге за советом. Та ему говорит: вбей мужику гвоздь в голову, и будет он бояться попа. Так и случилось, но остальным Иван по-прежнему не поддавался. Снова пошли к Бабе-яге. Посоветовала в этот раз она отыскать змеиное яйцо и высиживать его 36 лет. Послушались кулак, барин и поп, и вылупился у них царь, и давай стругать из сухого дерева солдатиков. Подошли они к дому Ивана, но и тут мужик дал отпор. Ничего не оставалось черту, как выхватить его сердце. С тех пор поселился в мужике страх, отдал он всё, да еще в долгу перед вымогателями остался.

В конце сказки автор выражает надежду на будущие изменения:

«О том, как мужик скинул все эти долги со своего горба, будет со временем особая сказка».

Однажды рабочий Степан Халтурин, оказавшись среди недавно вышедших из деревни заводчан, решил прочитать им сказку. Он достал свою тетрадь, где от руки была переписана работа его знакомого революционера Степняка-Кравчинского — «Сказка о копейке». Полный энтузиазма, четко произнося каждое слово, читал он и ожидал изменений в умах собравшихся вокруг него, но, к его сожалению, услышал лишь следующее:

«— Вот я и говорю, под помещиком да попом легче живется, чем под купцом! — По сказке выходит так…»

Благодаря описанному случаю становится ясно: бывшие крестьяне не представляют себе жизни без людей, находящихся над ними, без царя. В своих книгах революционеры оказывали давление на приспешников власти, и в особенности на служителей церкви. Так как именно трепетное отношение крестьян ко всему религиозному тормозило развитие и позволяло власти консервировать их сознание.

И может быть, народ не понимал смысла пропагандистских сказок, но прекрасно понимал, что такая литература запрещена. Семен Ан-ский часто покидал место народного чтения, завидев приближение кого-нибудь из деревенской администрации, и крестьяне спокойно реагировали на это, а бывало, сами предупреждали его о скором приезде начальства.

Впоследствии, при обнаружении нелегальных брошюр, они оправдывались: мол, не знали, что издания по своему содержанию вредны. Иногда это помогало избежать наказания, но чем умнее становился народ и активнее развивалась пропаганда, тем сложнее было доказывать свою непричастность.

Поделиться