Русский мир. Часть первая

Вектор судьбы России – ее культурно-исторический проект

Сотни лет мы шли навстречу вьюгам
С юга вдаль на северо-восток.
Максимилиан Волошин

В начале рассуждения будет присутствовать немалое количество вопросов, часть из которых, впрочем, носит вполне риторический характер.

Что движет историю? Чем определяется судьба социальных и национальных сообществ? Как общественный идеал либо очередная утопия влияют на ритмику исторического бытия и превратности земного быта? Каких пропорций может достигать эффект от оригинальной картины будущего на настроения в обществе? Может ли духовная атмосфера концентрировать социальную энергию, вершить революционные перемены, кардинально меняя среду и создавая нового человека? Другими словами, способен ли тот или иной образ творить историю?

Речь, фактически, идет о деятельном проявлении исторического гения или генома, утверждающего собственное прочтение реальности в планетарном либо национальном сообществе, выиграв «незримый бой» в противостоянии историософских замыслов. И его икономическом (снисходительном) отражении в практике. Порою, правда, инволюционируя до самой, что ни на есть, карикатурной ипостаси.

Проще говоря, идеалы не только отражаются в жизни, но образуют ее плоть, провоцируя и предопределяя строй земных событий, т.е. выстраиваемую людьми реальность.Массы – это мышечная ткань интеллектуальной страты.

Мировую историю движут мировоззренческие концентраты, переплавляемые пассионариями в замыслы, маршруты миростроительства: опознавая и утверждая ту либо иную земную версию (или тень) взыскуемого Незримого Града. Сумма образов, извлеченных из катакомб духовных путешествий и магмы метафизических откровений, транслируются затем политическими текстами, облекая социальной и экономической плотью невидимый град, который между тем может оказаться и Пандемониумом.

 …Придавая тем самым своеобразный культурный аромат эпохе.

РЕСПУБЛИКИ МНОГИХ НАРОДОВ

 Динамизм новых миров всегда свидетельствует
об их превосходстве над страной, откуда они вышли:
они осуществляют идеал, который остальные
втайне лелеют как конечную и недостижимую цель.
Внезапное появление подобного общества на карте
сразу упраздняет значение обществ исторических. 

Жан Бодрийяр

В истории современности, т.е. сценографии Modernity, миростроительную роль сыграли многие идеологеммы: от «града на зеленом холме», «liberté, égalité, fraternité» до «коммунизма на горизонте». И сегодня для России актуален вопрос: какой окажется очередная мечта? Либо, используя конъюнктурный лексикон, – аттрактор, который смог бы не только отреставрировать социальную склейку, но также вскрыть горизонт, анонсировав и представив ландшафт грядущего стране и народу.

Иными словами, речь опять заходит об отыскании неуловимой национальной идеи.

Действительно, социальные лозунги, подобные «великой энергетической державы» или «суверенной демократии» выглядят на сегодняшний день поблекшими. Они играли определённую роль, пробуждая патриотические настроения, исполняя роль той самой «склейки». Но потускнели плакатные идеалы, особенно «великая энергетическая держава», обернувшаяся в ходе кризиса нелицеприятной стороной «сырьевого придатка». Ощутим ветер перемен: в различных сегментах общества витает мысль о пересдаче карт. Ставки делаются, будущее на кону, но характер игры, ее результаты неясны даже для именитых игроков в российском казино.

Посему, вглядываясь в день сегодняшний, задумываешься: что за «программа построения будущего» или «нас возвышающий обман» в конечном счете возобладает в стране? Сознание не выносит пустоты, психея нуждается в ориентирах: точках отсчета, координатах. Иначе она вынуждена прерывать коллективный сон, ощутив жар экзистенции и собственное одиночество. В таком случае, волей либо неволей, но приходится заниматься поиском средств для утоления социального голода.

 Утопии же обладают способностью освобождать душу от повседневности.

* * *

Новое мироустройство зиждется не столько на административно-политическом «огораживании», подверженном ныне внешней/внутренней миграционной транспарентности и потому теряющем прежнюю актуальность и доминанту. Сколько – на весьма специфичном «культурном фундаментализме», социокультурной гравитации, переосмысливаемой, однако, в конкуренции культурных вихрей и тектонике ломающихся стереотипов.

Так дискуссии вокруг европейской конституции вращались вокруг приоритета античного либо христианского фундамента западноевропейской цивилизации, но в основаниях Европейского Союза просматривались помимо древнегреческого и римского идеала также контуры властной интегрии Карла, равно как отражения законодательной унификации континента Наполеоном. И все это ныне приправлено культурной трансформацией европейской среды в результате разновекторной, калейдоскопичной миграции.

Нечто схожее можно сказать и о других влиятельных игроках драматичной вселенной.

К примеру, про «Объединенные Страны Америки», основания вселенского мессианизма которых были заложены еще в тексте Мейфлауэрского согласия (декларировавшего созидание «гражданского политического сообщества для установления более совершенного порядка») или в упомянутом выше знаменитом «граде на холме» Джона Уинтропа. Америка между тем «на днях» переосмыслила и расширила стилистику этих идеалов, руководствуясь Zeitgeist’ом мультикультурности.

Можно рассуждать также о культурном патриотизме китайской диаспоры, социальной трансформации континентального Китая, возносимого вихрем индустриального прорыва.

Культурный капитал России в XXI веке – проблема ее исторического выживания, существования в качестве влиятельного партнера, владельца социокультурной оригинальности как живого текста бытия.

 И в перечне этих нематериальных активов: Русская идея, Евразийское ее толкование, конструкция расходящихся волн Русского мира. А также – пестрое сообщество Русских стран, возвращающее интегральному аутопоэзису «русский» изначальный неэтнический и вненациональный статус.

* * *

Идея той либо иной сборки переосмысленной в духе времени Восточной Европы, равно как и Центральной Азии, ныне витает в воздухе.

Обновление мировидения основано не столько на растворении традиций, сколько на обнажении и предъявлении реальных культурно-исторических активов. Другими словами, речь идет о своеобразном моменте истине, о выраженном желании народа утверждать в мироконструкции собственную версию быта и бытия.

Данный импульс сохранялся в семантических концептах «постсоветского», «посткоммунистического» пространства. Ощущался он в «бракоразводной» формуле не слишком внятной конструкции СНГ или декларировавшей принципы коллективной защиты ОДКБ, в момент кризиса оказавшейся, однако, недееспособной. Стремление к интегральным конструктам проявлялось в несостоявшейся союзной государственности с Белоруссией, проектировании ЕВРАЗЭС, либо в нынешних попытках отстроить «триединое» таможенное пространство.

Токи интеграции по-иному, но не менее настойчиво проявлялись в возникших еще до распада СССР образах балтийско-черноморской дуги. В менявшем номенклатуру, содержание, подзабытом, но сохраняющемся единении ГУАМ’а. Наконец, в возникшем незадолго до кризиса, отодвинутом обстоятельствами, однако способном проявить «второе дыхание» Восточноевропейском партнерстве.

В общем, реконструкция восточноевропейского массива – исторический императив, который тем или иным политическим образом будет реализован в формате новой цивилизационной логики культурных социоинтегрий.

 Тем или иным политическим и одновременно высокотехнологичным образом. Но разговор пойдет о новом поколении – высоких социогуманитарных технологиях. О поисках новой методологи познания и действия в ситуации неопределенности. О новой упаковке знания.

* * *

И об основаниях.

Если говорить совсем коротко, то логику борьбы России за будущее в новом веке можно пытаться определить следующим образом: Русский мир – это цивилизационная платформа, на которой, по крайней мере, теоретически можно выстраивать социокультурный и политико-экономический комплекс, сравнимый с такими гигантами, как США, ЕС или Китай.

У данной концепции имеется между тем несколько регистров, которые могут быть реализованы в зависимости от интеллектуального и политического мастерства российской элиты, а также – пассионарности народа. Но реальное социальное и культурное конструирование возможно на основе внятного определения собственной идентичности, полноценной экспликации оригинального культурно-исторического кода.

Тогда возможным оказывается еще один шаг – интенсивное обновление и развитие страны в XXI веке, ее «модернизация» (не слишком удачное определение в эпоху кризиса Модернити, но прижившееся сейчас определение идеи развития). Итак, следующий шаг – обновление и развитие на основе осознанной идентичности и в соответствии с уникальным социокультурным кодом.

 Иными словами, речь идет о моменте выбора Россией будущего в виде: концепции, стратегии или общенационального проекта. И развернутого алгоритма действий, т.е. росписи последовательных, конкретных шагов-действий по его реализации.

ЭНЕРГИЯ КУЛЬТУРЫ

 Действовать – это значит решаться
думать иначе, нежели думал прежде 

Мишель Фуко

Власть не может удерживаться лишь силой, по крайней мере, в нынешнем мире. 

Для создания социальной гравитации необходимо производить идеи, постулаты, перекраивать картографию прошлого и будущего, формулировать правовые нормы, причем, таким образом, чтобы они воспринимались как естественные производные господствующих в стране культурных кодов. Или не слишком им противоречили.

Как обществу, так и власти необходим культурный капитал, иначе социокультурное притяжение других планет, поглотит прямой и латентной эмиграцией наиболее живые, деятельные сегменты, лишенные инстинкта самоубийцы, оставив на обезлюдевшем «обитаемом острове» неоархаизованных люмпенов независимо от их силового или финансового статуса.

Так что начальный вопрос можно и переформулировать: что за очередная «прелестная утопия» готовиться пленить осиротелые народы, населяющие страну? И насколько эффективным, качественным будет данное «постиндустриальное изделие»? Либо мы узрим множество нарисованных плакатно-рекламными мазками картин, эксцентричных концепций, пафосных заплат, региональных практикаблей и демагогических симулякров, что, в конце концов, сделает неизбежным нарастание центробежной энергетики со всеми вытекающими следствиями.

 Или все же случится нечто иное.

* * *

Иное не является непосредственным объектом данного рассуждения, поэтому сюда мы заглянем лишь «одним глазком».

В сложном и динамичном мире интеллектуализм отодвигает на обочину механицизм прежнего аппарата управления. Который не в состоянии справиться даже не с перманентно нарастающей нагрузкой, но с принципиальным изменением характера деятельности, прогрессией бытия, императивом выстраивания/поддержания синергийных отношений с многомерным социумом, удержанием позитивного баланса в глокализированном и диверсифицированном мире. И с приходом иного.

Плоть интеллектуализма – не государственные институты, но другая ипостась страны: комплексное общество, деловое и гражданское, национальное и трансграничное, моральное и креативное, хранящее основы культуры и созидающее обновленные, динамичные формы социальной галактики. Перманентная революция – органичная стихия этой субстанции.

Интеллектуализм заметно более гибок, протееобразен, органичен подвижному вселенскому строю, нежели ригидный бюрократический аппарат, обретающий привкус второсортности, перманентно фрустрируемый и находящий временный выход в повышении градиента жесткости, демонстрации силы. Но порою ощущающий себя на грани институциональной бездны.

Реализовать конфигурацию нового строя он, однако, не в состоянии, тем более – управлять ею. Гибкость отчасти замещается и подменяется «цивилизованной коррупцией», что означает выстраивание своеобразного паллиатива инфраструктуре интеллектуализма: неформальной системы взаимоотношений, в своей основе, однако – примитивного, неоархаического толка.

Но ратифицированный усложнением персоны и мирового порядка интеллектуализм имеет собственные границы власти. Его рубежи очерчены конструктивным характером когнитивности, склонностью к миростроительству, растворенной в наличествующей либо отстраиваемой культуре. Данной социальной силе противостоит, однако же, иной, предельно иной контркультурный тип, обитающий по ту сторону огненного рубежа дискретного, а порою – прямо деструктивного подхода к бытию.

Обитатели невидимой стороны экзистенции, обладатели «темной энергии», лишены привычного интеллектуального снобизма, их моделирование пандеи воплощено в эксперименте, предъявляющем городу и миру не столько опыт, сколько само действие.

 При этом прежние параметры мира могут оказаться слишком узкими.

* * *

Другими словами, в стратегическом отношении основной оппонент сложного социокосмоса – не национальное государство.

Это не левиафан в прежнем обличии, облаченный в жесткую, чешуйчатую шкуру, издыхает. Этатизм пережил взлет и падение в ХХ веке, достигнув апогея в феномене аппаратного строя: различных типов номенклатурного (административно-партийного) аппарата профессиональных управленцев. Этих «инженеров национального общежития». Однако сами судороги его принадлежат уже иной культуре.

Реальная же контрсила интеллектуализма – обездоленная либо взорванная теми или иными обстоятельствами структурность. То есть освобожденная, самоценная аномия. Или своего рода тотально заминированное «фазовое пространство», перманентно вызывающее к жизни завихрения динамического хаоса: максимально подвижные, порою судорожные, но отнюдь не эфемерные смерчи бытия.

Взаимодействие сил в подобном критическом регистре, подчиняясь стремлению преодолеть оппонента, провоцирует радикальный креативный взлет, деконструируя историю и утверждая на планете новый строй, кардинально меняющий правила Большой игры.

* * *

Итак, вновь зададим конъюнктурный, но ключевой для рассуждения вопрос: какие образы конкурируют сегодня в нашем сознании и подсознании, заполняя образовавшийся вакуум под нарастающий гул мата и визг бесовства? И возможно ли эти смутные картины «настающего настоящего» декодировать, внятно формализовать, а если да, то каким окажется очередной лик российского града?

В России, не слишком утруждаясь, на протяжении длительного периода ее истории можно было обозначать два мировоззренческих локуса. Заметно различаясь по тональности, они, однако, чахнут в отсутствии оппонента. С определенной мерой условности их можно определить как «западников» и «славянофилов», но прошедших своего рода апргрейд, трансформировавшихся, либо пытающихся трансформироваться применительно к эпохе. Привнося при этом в общество свойственный им дух, картины, образы, идеалы. Естественно, аранжированные в соответствии со временем и прагматично упакованные в концепты, планы, проекты.

С некоторых пор присоединены к списку и «евразийцы», и сторонники «красного проекта»… В результате традиционное размежевание на «либералов» и «консерваторов», «левых» и «правых» оказывается сродни мучительному выкладыванию мозаики из лишенных прежней опоры смыслов…

Преимущество с опознанием перспективы по степени внятной вербализации, публичности – что, однако, еще не означает практическую реалистичность и общественное признание – имеет недавно провозглашенный «план модернизации России», фокусом которого является проект Иннограда в Сколково.

Другое, а именно связанное с национальной традицией направление пересдачи карт, пока не столь внятно и весьма эклектично. В нем смешаны, совмещены разнородные концепты, сопряженные с державными, общественными, духовными доминантами. Прочитанными при этом довольно несхожим образом: в диапазоне от советско-технократического идеала до державно-националистического и церковно-монархического.

Все же и здесь можно выделить несколько ключевых проектов, позволяющих ощутить вибрации, опознать наличие семантического интеграла в пестром архипелаге отдельных территориальных образований, рассматриваемых как потенциальные элементы национальной стратегии.

Это, к примеру, план масштабной реконструкции Соловков и, возможно, Валаама. Продвижение в списке реформируемых наукоградов многогранного Сарова, равно как и развитие иных интеллектуальных поселений. А также комплексная реконструкция ВВЦ-2 (в том числе как творчески-рекреационного центра – столицы нового поколения).

Наконец, проект строительства православного собора в сердце Парижа, что переводит разговор уже в регистр темы Русского мира.

Разнородны также иные, подчас весьма конъюнктурные фокусировки образов и социогенов будущего. Порою они эклектичны и калейдоскопичны. И, конечно, данное перечисление – весьма лапидарная фокусировка темы. Знаковых событий в обозначенных регистрах заметно больше.

 Но при всем несовершенстве и эклектике суммы приведенных образцов именно в этом конгломерате иной среды обитания, отличной от индустриальной среды ХХ века ощущается геном стратегической инициативы.

* * *

У проблемы, однако, имеется еще одно измерение.

Проекты планируются и осуществляются (если осуществляются) в мире, переживающем грандиозную социокультурную реформацию. А посему при их разработке приходится размышлять о комплексном подходе, который учитывал бы не только историю, свою либо западную, но также историческую перспективу, что опять же выводит нас к теме Русского мира.

Отсюда необходимость проблематизации текущей позиции, равно как и содержательной полемики о предельных основаниях, дальнем горизонте, поскольку речь идет о стратегическом векторе движения страны и народа. Точнее, о попытке определить исторический замысел, начертать дорожную карту, которая должна учесть реально складывающуюся в стране и на планете ситуацию.

То есть отыскать для России в динамичном и сложном мире эффективный путь с внятной и желательно позитивной перспективой. Задача серьезно осложняется дефицитом национального субъекта для подобного амбициозного действия.

Тут я вновь возвращаюсь к своей трактовке Русского мира как «республике многих народов» – альтернативе, скажем, транзитному СНГ, Восточноевропейскому партнерству либо полузабытому осколку черноморско-балтийской дуги: ГУАМ’у.

Учитывая к тому же происходящие подвижки в механике мировой и европейской сборки: явление миру «глобальной державы», «государств-корпораций», «геоэкономических ареалов», «субсидиарных субъектов» и, что ближе к теме – «стран-систем».

ЧТО ЕСТЬ РОССИЯ?

От края до края своих равнин, от берега до берега морей,
Россия внемлет всемогущему голосу Бога, который обращается 
к человеку, возгордившемуся великолепием жалких своих городов… 
Удивительно, как мощно одарены нации от природы: на протяжении
более чем столетия благовоспитанные русские — знать, ученые,
власти предержащие, только тем и занимались, что клянчили идеи и 
искали образцы для подражания во всех обществах Европы.
И что же? Смешная фантазия государей и придворных не
помешала русскому народу остаться самобытным. 

Астольф де Кюстин

Право на достойное будущее страны обеспечивается далеко не только конкурентоспособностью экономики или боеспособностью ее вооруженных сил.

Скорее эти качества – производное от социального и культурного статуса общества, а также – калибра правящего класса, его интеллектуального и властного мастерства. Ибо продукция, создаваемая правителями, если можно так выразиться, постиндустриального свойства: она нематериальный, творческий ген, публичное достояние, вокруг которого выстраивается общественный организм со всеми присущими ему достоинствами и недостатками.

Но и здесь существует свой haute couture, prêt-à-porter и, к сожалению, дилетантство и профанация.

Другой фермент, определяющий положение страны в человеческом сообществе – энтузиазм и самоощущение народа, сопряжение исторической идентичности и токов новизны.

Культурный, интеллектуальный статус нации, миростроительный горизонт, трансценденция обстоятельств и преодоление неурядиц – долг и добродетель не только правителей, но и граждан. Качество элиты – в конечном счете, производное от самоосознания и активности народа, это проецируемый в окружающий мир и будущее образ страны. На каком языке говорит сегодня Россия, о чем ее речи, кто прислушивается к ним на планете?

Мысль, творчество, душевное усилие – энергии, сопричастные как идеальным мирам, так и земной практике. Люди не механизмы, их судьба не фатальна; история – просторная дорога, уходящая вдаль по ту сторону распахнутой двери, но одновременно это метафизический процесс, питаемый культурным наследием, токами настоящего и образами грядущих свершений.

* * *

Будущее определяется не только прошлым, однако и прошлое странным образом зависит от будущего.

Национальные проблемы в разные времена решались различными способами. Выбор адекватного инструментария, эффективного для транзитных эпох – искусство особого рода, которое включает предвидение событий и освоение перемен, интеллектуальную мобилизацию и моральную реформацию, а также удержание в узде – на основе справедливости и правопорядка – рвущихся на волю инстинктов несовершенного естества.

Иначе говоря, ограждение от зла и деградации имеет источник не только в общей инерции цивилизации, но и в живой ткани общества, а, главное, внутри персоны.

 Поэтому сила верного действия, плодотворного порыва, проявлений управленческого таланта и высоты духа, полноценного законотворческого действия (и, что немаловажно, его исполнения), наконец, просто умного слова – равно как живой мысли, распознающей обстоятельства времени, а не плодящей конъюнктурные клише, лозунги, стереотипы – из числа могучих средств трансформации страны и возрождения народа.

* * *

Россия в настоящий момент экономически используется окружающим миром, но культурно им отторгается.

Предъявление, прежде себе самой, но также urbi et orbi, современного прочтения загадочной русской души, ее ценностей, мировоззрения, мирополагания, внятных правовых, социальных, политических прописей, горизонтов развития, национального культурного круга и оригинального российского проекта – задача со всей очевидностью востребованная обществом и временем, т.е. актуальная, если не сказать больше. Однако интеллектуальная и смысловая растерянность российского общества велика.

Все большее беспокойство вызывает социокультурная ситуация в стране. Противостоять деградации российских душ и неоархаизации обширных пространств может и должна национальная реформация – обновление политической рефлексии и практики, смысловой вектор, опознанный и сформулированный образованной частью общества и поддержанный народом, размыкающий горизонт не слишком приглядного будущего.

Речь, в сущности, идет о социальной и культурной революции, об освоении стремительно меняющегося глобального ландшафта, о растущих ставках и уровнях риска в глобальном казино, о новой методологии познания и действия в условиях складывающейся на планете стратегической неопределенности.

Смена устаревшего, не соответствующего эпохе и ее реалиям языка, артикуляция российской политической философии, формулирование внятного российского проекта – т.е. доктрины действий, учитывающей драматичные перемены, равно как завоевание интеллектуального и нравственного авторитета в мире – несомненные национальные императивы.

 Необходимость интенсивного, не поверхностного, не демагогичного, но содержательного и реалистичного разговора на эти, далеко не всегда удобные темы в российском мире давно назрела.

* * *

Утрата смыслового вектора усиливает необходимость поиска национальной идентичности в новом веке, определение формулы государственности в формате Россия-РФ.

Что есть Россия? Действительно, сложный вопрос, на который вряд ли можно дать однозначный ответ. Подобный вопрос, особенно в «эпоху перемен», предполагает непростую формулу ответа. Тем более, что исторический опыт свидетельствует о различных ипостасях и версиях Руси, России, о сосуществовании типологически разных русских стран. Причем не только в историческом, диахронном русле, считая от мозаики Киевской Руси и региона Ордынского улуса, Московского царства и Российской империи до России-СССР и России-РФ.

Но также в географическом, пространственном прочтении данной темы: северо-восточной Московии, обширной северо-западной Новгородской и Псковской республик, южно-западнорусского государства Великого княжества Литовского и Русского, а впоследствии – Малой, Червонной и Белой Руси. Не говоря уже о легендарной Тмуторокани, восточных землях и азиатских подданствах. Кстати, кое-что из этого наследия сохранялось в титуловании российского государя.

А вглядываясь вглубь веков, можно припомнить смутные воспоминания и воспроизвести отрывочные сведения о Порусье и Борусии, Рустингене и баснословном острове Буяне/Руяне, о море Руссов, Тмуторокани и Росском каганате (Ρώς, Rhos, ar-Rus«ар-Русийя», Рохс)...

И, наконец, вспомнить о различных казацких (сiчевых, кошевых, краинных, литовых-береговых) множествах и политиях.

Но если уж человеческая память избирательна, то память политическая избирательна вдвойне и втройне. И наиболее уязвимой оказалась в чем-то подзабытая, а отчасти искаженная история Великого княжества Литовского, Русского и Жемойтского, во многом альтернативное Московии русское государство Средних Веков.

* * *

 Переливающиеся соцветия русской радуги, кажется, дают возможность опрокинуть в будущее переосмысление истории и увидеть горизонт новой «сборки» цивилизационного пространства, полифоничного Русского мира, увидев скрытые ходы и одновременно горизонты «сослагательного наклонения истории». Впитав при этом опыт ее роковых развилок, проявлявшихся и опознаваемых, к примеру, в политически ориентированных династических (марьяжных) конструкциях.

Справка:Это браки, в которых наследовались княжеские и королевские короны, формировались личные и государственные унии. Так было, когда венчались дочь великого князя Литовско-Русского Миндовга и сын Даниила Галицкого - Шварн, в результате чего последний на некоторое время стал великим князем. Или можно припомнить несостоявшийся семейный союз великого князя Ягайло и дочери Дмитрия Донского. Ягайло выбрал тогда другой путь: женился на дочери Людвига Великого (Лайош I), короля Венгрии и Польши из Анжуйской династии, Ядвиге, приняв имя Владислава и став королём Польши. Был и «компенсирующий» союз, когда его двоюродный брат Витовт Великий отдал дочь замуж за сына Дмитрия Донского. Эти браки обусловили возникновение и служили гарантией двух ключевых международных договоров Восточной Европы того времени: Кревской унии Литвы и Польши и Островского соглашения Литвы и России. Нельзя не упомянуть весьма примечательную, но нередко превратно толкуемую историю Смуты начала XVII века – с интригой об избрании на московский престол сына польского короля Сигизмнуда III Владислава Вазы[1], который, в конечном счете, стал польским же королём Сигизмундом IV. А также предшествовавшее этим событиям венчание на московский престол Димитрия и Марии.

Поиск содержательного, полноценного ответа на вопрос о культурно-исторической сущности российского организма – обладающего специфическим миропониманием, собственной формулой миростроительства, а также колоссальной, однако не простой для освоения территорией – отчасти напоминает юридическое расследование, в ходе которого фиксируются не только внешние императивы, но и внутренние мотивации поступков.

 Так же в ходе социально-исторического исследовательского процесса, в присутствии своего рода присяжных заседателей (народа), порой обнаруживается подлинная суть событий.

РУССКИЕ СТРАНЫ

За трапезой земной печально место ваше!
Вас горько обошли пирующею чашей.
На жертвы, на борьбу судьбы вас обрекли: 
В пустыне снеговой вы – схимники Земли.
……………………………………………………
Бог помощь! Свят ваш труд, на вечный бой похожий… 

Петр Вяземский

Когда-то о «русских странах» писали еще в средневековой Европе. Правда, имелись в виду, скорее всего княжества, торговые «города-республики» и т.п.

Так, в послании папы Гонория III (февраль 1227 г.), адресованного «ко всем правителям Руси (Ру’ссии)» (Universis regibus Russiae), предлагается «русским царям» сохранять прочный мир с католиками Ливонии и Эстляндии. А в 1246 году папа дает право архиепископу Пруссии, Ливонии и Эстляндии поставлять епископов в «русских странах».

Но вот цитата из Никоновской летописи, относящаяся к иным временам (1530 г.): «да не погибнут без пастыря не точию едины Русские страны, но и вси православнии». А Румянцевский летописец в XVII веке пишет «О стране Сибирской и о сибирском от Ермака взятии»: «И реки многие истекоша, одни поидоша в Русские страны, другие – в Сибирскую землю. В реках же камение великое зело, реки же прекрасны, в них же воды сладкие, и рыб различных множество, и луги многие, и места скотопитательные, пространны зело».

Историк и писатель Карамзин в начале XIX века по-своему аранжирует мелодику русских стран, подтверждая, однако же, присутствие самой темы в общественном сознании: «Стоя на сей горе, видишь на правой стороне почти всю Москву, сию ужасную громаду домов и церквей, которая представляется глазам в образе величественного амфитеатра: великолепная картина, особливо, когда светит на нее солнце, когда вечерние лучи его пылают на бесчисленных златых куполах, на бесчисленных крестах, к небу возносящихся! Внизу расстилаются тучные, густо-зеленые цветущие луга, а за ними, по желтым пескам, течет светлая река, волнуемая легкими веслами рыбачьих лодок или шумящая под рулем грузных стругов, которые плывут от плодоноснейших стран Российской империи и наделяют алчную Москву хлебом».

 В дискуссиях об обстоятельствах постсоветского бытия совершается постепенная реабилитации исторической памяти. Приоткрывается забытое/закрытое равно в СССР и Российской империи летописание о множественности родоначальников и наследников «всея Руси».

* * *

Речь идет об уже упомянутом выше многоцветном спектре «русской радуги»: о Руси Малой и Великой[2], Червоной (Russia Rubra – «Червона Рута»), Рутении (Ruthenia), Рустении, Галиции[3], о пространствах Семигалии и Краины, Руси Белой и Черной, Нижней и Поморской, Северо-Западной – Новгородской.

Территория Великого Новгорода занимала обширный угол северо-западной Руси и с течением времени распространилась на север до Белого моря и далее на востоке за Уральский хребет. Делилась на пять «пятин»: Вотскую (около Ладожского озера), Обонежскую (до Белого моря), Бежецкую (до Мсты), Деревскую (до Ловати), Шелонскую (от Ловати до Луги). И так называемые новгородские волости: Заволочье (по Северной Двине от Онеги до Мезени), Пермь (по Вычегде и верхней Каме), Печору (по Печоре до Уральского хребта) и Югру (за Уральским хребтом). Центром новгородской земли были окрестности озер Ильменя и Ладожского.

Что же касается Поморья, то, как писал Татищев: «Обсчее имя Поморие, а по уездам: Архангельской, Колмоград, Вага, Тотьма, Вологда, Каргополь, Чаронда и Олонец… Есть северная часть России, в которой все по берегу Белого моря и Северного моря от границы Карелии с финнами на восток до гор Великого пояса или Урала заключается. К югу же издревле русские поначалу часть по части овладевали и к Руси приобсчали. Ныне же все оное и есче с немалою прибавкой под властью Поморской губернии состоит».

Плодотворным для размышлений о дорогах и тропах политического/социального строительства оказывается генезис Новоросcии (Новой России) и Кубани. Или таких экзотичных социодизайнов, как Желтороссия – наследие напрочь забытого ныне дальневосточного проекта генерала Гродекова (и альтернативного по исполнению, но аналогичного по содержанию проекта Витте). Это не слишком распространенное определение «русской Маньчжурии» и Туркестана в перспективе могло объять пространства внешней Монголии, северо-восточного Казахстана, Южного Урала, сопредельных степных территорий Поволжского левобережья и Калмыкии.

Также и в пространствах, прилегавших к Поволжью, на азиатских просторах широкоформатная буддийско-ламаистская этноконфессиональная множественность «русских бурят» и «русских калмыков» смыкалась с идеями Исмаила Гаспринского о «русском исламе» [4]

* * *

При этом получали шанс на разрешение весьма острые, проблемные ситуации.

 По мере расширения государства на огромные территории удалённого и мало заселенного Дальнего Востока и увеличения необходимость удержания империи в условиях фактически прозрачных границ, появлялась социокультурная грань у таких предприятий, как «прошивка» России Транссибирской магистралью, геополитически и геоэкономически закрепленная обустройством (техническим и правовым) политико-экономической реальности КВЖД. Отзвуки проекта отчасти сохранились в чертежах и планах переустройства России Петром Столыпиным.

Справка: Дальневосточная композиция выстраивалась в ходе войн, из которых мы помним третью: 1903-1904 гг. Однако уже в ходе первой — китайско-японской (1894-1895 гг.) был захвачен Порт-Артур, выкупленный затем для России на французские деньги и в обмен на Формозу (Тайвань). Вторая война 1900 года известна как «восстание итэхуаней» либо как «посольский инцидент в Пекине». Но менее знакомы штурм Благовещенска или массовое истребление христиан в Китае. Это контекст, в котором вызревал проект «Желтороссии», касавшийся будущности Уссурийского/Уряханского[5] края, Порт-Артура, Маньчжурии, Квантунской области, Внешней и Внутренней Монголии, Синьцзяна, других территорий, на которые претендовала или предполагала претендовать Россия. Проект вырастал из логики развития Транссибирской магистрали, что, кстати, имело побочный эффект в международных отношениях: выдвижении в Гааге Николаем II плана «всеобщего разоружения и вечного мира». Целью инициативы было сосредоточение финансовых средств для прорывного освоения Дальнего Востока. Другой компонент плана: сложная композиция КВЖД, включавшаяполосу отчуждения на десятки километров от полотна, где действовали не китайские и не российские законы, а «устав» свод регламентаций, заменявший национальные законодательства. Предусматривалось возведение нескольких десятков городов, а строительство Харбина привязывалось к реке Сунгари, создавая, таким образом, опору сразу на два путепровода. Управление территорией должно было осуществляться российскими военными комиссарами, для чего создавались особые войска: сунгаринское казачество и корпус пограничной стражи. Предполагалось массовое переселение кубанского казачества, переброска морским путем иных казачьих частей. Невольно возникают параллели с практикой компаний, наподобие Ост-Индской либо госкорпораций с их особыми привилегиями, частными армиями и анклавными хозяйствами уже в наши дни.

Это также достаточно искусственные, пунктирные топонимы, наподобие специально измысленного для Сибири – Зеленороссия (Зелёная Россия) иди Голубороссия (Голубая /Голубиная/ Россия) – для Поморья. Еще с начала XII века земли по южному берегу Белого моря являются владениями Новгорода Великого. Эти земли и есть собственно Поморье, называвшееся также Заволочьем (т.е. ниже, между верховьями рек бассейнов Балтийского и Белого морей лежит водораздел, где ладьи перетаскивались волоком).

Справка: Освоению Поморья придало импульс нашествие Батыя и разорение Южной Руси. Постепенная колонизация Поморья и ассимиляция финно-угорского населения привела к складыванию субэтноса русского народа – поморов. С начала XVI в. Поморье (за четыре века значительно увеличившись по территории) входит в состав Московского государства. В это время Поморье составляло около 60% территории складывавшегося государства, а к середине XVI в. примерно половину. Во второй половине XVII в. в 22-х уездах Поморья проживало до миллиона человек. В этой части России никогда не было крепостного права, и основную массу населения составляли свободные «черносошные» крестьяне. Играло оно существенную роль и в экономике государства, особенно во внешней торговле. По аналогии с другими историческими и новыми территориями России для Поморья в XIX веке были предложены, но почти не употреблялись названия Поморская Русь, Поморская Россия, Голубая Русь, Голубая Россия, Голубороссия. (См. И.М. Ульянов «Страна Помория».)

Можно вспомнить другое, более отдаленное «Русское море»: северную часть Тихого океана. И «Русскую Америку», простиравшуюся некогда от Западной Аляски до Форта Росс в Калифорнии… К этому сюжету мы еще вернемся. 

В сумме пунктирно намеченная «разноцветная сложность» могла выстроить совершенно иной каркас удержания полифоничного Русского мiра на гребне исторической волны (или цунами) в формате новой русской интегрии или Сообщества русских стран.

ПРИМЕЧАНИЯ:

[1] Сын польского короля Сигизмунда III, представитель скандинавской династии, приглашенный на царствование при условии принятия им православия московскими боярами с целью прекращения смуты. Что, однако, противоречило интересам Англии, поскольку закладывало основу континентальной супердержавы с самостоятельным присутствием в Европе и обширными торговыми путями. В результате страна стала полигоном столкновений наемников различным образом ориентированных политических партий.

[2] Названия Малая Русь и Великая Русь ведут свою родословную от византийских категорий Μικρά Ρωσία и Μακρά Ρωσία, которые использовались в церковно-административной практике, начиная с XIV века. По аналогии с терминами «Малая Греция» и «Великая Греция» ромеи-византийцы под «Малой Ро’ссией» понимали метрополию, т.е. центр Руси (Южную Русь, современную Украину), а под «Великой Ро’ссией» — русские земли в широком смысле. Иначе говоря, территорию епархий, находящихся под властью киевского митрополита. Схожие по смыслу выражения можно обнаружить и в других языках и культурах: ср. «Срединный Китай» и «Большой Китай».

[3] Галицкие (галицко-волынские) князья в XIII-XIV вв. именовали себя «Rex Russiæ», «Dux totius terræ Russiæ», «Dux et Dominus Russiæ», «Dux totius Rusiæ Minoris» (т.е. «король/князь всея Руси/Малыя Руси»).

[4] Исмаил Гаспринский. Русское мусульманство. Мысли, заметки, наблюдения: http://intelros.ru/index.php?newsid=200.

[5] Присоединение которого и поныне, несмотря на завершившуюся демаркацию границы с КНР, остается непризнанным другим субъектом этой цивилизационной системы – Китайской республикой.

Поделиться
Комментировать

Популярное в разделе