Я часто летаю на самолетах, может, даже чаще, чем стоило бы. И никогда ни одна авиакомпания не отказывала мне в стакане воды. AirBaltic отказала. А потом предложила, но за 1 евро. Или томатный сок за 1,6 евро. О причинах можно было не спрашивать, отказаться было невозможно. Так я внес свой скромный вклад в поддержку латвийской экономики. Почти как Международный валютный фонд. Тот, правда, вложился серьезнее, выдав в ноябре Латвии кредит на 7,5 млрд евро. Если бы не этот кредит, страна объявила бы себя банкротом. Но даже эти деньги не спасли ее от социальных потрясений. Мало кто ожидал, что в тихой Латвии обычный митинг 13 января выльется в погромы и столкновения с полицией. Через несколько дней аналогичные события произошли в Литве, Болгарии и Греции, заставив говорить о том, что Европа входит в период новых социальных бунтов. 

А им не страшно…

— Мы с друзьями долго думали и решили, что в Латвии есть некая секта, которая вместо идола молится курсу валюты. Они приняли его за святыню и этой святыне поклоняются, — шутит экономист Юрис Пайдерс, когда мы обсуждаем с ним причины краха латвийской экономики. Стабильный курс лата, который правительство поддерживает, тратя на это огромные средства, по его мнению, одна из таких причин. — А если серьезно, то, скорее всего, дело в давлении банковского лобби. Прежде всего это шведские банки. Шведы владеют двумя из четырех крупнейших банков страны, и они реально вложили в Латвию около 10 млрд евро шведских пенсионных фондов.

— Но чем их пугает девальвация?

— Люди перестанут платить по кредитам, и эти активы обесценятся. А вы можете представить, что произойдет в Швеции, если пенсионеры потеряют свои накопления? Хотя и без девальвации, по сути, происходит то же самое: людям сокращают зарплату, и они все равно не могут платить по кредитам. 

— Чего же можно ожидать в будущем?

— Трудно прогнозировать. Но ситуация действительно сложная. Уже было несколько самоубийств среди фермеров. А если люди начинают стреляться, то рано или поздно кто-нибудь стрельнет не в себя, а в того, кого он назначит виновным.

Пока в Латвии стрелять не начали. Все ограничилось погромами в старой Риге и камнями в окна Сейма. Сегодня о тех днях напоминают лишь несколько царапин на стенах парламента. Все остальное отчистили, стекла вставили. У входа в здание парламента скучает одинокий полицейский. Буря, судя по всему, утихла, шок от событий прошел, и политики, у которых еще недавно почва уходила из-под ног, уже способны комментировать все философски. 

— Выросло новое поколение, которое, в отличие от меня, Совдепии не видело и ничего не боится, — удобно устроившись на кожаном диване в кулуарах сейма, рассуждает депутат от правительственного большинства глава бюджетного комитета Карлис Лейшкалис. — Это я помню и Новочеркасск, и студенческий бунт в Казахстане, когда вышли на площадь тридцать студентов, а потом трех из них расстреляли, а остальных посадили лет на пятнадцать. Новое поколение этого не помнит. Да и вообще, помните, что говорили Томас Джефферсон и все отцы-основатели США? Народ имеет право на насильственное свержение власти. И мы это учитываем. Это и есть демократия. Конечно, плохо, когда выбивают окна, но право такое у народа есть. И это еще не конец. Скоро сюда и крестьяне приедут и где-то здесь выльют навоз. Приедут, кстати, на тракторах, которых не только Россия не видала, но и многие в богатой Германии. Они не боятся вылить здесь навоз и не должны бояться. Я вот в советские времена барменом работал, джинсы покупал-продавал. Выпьешь лишние сто грамм, что-то скажешь лишнее и две недели потом ходишь, думаешь: вызовут тебя в КГБ или не вызовут, посадят иль не посадят? Страх сковывает. И если за то, чтобы страх ушел, можно заплатить выбитыми окнами, я согласен.

По Карлису Лейшкалису и не скажешь, что он сегодня одна из самых непопулярных фигур правящего большинства. Именно он несколько месяцев назад, когда страна стояла на грани дефолта, согласовывал с МВФ все параметры нового бюджета, уменьшая, ликвидируя социальные выплаты, срезая зарплаты и пособия…

— Вы думаете, мне это нравилось? — задает он риторический вопрос. — Я, как и любой политик, хочу быть любимым. Но мне надо было «прогнать» бюджет в двух чтениях через парламент в течение двух суток. И МВФ не сидел где-то в Вашингтоне — он сидел здесь, в Министерстве финансов. Там были люди, которым не надо бояться, что они не победят на выборах, и от них зависело, получим мы международные деньги или останемся на бобах.

Кредит в 7,5 млрд евро Латвия в итоге получила. Но какой ценой! Сокращение на 15–35% зарплат бюджетников, пенсий, пособий по безработице, отмена или сокращение практически всех социальных пособий, например выплат при рождении ребенка, повышение подоходного налога и НДС. Но и этого оказалось мало. Доходы бюджета падают ниже самых пессимистических прогнозов, и правительство едва ли не каждую неделю принимает все новые непопулярные решения. Например, пока я был в Риге, правительство решило уменьшить пенсионерам компенсации за лекарства и повысило плату за лечение в государственных больницах — с 3–5 до 12 лат за день. Почти 800 рублей за день в стационаре. Шок от принятия подобных решений и привел к акциям 13 января. 

Акция протеста крестьян

— Люди прекрасно понимают, что в кризис надо экономить. Но люди так же прекрасно чувствуют несправедливость, — объясняет мне один из организаторов акции 13 января Айгарс Штокенбергс. — Ведь на 15% сократили зарплату и учителям, которые получают в среднем два прожиточных минимума, и представителям государства в руководстве крупных компаний, которые зарабатывают тысячи долларов. 

Путь к банкротству

В истории финансового банкротства Латвии нет ничего таинственного, зато много поучительного.

Придется сразу огорчить тех, кто считает, что злым гением Латвии, да и всей Прибалтики, стали мы — в России это распространенное мнение. Говорится об этом зачастую с ехидством и плохо скрываемым удовольствием. Это ведь мы вроде бы перестали покупать их шпроты и ограничили транзит. Это наш хитрый бизнес прятал деньги в Парекс-банке, а потом забрал их оттуда — и тот рухнул. Это на наших сайтах висят баннеры: «Купи тур в Таллин! Продай память!» 

Все это так, но до известной степени. На самом деле, несмотря на не самые добрые отношения с Россией, до вступления в ЕС в 2005 году экономика той же Латвии развивалась вполне нормально. Понемногу, но рос ВВП — процентов на 5 в год, а инфляция была каких-то 5–7%. 

Да, были проблемы в промышленности: в 90?е закрылись многие предприятия — в основном те, которые были ориентированы на оборонную промышленность. Зато резко вырос, например, сектор деревообработки.  

Жизнь без шика, но стабильная — так продолжалось, пока страна не захотела большего.

— Если бы такой кризис грянул пять лет назад, Латвию он затронул бы мало, — уверяет меня Юрис Пайдерс. — Но после вступления в ЕС было принято решение о быстром присоединении к еврозоне. А для этого надо было достичь определенных макроэкономических показателей, в частности по росту ВВП. И он стал расти на 10–12% в год. Но за счет чего? 

В Латвию пришли европейские банки, упали процентные ставки, и начался психоз с кредитованием. Все брали кредиты и покупали недвижимость. Цены взлетели, и те, кто продавал квартиры, деньги направляли на потребление. Кроме того, после вступления в ЕС можно было свободно уезжать работать в Англию и Ирландию. Сто тысяч человек так и поступили, а заработанные деньги отправлялись в Латвию, и здесь они шли опять же на потребление. Благодаря всему этому ВВП за три года вырос больше чем на треть. 

Про инвестиции в реальный сектор никто не думал, производительность труда не росла. Зачем было инвестировать в промышленность ради 3–5% прибыли, если недвижимость давала 40–50%? Это был пузырь. И когда прекратилось кредитование и цены на недвижимость начали падать, исчезла денежная подпитка роста. Вот и вся история латвийского экономического «чуда».

— На что же рассчитывало правительство?

— Была мысль: мы тут быстренько покажем бурный рост экономики, вскочим в еврозону, и все проблемы переложим на плечи ЕС. Например, не надо будет поддерживать курс валюты. Но не вышло, не успели…

Упреки в излишних тратах принимает даже правящая партия. 

— Согласен, мы жили на широкую ногу, — говорит мне Карлис Лейшкалис. — Причем и обыватель, и правительство действовали одинаково: бездумно тратили. А что вы хотите при экономическом росте 12% в год? Люди захотели жить лучше, купить свой домик или квартиру. Государство увеличивало аппарат, чиновники шли в банк и тоже брали кредиты. Учителя и врачи тоже хотели жить хорошо, через профсоюзы давили на правительство, и зарплаты росли на 30% в год. Зато теперь мы понимаем, что случается, когда владелец мелкого кафе ездит на крутом «мерседесе», у него дом в Юрмале, за стойкой он сам не стоит — думает большие экономические мысли, а вместо себя нанимает рабочих и все свои издержки списывает, поднимая цену на бокал пива с 60 сантимов до 3 лат… 

Окончательно подкосило экономику Латвии банкротство второго по величине в стране Парекс-банка. Чтобы избежать паники, эффекта домино и банкротства всей банковской системы, правительству пришлось его национализировать, выкупив за 1 лат, но со всеми обязательствами. Обязательств набралось почти на миллиард долларов. Это больше чем все золотовалютные резервы страны. И экономика не выдержала. Если бы не кредит МВФ, полученный в ноябре, уже в декабре в стране нечем было бы платить зарплаты и пенсии.

Навоз на улицах Риги

На счет чего будет развиваться экономика Латвии, сейчас, когда лопнул финансовый пузырь, не­понятно. Пока Латвия мнила себя вторым Гонконгом или Швейцарией, промышленность и сельское хозяйство вниманием избалованы не были. Карлис Лейшкалис не зря предрекал, что вслед за студентами с камнями к сейму приедут крестьяне, чтобы вылить где-нибудь навоз. 

Акции протеста фермеров шли в Латвии весь январь и февраль. Они даже приехали на встречу с премьер-министром Иварсом Годманисом. Требования были просты: отсрочка выплат уже полученных кредитов, гарантии правительства под новые на весеннюю посевную, повышение закупочных цен. 

Крестьянское негодование столкнулось с государственным мышлением премьер-министра в будничной обстановке. Стать свидетелем этого спектакля было легко: вхожу в Министерство финансов Латвии, жестами объясняю охраннику, что мне, мол, на второй этаж, он лениво так машет в ответ, не сильно отвлекаясь от телевизора, поднимаюсь по лестнице, открываю дверь в средних размеров конференц-зал. 

— Я, может, и могу три года ждать, а корова не может. Ее доить надо! И молоко три года не хранится. Если оно никому не нужно — выливаю, коров на мясокомбинат и все — это конец! — человек, по виду которого и не скажешь, что он фермер, нависает над усталым лысым чиновником. 

Оказывается, это премьер-министр Годманис. На каждый такой фермерский выпад он отвечает спокойно и настолько нудно, что даже возмущенные фермеры, кажется, впадают в дрему. «Подумаем», «рассмотрим», «торопиться нельзя». 

— Что-то вы не очень жестко с премьером говорили, — подначиваю я уже после встречи одного из руководителей крестьянских союзов — Армандса Краузе.

— Правда? Испугались, наверное, переволновались. Ну ничего, мы завтра покажем, на что способны. 

На следующий день по всей Латвии запланирована акция фермеров. Рано утром сажусь в пригородный автобус и еду в поселок с мелодичным названием Сените. Выйдя на остановке, понимаю, что место собрания фермеров — стоянку у придорожного кемпинга — проскочил километра на два. Теперь их придется преодолевать пешком по сугробам по обочине трассы Рига — Таллин. Небезопасное путешествие. Каждые пять секунд оборачиваюсь, чтобы кто-нибудь меня не переехал. И вдруг трасса затихает. Минута тишины, вторая. Наконец понимаю почему: медленно, на скорости в 30–40 км в час меня начинает обгонять колонна тракторов. Десятки новеньких или почти новеньких Jonn Deere, Valtra, Massey Ferguson. Не знаю, как в Германии, но в России такие действительно увидишь далеко не в каждом хозяйстве. Я встраиваюсь в колонну протестующих.

— Судя по технике, не похожи вы на страдающих от кризиса, — замечаю я организатору акции, местному фермеру Нормундсу Калниншсу.

— Старенькие «Беларусы» ведь на трассу не выведешь — у кого масло течет, у кого габариты не горят. Оштрафуют сразу.

— Но эти-то машины вы купить смогли.

— Все в кредит. Спроси у любого — ни один человек еще до конца за них не расплатился. Нечем. Нам ведь что правительство говорило? Берите кредиты, развивайтесь, все будет хорошо. Мы и брали. Я новую ферму на 200 коров недавно построил. Можно было себе позволить. В прошлом году закупочные цены на молоко были 25–27 сантимов за литр. Сегодня уже 8–15. А в магазине оно как стоило 60–70 сантимов, так и стоит. Нормально? Старые кредиты требуют назад, новых не дают. Тоже нормально?

Фермеры на государство обижены. Обидело оно их еще при вступлении в Евросоюз: как-то так «удачно» провело переговоры, что в итоге дотации сельхозпроизводителям Латвии из европейского бюджета оказались самыми маленькими в ЕС. 

— Недавно немцы сыр свой стали в Латвию привозить, — рассказывает Нормундс. — По 1,6 лата за килограмм. Да я как ни стараюсь, у меня дешевле 2 лат не выходит. Как так? Литовцы начали молоко завозить. А мы и так производим в два раза больше, чем вся страна потребляет. 

— Как же вы выживаете? — спрашиваю я уже у жены Нормундса, Клайды. Мы едем в колонне тракторов в направлении Риги. В машине — детские игрушки, листовки и запах фермы. 

— Потихоньку. Нормундс молодец! Он взял не слишком много кредитов. Да и экономим. Я вот уже сама и осеменять научилась, и лечить этих коров. За что другие деньги платят, мы сами делаем. И все равно денег, которые мы сейчас за молоко получаем, хватает только на то, чтобы корма покупать. А скоро посевная. На удобрения, солярку денег нет. 

— Мы люди законопослушные. Подождем, что они ответят на наши требования

Через неделю премьер-министр «ответил», уволив министра земледелия, потом в отставку ушло все правительство, но вопрос с кредитами решен так и не был…

Кладбище кораблей

В одном из доков порта Лиепаи шумно, всюду летят искры. Пятеро сварщиков методично пилят корпус большого рыболовецкого судна. Уже отпилили борта, принялись за капитанскую рубку. Две недели работы — и от него останется только куча металлолома. Рядом с доком «кладбище» из табличек с названиями уже распиленных кораблей: Globuss, Milzkalne, Yl-2130, Audrini, Balva, Staicele. Корабли пилят по специальной программе, финансируемой Евросоюзом. За пять лет должны распилить 70 больших и 110 маленьких судов для прибрежного лова. За каждое отправленное на металлолом судно его хозяин получает компенсацию — от 50 до 400 тыс. евро. Моряки, которые при этом теряют работу, могут искать новую, а могут получить 10 тыс. евро, но с условием, что целый год не будут работать по специальности. Многие соглашаются — понимают, что и через год вряд ли снова выйдут в море: порезанных кораблей все больше, как и безработных моряков. 

Цели у программы вроде бы благие. С советских времен в Латвии остался очень большой рыболовецкий флот, а нынешние квоты на вылов трески и кильки очень маленькие, на всех не хватает. Выход — только браконьерство в обход установленных квот. Евросоюзу этого не надо, и он платит за отказ от бизнеса. В итоге через пять лет в Латвии должно остаться меньше половины нынешнего флота. Впрочем, в кризис желающих участвовать в программе много.

— Вон моя табличка, в прошлом году порезал, — прохаживаясь мимо «кладбища» названий, показывает мне на одну из них владелец рыболовецкой компании Олег Фролов.

— Не жалко было пилить?

— Да была бы возможность, я бы еще парочку из оставшихся пяти распилил. При нынешних ценах на рыбу и при кризисе мне, чтобы эти 300 тысяч евро заработать, 10 лет горбатиться надо, да и то без гарантии. А тут живые деньги.

Именно поэтому в программу было заложено специальное условие: одна фирма может распиливать не больше одного судна за два года, иначе рыболовецкий флот может просто перестать существовать.

— Я своим ребятам так и говорю: чем больше порежем, тем быстрее в бомжи пойдем, — рассуждает Олег Горондис, владелец судоремонтной фирмы Kugu remonts. — Вот перепилим их все, чем заниматься будем? У меня раньше на фирме 36 человек постоянно работали, в основном чинили корабли. Сегодня пятерых оставил, потому что платить людям не могу.

— А почему корабли режут?

— А как же их не резать? Кто ж будет по таким квотам ловить? Раньше, пока в Евросоюз не вступили, можно было хоть украсть. Квота 30 тонн, выловил 300 — и живи. Сейчас нельзя. Цены упали. Треску по 67 сантимов за килограмм берут. А чтобы прибыль была, рыбакам ее хотя бы по одному лату нужно продавать. Вот и вся арифметика. 

Вдруг, заметив знакомого, Олег кричит:

— Игорь, ты Петровича сегодня увидишь? Скажи ему: его малыш тут потонул. Пусть приезжает, вытаскивает.

Я вздрагиваю, но выясняется, что «малыш» — всего лишь небольшое судно для прибрежного лова. И действительно, у ближайшего причала из воды торчит часть капитанской рубки. Многие из судов в таком состоянии, что даже на плаву держатся с трудом. 

С такими темпами уничтожения флота рыболовство в Латвии ждет, похоже, та же участь, что и сахарную промышленность. Когда-то она была, потом ее не стало. В 2007 году закрылись два последних завода. 800 человек потеряли работу, 350 фермеров, которые выращивали сахарную свеклу, понесли убытки. Латвийские предприятия просто не выдержали конкуренции с коллегами по ЕС. «Очень большие интересы у больших производителей: Франции, Голландии, Великобритании, которые имеют производство не только у себя, но и в бывших колониях», — объяснял тогда поражение министр земледелия Латвии Мартыньш Розе.

Погромы

Крах целых отраслей экономики отзывается эхом социальных протестов. События 13 января в Риге показали степень возможного радикализма. Хотя погромы после оппозиционного митинга стали неожиданностью для всех. 

— Так хорошо митинг провели, песни пели, потом приезжаю домой, смотрю в телевизор и не верю тому, что вижу, — рассказывает Клайда Колберга, которая специально приехала на митинг из провинциального Сените. 

Организатор митинга Айгарс Штокенбергс поминает недобрым словом радикальные группировки вроде нацболов, футбольных болельщиков. Глава профсоюза полиции Агрис Суна, который тоже участвовал в акции, намекает на провокацию властей:

— После того, что сделали эти 200 хулиганов, уже никто не говорит о том, зачем 10–15 тысяч собрались на площади. А вообще погромы не в нашем менталитете. Мы северный народ, спокойный, афроамериканцев у нас тут нет. Хотя согласен, что люди доведены до крайности. 

Пытаюсь выяснить мотивы у одного из тех студентов, что участвовали в беспорядках. Эдгар Горбань. 16 лет. Учится в мореходке. Точнее, учился. Потому что без глаза, который ему выбили резиновой пулей 13 января, моряком уже не стать. Русскоязычная семья, мама продавец, отец моряк, дедушка в прошлом главный инженер на крупном заводе. Эдгар говорит много, четко и убежденно — о «наплевательском отношении правительства к экономическим проблемам страны», о том, что «строятся огромная библиотека и огромный концертный зал, но повышаются налоги, и скоро нечем будет платить пенсии», о том, что «молодежь и все это понимают». Но из всего этого неясно, почему протест принял формы уличной потасовки. Семью Эдгара кризис пока задел не больше остальных — все при работе. В его бывшей мореходке народ и вовсе аполитичен, а на митинг он ходил с «ребятами из центра». 

— Организованного протестного движения нет, — уверяет меня Эдгар. — Но есть люди, которые осмысливают, видят больше, чем другие, то есть прогрессивная молодежь.

— И что они видят?

— То, что через три года у нас полстраны будет безработными. И те, кто останется без работы, вышли на тот митинг. Но что мы увидели? Пение песен со сцены. Что можно песнями изменить? Ничего. Поэтому мы и пошли к сейму… 

«Прогрессивная молодежь», судя по всему, в Латвии пока все же в меньшинстве, тем не менее события 13 января должны стать предупреждением. Ведь даже небольшая, но организованная группа людей может устроить массовые беспорядки и спровоцировать политический кризис. И чем хуже будут обстоять дела с экономикой, тем больше сочувствия в обществе будут встречать подобные действия. 

— Настоящий кризис ведь еще не начинался, — уверен Юрис Пайдерс. — Самое жесткое падение будет ближе к декабрю этого года. 

— Почему?

— Потому что сегодня у многих людей еще есть какие-то запасы. В апреле закончится отопительный сезон — квартплата станет в два раза меньше. Но осенью, когда пойдет новая волна увольнений и снова вырастет плата за квартиру, — тогда все и начнется.

Проблема еще и в том, что власти Латвии принципиально удерживают высокий курс лата, привязанный к евро, а все соседи латышей уже провели девальвацию. В итоге латвийские товары теряют конкурентоспособность. Еще полгода-год такой политики, и предприятия, ориентированные на экспорт, остановятся, предупреждают экономисты.

Но власти боятся девальвации. 85% кредитов, взятых населением, номинированы в евро. А девальвация — это гарантированный социальный взрыв, ведь она приведет к увеличению выплат по кредитам, которые взяла едва ли не каждая вторая латвийская семья. 

Недовольство есть даже в тех структурах, которые по идее должны быть лояльны власти. 

— Полиция всегда была лояльна власти, — говорит глава профсоюзов полиции Агрис Суна. — Но я не знаю, сохранится ли эта лояльность, когда в марте ребята получат первую урезанную зарплату.

А ведь кроме зарплаты полицейским сократили отпуск, надбавки за раскрытие тяжких преступлений и другие льготы.

— А что будет делать нелояльная полиция? — задаю я провокационный вопрос.

— Пока не знаю. Одно скажу: мы не будем стоять сбоку. Если так уменьшают зарплаты, на какую сторону при определенных обстоятельствах могут стать наши спецслужбы? Я бы не хотел задумываться над этим вопросом. 

Но если Агрис Суна не хочет задумываться над этим вопросом, то правительству Латвии, да и других европейских стран, лучше все-таки это сделать. Экономическая ситуация все хуже. Рассчитывать на помощь МВФ смогут далеко не все — руководство фонда уже заявляет, что раздало разным странам $47,5 млрд кредитов и его возможности не безграничны. В этой ситуации идеи силового давления на власть могут стать популярными не только среди маргинальных радикалов.

Виктор Дятликович

Эксперт