Фото Reuters
Граждане стран Западной Европы, сталкиваясь с проблемой миграции, а точнее – адаптации выходцев из Африки и Азии к европейским реалиям, нередко высказывают аналогичные претензии. Различие заключается в том, что они чаще всего обладают довольно конкретными представлениями о культуре, быте, ценностях и порядках, в систему которых приезжие, по их мнению, не могут или не хотят вписываться.
Другое различие между европейцами, недовольными поведением мигрантов, и россиянами, испытывающими те же чувства, сводится к тому, что немец, англичанин или швейцарец, как правило, не только способны предметно рассказать о тех нормах, которые нарушаются приезжими, но и сами следуют описываемому порядку. Культурное поведение предполагает последовательность процедур, жестов, систему нежелательных действий в конкретных бытовых ситуациях: как человек заходит в подъезд, как он посещает магазин, как пользуется общественным или личным транспортом, как выносит мусор, как общается с соседями и т.д. Стандарт культуры не существует вне практики, и немцу несложно говорить о том, что он соблюдает сам.
Российскую систему ценностей, культурных норм, обычаев, в которую не могут – к неудовольствию местных жителей – встроиться мигранты из Средней Азии или даже жители некоторых регионов самой РФ, весьма затруднительно представить в виде последовательности бытовых процедур или набора институтов, поскольку они редко находят практическое воплощение. Если в России и существует, к примеру, представление о том, как правильно (культурно) выбрасывать мусор, или о том, что жилище должно содержаться в чистоте, то невозможно провести границу между местными жителями и мигрантами по признаку соблюдения и несоблюдения этих норм. Они одинаково не соблюдаются. Нарушение бытовых норм само по себе становится нормой, и такой порядок вещей не привнесен мигрантами – во всяком случае, мигрантами той волны, за которой мы наблюдаем сегодня.
Опасения европейцев в связи с ростом миграции из исламских стран – это зачастую страх перед другой культурной программой, которая призвана заменить существующую. Нередко эти страхи напрасны: та программа, которую могли бы принести с собой приезжие в последовательном и системном виде, не вполне устраивает их самих, а Европа, в свою очередь, способна предложить привлекательный набор требований и выгод. В Европе можно говорить о параметрах интеграции, и ощущение, что та или иная группа мигрантов недостаточно интегрирована, легко конкретизируется. Россия разделяет с Европой общее ощущение плохой интегрированности мигрантов, но в действительности происходит нечто иное: приезжие без собственной законченной культурной программы дополняют местное общество, у которого такой программы тоже, по сути, нет.
Главная беда, которую обнажил бирюлевский конфликт, заключается как раз в том, что в России пока нет той позитивной общественно-культурной структуры, которую можно «освободить» от мигрантов. Нет и общепринятой и практикуемой повсеместно системы требований и выгод, усилия и вознаграждения, которую можно было бы мигрантам предложить. Де-факто нормативные типы поведения (например, коррупция) не зависят от этнических пропорций в обществе, а интеграция в систему с такими нормами не составляет для мигрантов большого труда. На эмоциональном уровне российское общество очень требовательно. На практике – не требовательно ни к себе, ни к мигрантам.
Независимая газета