фото: Геннадий Черкасов
В незапамятные времена, стоя на берегу Галилейского моря на Горе блаженств и произнося то, что вошло в историю как Нагорная проповедь, Иисус изрек: «Как хотите, чтобы с вами поступали люди, так поступайте и вы с ними, ибо в этом закон и пророки» (Матф.: 7, 12; Лук.: 6, 31). Эта формула вошла в христианский «канон», обретя статус практически неоспоримой истины. Предполагалось, что они воплощают суть гуманизма, бережного отношения человека к человеку, фундамент идеального общежития.
Между тем при ближайшем рассмотрении идея оказывается не столь уж и безобидной. В ней содержится не только призыв к человечности, но и предпосылки ограничений личных свобод. Ведь первичным становится вопрос о том, как человек хочет, чтобы с ним поступали, — а это тема довольно индивидуальная. Бернард Шоу, например, говорил, что ему не близка данная формула, потому что у людей бывают разные вкусы и предпочтения и далеко не всегда приятно и полезно получать от них то, чего они могут порой искренне желать сами себе. И это только одна часть проблемы.
Ее другая часть состоит в том, что Иисус обращал свои слова к потенциальным последователям, к сторонникам своего учения, к членам своей нарождающейся Церкви. В таком случае идея выглядит понятной: воцерковленный человек стремится жить в обществе, где все относились бы к нему как к носителю вполне определенных ценностей и поступали с ним, учитывая его убеждения. Он хочет, чтобы так было — чтобы его окружали люди такие же, как и он сам. И это — сама суть Церкви; община основана на единстве ценностей и веры. Если действовать далее согласно указанному императиву, наиболее последовательной стратегией будет убеждение других людей в верности канона и попытки обратить их в собственную веру. Причем в идеале это не будет делаться методами принуждения — достаточно просто нести веру и призывать других к такой же праведности, какой обладаешь ты сам. Таким образом, идея Иисуса призывает, с одной стороны, к общности, с другой — к прозелитизму.
Неудивительно, что христианские теологи еще в позднеримскую эпоху изящно «перекинули мостик» от Церкви к миру, определив общество как «совокупность людей, объединенныx cоглаcием отноcительно вещей, котоpые они любят» (Бл. Августин. О граде Божием, XIX, 24). Во многом с этого момента Церковь и общество были постулированы как нечто единое.
Отголоски такого подхода мы видим и сегодня. Если даже предположить, что христианское духовенство и воцерковленные миряне не имеют никаких материальных причин настаивать на росте роли Церкви в жизни общества, у них все равно останется достаточно причин добиваться этого. Ведь, настаивая на все большей религиозности остальных членов общества, они лишь поступают с другими так, как хотели бы, чтобы поступали и с ними.
В иные времена и на других континентах христианство распространялось и менее мягкими методами. Так что возмущаться происходящим сегодня — в частности, в России — разного рода секулярным правозащитникам, может быть, и не стоит…
Но есть и иной подход. Примерно за двадцать лет до того, как Иисус взошел на Гору блаженств, в той же иудейской земле ушел в мир мной великий мудрец, известный как Хилель Старший. Когда к нему однажды пришел человек, попросивший изложить ему всю премудрость Торы за несколько минут, Хилель ответил: «Не делай другому того, что ты бы не хотел испытать на себе; вот и вся Тора, все прочее — комментарии и пояснения» (Талмуд, Шаббат 31а). Такая постановка вопроса отнюдь не была откровением для того времени — она действительно много раз в разных формах находится в иудейских священных книгах и присутствует даже во второканонических текстах Ветхого Завета (напр.: Товит: 4, 15 или Сирах: 31, 15).
Различие, кажущееся на первый взгляд малозаметным, по сути является фундаментальным: в данном случае абсолютизируется уже скорее не общность, а различие; не унификация, но свобода.
Принцип Хилеля универсальнее принципа Иисуса — принимая его, человек соглашается с разнообразием людей, их взглядов на жизнь и правила поведения; он не стремится навязывать свой подход, свои ценности и свои нормы другим, позволяя им действовать по своему усмотрению, надеясь в то же время, что аналогичным образом поступят и с ним. Принцип Иисуса претендует на описание обязанности человека, тогда как принцип Хилеля скорее трактует о праве — а это очень разные вещи. Собственно, это поняли философы Нового времени, спровоцировавшие переход от религиозной этики к светской и заложившие основы современной политической науки.
Блестящий немецкий ученый XVII—XVIII вв. Кристиан Томмазиус, одним из первых обосновавший недопустимость подчинения совести человека воле Церкви и государства, развел право, трактующее о законах (justum), и политику, занятую приличиями (decorum). Формулой первого для него стал императив Хилеля (quod tibi non vis fieri, alteri ne faceris — не делай другим того, чего сам себе не желаешь), а формулой второй — императив Иисуса (quod vis ut alii tibi faciant, tu ipsis facies — делай другим то, что ты желаешь, чтобы они делали тебе).
Читая эти слова знаменитого философа, три века спустя остается лишь удивляться, как много заключено в них истины — и сколь сильно политика всегда отличалась, да и сейчас отличается, от права.
Философствовать можно еще долго, но можно и подвести итог. Принцип, изложенный в Нагорной проповеди, противоречит положениям, в совокупности известным как естественное право. Принцип Иисуса — это в некотором смысле мудрость традиционного человека, живущего в условиях политической несвободы. Он хорошо подходит обществам, ощущающим себя внутренне несвободными, требующим пастырского надзирания и ценящим общность и сакральное единство выше разнообразия и индивидуализма.
В таком обществе может быть много политики, но мало права, много decorum и мало justum. В нем ценностные и этические суждения важнее юридических, а авторитет — выше правил.
Напротив, принцип Хилеля, усвоенный Европой и Западом (в широком смысле), адекватен обществам, не озабоченным стремлением «стричь всех под одну гребенку» и выдвигающим на первый план личную свободу, а не общенародное благо. Общества, принимающие этот подход, не страдают от многообразия своих членов, они готовы меняться и признавать волю большинства — понимая при этом, что она преходяща и потому свободы меньшинства должны неукоснительно защищаться.
В таких обществах политика подчинена праву, а этические проблемы не имеют шанса принять правовое обличье.
Пути обществ, организованных по канонам универсалистской Церкви и по канонам естественного права, все больше отличаются, если не сказать — все дальше расходятся друг с другом.
В этом отношении очень показательны обсуждения проблемы прав человека, которые сегодня идут с участием российских и европейских политиков. Если проанализировать дискурс на эту тему в России и Европе, то легко увидеть, что в России он выстраивается вокруг принципа «хорошо — плохо», «нравственно — безнравственно», «нравится — не нравится»; тогда как в Европе — исключительно вокруг вопросов «законно — незаконно».
В Европе проблемы решаются на основании судебных решений, в России — на основании того, что — по мнению В.Путина — некоторые идеи «вряд ли найдут понимание в Чечне». Это и есть различия языка эмоций и языка права. Жизни «по понятиям» и «по закону».
Так что не стоит предполагать, что нам нужно только поменьше воровать — и мы сразу станем Европой. Проблема намного глубже, и отражает она большие последствия одного маленького отличия.
материал: Владислав Иноземцев
Московский комсомолец