Впрочем, долгое время брендом была и революция как таковая: как-никак Ленин — один из самых переводимых авторов в истории человечества. С нами ассоциировались не только лес, сало, пенька, пшеница, икра и плохой сервис, но и лучшая в мире литература, некоммерческий эстетский кинематограф, превосходная образовательная система, прорывы в физике (часто — за счет форсированного государственного патроната в сугубо оборонных целях), балет, симфоническая музыка и радикальный авангард. Так что стандартный набор, водка—медведи—нефть—балалайка—спутник—перестройка—ГУЛАГ—икра—Гагарин—Калашников—Солженицын—Тарковский, примерно наполовину состоял из сырья и диктатуры, а наполовину — из вскормленного диктатурой искусства и обеспеченной ею науки. Плюс красивая, то послушная, то загадочная и роковая женщина, плюс ее деревянный аналог — символизирующая русскую многослойную душу матрешка, плюс выезжающая на берег и стреляющая в белый свет «катюша».
Все это кое-как сходило до начала девяностых. Последний всплеск всемирного интереса к нам совпал с перестройкой, на Московский кинофестиваль вновь поехали звезды, русских авторов скопом стали переводить на европейские языки, постсоветские авангардисты отправились читать лекции по американским университетам, и все это закончилось очень быстро: наша свобода оказалась неинтересней и как-то второсортней нашей диктатуры. Стало понятно, что мы это не очень умеем. Ненадолго брендом и символом оказалась Чечня — но с таким приданым, сами понимаете, не то что замуж, а и на порог пускают неохотно.
Самое любопытное, что с началом так называемых тучных лет ситуация не изменилась — напротив, интереса к России значительно поубавилось. Легче всего списать это на наш пресловутый подъем с колен, но подъема, как выяснилось, за границей никто не заметил. Новых идей, которые взбаламутили бы мир так же, как в свое время баламутило его плановое хозяйство или супрематизм, не появилось. Россия быстро провинциализировалась во всех отношениях — от внешнеполитической риторики, обиженно-агрессивной и лишенной остроумия, до культуры, выродившейся в эпигонство. Хорошо еще, если это были перепевы собственных образцов, а то ведь полный позор — снимать агрессивно-патриотическое кино по чуждым, ненавистным лекалам!
Из чего сегодня складывается внешний, экспортный облик России, как ее продать — в лучшем смысле слова, разумеется? Чем мы можем быть интересны переводчикам и туристам, импортерам и транснациональным корпорациям, врагам, наконец? Ведь во времена холодной войны СССР вызывал на Западе не меньший, а больший интерес — как всегда во времена обострений и похолоданий. Не обидно, по большому счету, быть сильным и уважаемым противником — обидно быть провинцией мирового духа, обочиной цивилизации, поставщиком невест и сирот (да и тех предполагают оставить для внутреннего употребления, обставляя усыновление все большим числом запретов).
Ни одна из традиционных областей российского лидерства и даже доминирования не выглядит сегодня конкурентоспособной — ни оружие, ни литература, ни пресловутый балет, ни уникальная церковная архитектура (все убито сервисом, туризм так и не стал нашим приоритетом), ни напряженная и бурная политическая жизнь, о которой так любили судачить на благополучном Западе. Разве что спорт — да и тот, как показала пекинская Олимпиада, все лучше удается Китаю. Россия нуждается в срочной и талантливой коррекции имиджа. Ее предстоит выдумывать заново. Но как предложить миру то, в чем мы не нуждаемся сами? Разве большинство россиян готовы пользоваться отечественной продукцией, включая сельскохозяйственную, смотреть собственное кино и даже читать собственную литературу, совершенно задавленную переводными текстами? И уж если быть честными до конца — кто из российских агитаторов и контрпропагандистов всерьез верит тому, что сам говорит?
О том, как обстоят дела со старыми брендами, что привело их в упадок и кто сможет выдумать новые, мы решили рассказать сегодня. Ибо в обстоятельствах, когда прежний образ страны дискредитируется и ветшает, а новый формируется топорно и бездарно, со странным сочетанием заискивания и агрессии, Россия никогда не выйдет из того единственного кризиса, которого следует бояться по-настоящему. Кризиса самоидентификации — когда ты сам не знаешь, кто ты и зачем ты.
Может быть, хотя бы забота о собственном имидже в глазах остального человечества заставит нас наконец задать эти вопросы самим себе.
Набор штампов для западного потребителя Список русских культурных брендов, наиболее популярных и востребованных в мире, утвержден давно и коррекции, кажется, не подлежит. Балет. Классическая музыка. Реалистическая проза. Авангардистская живопись. Артхаусное кино. Проще всего с авангардом: его историческое время оказалось коротким. Десятые, отчасти двадцатые годы, кратковременный оттепельный ренессанс так называемого неофициального искусства — и все. Последние русские художники, по-настоящему востребованные на Западе, — Рабин и Кабаков; из более молодых — Кантор. Даже Олег Кулик воспринимался в лучшем случае как безобидный чудак, а Александр Бренер, гадивший в музеях, не произвел уже ровно никакого впечатления. Создавать живопись Серебряного века невозможно по определению — можно лишь торговать уже имеющимся. Сложнее с кино, балетом и симфонической музыкой.
Важнейшее из искусств
Российское кино пребывает в глубоком небрежении — наших картин давно не было на крупнейших фестивалях, даже в Берлине, где нас традиционно любят. Причина — отсутствие социально значимых картин, привлекающих внимание мировой кинокритики и проката. Наши блокбастеры глубоко вторичны по отношению к устаревшим американским образцам, а наш артхаус затянут и подозрительно аполитичен. Исключение составляют два режиссера, ставшие желанными гостями на крупнейших киносмотрах: Александр Сокуров и Андрей Звягинцев. Сокуров успел засветиться на волне интереса к перестройке и выдает хотя и однообразный, но стабильный продукт, не забывая касаться традиционных русских тем: тоталитаризм, Кавказ, толерантность (и ее отсутствие) к меньшинствам. Что бы он ни снял, это будет востребовано узким слоем преданных европейских поклонников. Сложнее ситуация со Звягинцевым, пытающимся совместить гламурную гладкость картинки и «духовность» в духе Тарковского: в его «Изгнании» насторожила ложная многозначительность, но в Каннах картину одобрили. В последнее время появился интерес к черноватым подростковым историям от Валерии Гай Германики, но как долго она сможет эксплуатировать эту тему и квазидокументальную манеру, пока не ясно. Сегодня на Западе был бы гарантирован успех любому политическому фильму о России или, допустим, драме о страданиях местного гея — но таким честным и человечным картинам, как «Простые вещи» или «Одиночное плавание», там делать нечего. Надоела даже чернуха. Русский кинематограф должен сначала найти себя, а потом уж искать западного прокатчика.
Федор Бондарчук, режиссер, актер:
— Это штамп, что от России ждут исключительно чернушных историй или затянутых религиозных лент. От России во всем мире принято ждать масштаба. Так получается, что на Западе нас преимущественно знают по «кинематографу большого стиля». Это в равной степени касается Донского (из которого, кстати, вырос итальянский неореализм), Чухрая, Сергея Бондарчука, Тарковского и Михалкова. (Кстати, ведь и Герман — большой стиль, только с фантастическим сдвигом). Новый большой стиль еще не сформирован, мы не отошли пока от ручной камеры, от клипового мышления, от рекламной школы, у нас нет толком продуманной концепции истории, нам надо заново переосмыслять революцию и войну — но уже есть профессионалы, способные масштабно думать и красиво снимать. Думаю, конкурентоспособность нового русского кино — вопрос ближайших пяти лет: кризис, к сожалению, подкосил несколько запущенных в последний год масштабных проектов, но он может пойти на пользу. Меньше будет лоска и блеска, больше чистого кинематографа.
Русская проза
Ситуация с литературой значительно печальнее. Это особенно обидно — для сочинения и продвижения русской прозы (поэзия традиционно считается непереводимой в силу нашего классического пристрастия к рифмам) больших денег не нужно. Но как раз тут всю вину стоит переложить на косность европейского мышления и ужас американских вкусов. В России не очень хорошо обстоит дело с крепкими жанровыми сочинениями, востребованными в США (где потому и любят Достоевского с Толстым, что их грандиозные размышления и открытия упакованы в крепкую оболочку детективного либо семейного романа). А вечно поставлять на рынок истории о жизни местного дна или чеченские ужасы, которые так любит Европа, нашей прозе давно надоело, да и не рвалась она к этому. Приходится признать, что наши шансы в Западной Европе низки, в Америке — немногим выше (там и европейскую литературу знают плохо — ориентированы главным образом на свое), а вот в Восточной Европе интерес к отечественной прозе огромен. Бывшие сателлиты — Болгария, Польша, Венгрия — обожают русскую прозу и горячо ее ждут; практически все крупные наши прозаики здесь востребованы, и нужно лишь небольшое усилие российских пиарщиков, чтобы окончательно завоевать эти рынки. Весьма перспективной оказалась Латинская Америка, чьей прозой мы повально бредили в семидесятые: здесь давно знают и любят русскую литературу, и переводы современной отечественной прозы пользовались неизменным спросом. Освоение этого рынка — одна из самых перспективных задач, тем более что литературных и психологических сходств у нас множество.
Светлана Аджубей, президент академии «Россика» (Великобритания):
— В Европе сегодня, как ни странно, самые приблизительные представления о том, что происходит в России. Последние известные здесь имена — Людмила Петрушевская, Людмила Улицкая, Виктор Ерофеев, поклонники детектива знают Бориса Акунина, особенно продвинутые — Александру Маринину, но этим все и ограничивается. Я многого ожидаю от перевода новых книг Владимира Маканина (в особенности «Асана» — чеченская тема остается востребованной) и Михаила Шишкина.
«Балле» и «алле»
Лучше всего дело как будто обстоит с музыкой и балетом, но и здесь, к сожалению, преобладает штамп.
Екатерина Беляева, балетный критик, обозреватель газеты «Культура»:
— Под брендом «русский балет» на Западе обычно подразумевается банальность: балет «Лебединое озеро» в исполнении русских артистов. Это хорошо продается, поэтому самая заштатная балетная труппа держит «Лебединое» в репертуаре. Обратного действия закон не имеет: аншлаговые гастроли балета «Москва» с «Лебединым озером» где-нибудь на окраине Гамбурга, Нюрнберга, Страсбурга или на азиатских курортах не добавляют уважения к труппе на родине, что совершенно справедливо.
Такие серьезные театры, как Мариинский и Большой, брендом «русский балет» не пользуются, и не потому, что они стесняются в общем-то скомпрометированного непрофессионалами словосочетания — они в него не помещаются. С именами этих театров-гигантов связаны иные бренды — «Большой балле» и «Киров балле». «Большой балле» — это «Дон Кихот», «Спартак» и другие постановки Юрия Григоровича, выполненные в имперском стиле. А «Киров балле» — это «Баядерка», «Спящая красавица» и «Лебединое» Константина Сергеева. Каждый год, отправляясь на ответственные гастроли в Париж, Лондон или Нью-Йорк, оба театра подтверждают право обладания брендом. Замшелые труппы продают традиционную русскую «клюкву» — «Лебединое» круглый год, «Щелкунчик» строго под католическо-протестантское Рождество. Кто-то добавляет еще «Шопениану», кто-то «Пахиту» или «Жизель», но продаются эти названия только как гарнир к основному блюду, да и залов не собирают. У Большого и Мариинки больше места для маневра, тем не менее опыт показывает, что больше одного-двух свежих спектаклей на гастроли не возьмешь. Новая русская хореография не очень-то принимается в Англии и Франции, предпочитающих относиться к России как к стране особой — лирической, сентиментальной и немного сусальной.
Русских артистов охотно приглашают за рубеж, тем самым способствуя взаимному обогащению культур. В частности, консервативная «Парижская опера» не держит в своем штате иностранцев, и чтобы попасть туда, нужно как минимум год учиться в парижской школе. Однако для русских артистов сделали исключение и позвали Марию Александрову танцевать в «Раймонде».
Американский балетный театр часто приглашает работать танцовщиков не только из России, но и из СНГ (например, из Белоруссии и Украины), потому что русская школа — понятие интернациональное, имперское. Иван Путров, воспитанник Киевского хореографического училища, сейчас премьер лондонского Covent Garden. Светлана Захарова, балерина Большого театра в 2008 году первой из российских артистов получила титул звезды балетной труппы театра «Ла Скала» в Милане. Диана Вишнева, прима Мариинского театра, выступает на сцене нью-йоркского American Ballet Theatre. Вячеслав Самодуров, танцевавший ранее в Мариинском театре, с 2003 года — в труппе London Royal Ballet.
А все попытки русской хореографии отойти от традиций Петипа и Григоровича по-прежнему интересны только нам самим. Балет — искусство консервативное.
Марина Яхъяева, Лидмила Филоненко
Профиль