Лондон вместо Рима: Вл. Соловьев и Британская империя

От автора. Первый вариант этой статьи был написан в 2003 году и опубликован тогда же в шестом выпуске ивановского альманаха «Соловьевские исследования».
В какой-то мере этот текст стал для меня самого знаком окончательной переоценки философии Вл. Соловьева, по крайней мере в ее политическом аспекте. Признавая величие автора «Критики отвлеченных начал» как метафизика, я тем не менее не был готов принять его политические воззрения поздних лет и, в особенности, благосклонное отношение к колониальной политике. Увы, вынужден был признать я весной 2003 года, когда готовил к изданию данный текст: если бы Вл. Соловьев жил в настоящее время, то он почти наверняка оказался бы в стане американских неоконсерваторов. Скорее всего, он с полным одобрением принял бы вторжение США в Ирак, руководствуясь вполне смердяковскими соображениями: «более культурная нация покорила менее культурную». Но, отвергая либеральный империализм Вл. Соловьева, нужно было задаться вопросом о метафизических основаниях данного неприятия. Это заставило меня тогда обратиться к политической философии, чтобы попытаться нащупать основы своего нового, уже постсоловьевского, мировоззрения. 

***

«Мудрец отличен от глупца тем, что он мыслит до конца», − говорил поэт Аполлон Майков. Великий философ всегда дает собственный ответ на важнейшие вопросы современного мира, не отступая перед их жесткостью, но мы далеко не всегда сможем принять этот ответ. Владимир Соловьев заслуживает признания и высокой оценки за то, что не побоялся высказать свое отношение к феномену европейской и мировой истории, который до настоящего времени не получил должного осмысления ни в европейской, ни тем более в отечественной философской мысли. Речь идет о европейском колониализме. Именно империалистическая активность европейских держав сделала мир «единым», именно она заложила основы того, что можно было бы назвать глобальным правовым порядком. Но, с другой стороны, колониальное завоевание и господство стоили жизни миллионам людей. Европейское человечество навсегда оказалось запятнанным грехом рабовладения — языческого пережитка, неожиданно воскресшего в христианском мире. В сознании многих народов Евангелие стало ассоциироваться почти исключительно с насилием белой расы, представители которой чередовали миссионерские проповеди с грабежом и убийствами. Однако и разрушение колониальных империй, худо-бедно поддерживавших мир и спокойствие на своей территории, не сделало мир более счастливым, противопоставив богатый Север, сжавшийся до Европы, США, Японии и тихоокеанских тигров, и закупоренный в своей «отсталости» Юг. Европа до сих пор не может разобраться с наследием колониальной эры, бросаясь из крайности в крайность — от самоубийственного постмодерна к концепциям расовой исключительности. Так что путь Европы – от глобализации № 1 к глобализации № 2 – через деколонизацию и обособление Севера от Юга требует глубокой и всесторонней переоценки.

Если во взглядах на внутреннюю политику Вл. Соловьев, в принципе, сходился с Витте и его либерально-имперским окружением в 1890-е годы, то точка зрения философа относительно внешнеполитической стратегии России в 1890-е годы заметно отличалась от позиции его высокопоставленных единомышленников. Вл. Соловьев с гораздо большей симпатией, чем большинство его современников, относился к имперской миссии и колониальной политике Британии.

Для Владимира Соловьева, как и для большинства его современников, Британия выступала классической, образцовой колониальной империей. Страна, владения которой раскинулись во всех частях света, явилась для Соловьева 1890-х не просто одной из европейских держав, но прообразом мирового единства, скрепленного и удерживаемого Западом. Владимир Соловьев, как известно, был проповедником такого единства — Европы, Средиземноморского мира и в перспективе — всего человечества.

Мог ли он согласиться с тем, что подобное единство реально проводится в жизнь посредством колониальной политики?

В первый период своей жизни он на этот вопрос отвечал отрицательно. Связующим звеном Европы и всего человечества представлялась ему Россия — важнейшая часть славянского мира, призванного стать «третьей силой» — объединительницей Востока и Запада.

Сам Запад для Соловьева в 1870-е годы был лишен скрепляющего центра и потому обречен на бесконечное дробление. «И в сфере общественной жизни и в сфере знания и творчества, — писал Соловьев в статье «Три силы» (1877), — вторая историческая сила, управляющая развитием Западной цивилизации, будучи предоставлена сама себе, неудержимо приводит под конец к всеобщему разложению на низшие составные элементы, к потере всякого универсального содержания, всех безусловных начал бытия»[1].

В 1880-е годы после краха надежд на объединение славянства под эгидой России Соловьев, не отказываясь от веры в призвание российской монархии стать мировой империей, приходит к мысли, что Европа, точнее христианский мир, все же обладает своим духовным центром. Им является Рим как столица католицизма.

Ход рассуждения Вл. Соловьева таков: католицизм имеет духовный центр, но не имеет политического, православие обладает прочной политической вертикалью в лице русского царя, но лишено единого духовного главы. Поэтому обе половины христианского мира остро нуждаются друг в друге — только соединение церквей сможет воссоединить расколотую Европы и в будущем — все человечество. Негативным, очевидно искаженным подобием такого мирового единства оказывается в восприятии мыслителя Британская империя, а искаженной формой универсализма — идеология империализма.

В отчетливой форме такое отрицательное отношение к колониальной политике европейских держав, в первую очередь, Великобритании, мыслитель высказывал в первой крупной работе, открывавшей его «теократический цикл», — в сочинении «Великий спор и христианская политика» (1883). ««В последнее время патриоты всех стран смело указывают на политические злодеяния Англии как на пример, достойный подражания. Пример в самом деле удачный: никто и на словах, и на деле не заботится так много, как англичане о своих национальных и государственных интересах. Всем известно, как ради этих интересов богатые и властительные англичане морят голодом ирландцев, давят индусов, насильно отравляют опиумом китайцев, грабят Египет. Несомненно, все эти дела внушены заботой о национальных интересах. Глупости и измены тут нет, но бесчеловечия и бесстыдства много. Если бы возможен был только такой патриотизм, то и тогда не следовало бы нам подражать английской политике: лучше отказаться от патриотизма, чем от совести… Английская эксплуатация есть дело материальной выгоды; германизация есть духовное призвание. Англичанин является перед своими жертвами как пират: немец как педагог, воспитывающий их для высшего образования»[2]. В целом, Соловьев относится предельно негативно как к английскому, так и к немецкому типам колониального владычества, не одухотворенных высшей религиозной идеей.

Отрицательное отношение Соловьева к Англии было довольно типично для его времени. Откровенная враждебность викторианской Британии к России, протурецкая политика Бенджамина Дизраэли, соперничество с Россией в Средней Азии и Афганистане — все это свело на нет сильные симпатии русских славянофилов и консервативных либералов к стране, сумевшей совместить уважение к национальным традициям со стремлением к политическому и экономическому обновлению. Неприязнь к Туманному Альбиону в полной мере проявилась после Берлинского конгресса, когда британский премьер Дизраэли под сильнейшим нажимом заставил канцлера Александра Горчакова отказаться от многих, выгодных для России итогов военной победы над Турцией.

В конце столетия издатель «Нового времени» Алексей Суворин в своем Дневнике с полным основанием замечал, что ни один народ не удостаивался такой ненависти в России, как англичане.

Однако позиция Вл. Соловьева по отношению к Англии и ее колониальной политике вскоре очень сильно изменилась. Произошло это, вне всякого сомнения, по словам самого Соловьева, после наступившего в начале 1890-х годов разочарования «безо всякой перемены в существе своих убеждений» «в полезности и исполнимости тех внешних замыслов, которым были отданы мои так называемые «лучшие годы»»[3]. Соловьев в силу изменившихся эсхатологических умонастроений отказывается «от идеи могущества и внешнего величия теократии как прямой и немедленной цели христианской политики»[4].

Однако отказ от «величия теократии» не приводит Соловьева к отказу от надежды на объединение человечества христианским миром. В статье Энциклопедического Словаря Брокгауза-Ефрона «Всемирная монархия» Вл. Соловьев связывает имперский миф, восходящий к Вергилию и Данте, с происходящим на его глазах процессом культурной и политической интеграции человечества: «Действительный же прогресс объединения совершается пока не в политическом, а в чисто-культурном направлении: европейская цивилизация, захватившая большую часть земного шара, и объемом, и содержанием несравненно превосходит Римскую империю. Миллионные армии под ружьем и постоянный страх новых истребительных войн доказывают, однако, что одного культурного сближения и объединения еще недостаточно. Можно, поэтому, думать, что идея всемирной политической власти, хотя бы в совершенно новых формах, еще имеет будущность[5]».

Едва ли этим реальным центром происходящего на глазах философа культурного и политического объединения человечества мог являться Рим. В «Оправдании Добра» Соловьев называет период истории Европы, когда церковь вскармливала и воспитывала германо-романские народы, заставляя их пройти «не дурную, хотя несколько одностороннюю школу», их «историческим отрочеством и юностью[6]». Теперь же — после ряда исторических катаклизмов, обусловленных тем, что «духовные власти не заметили наступившего совершеннолетия своих питомцев и по естественной слабости человеческой настаивали на сохранении прежних отношений», — народы Европы оказываются выпущены в мир ради их всемирно-исторического служения.

Важно, однако, обратить внимание на тот факт, что, перечисляя исторические заслуги всех остальных народов, Соловьев подчеркивает их культурные и социально-правовые достижения, тогда как, говоря об Англии, он обращает особое внимание на колониальную политику этой державы, ставя ее уже не в вину англичанам, но в заслугу.

«Широкий, со всех сторон открытый мир научного опыта, глубокий художественный гуманизм, высокие идеи религиозной и гражданской свободы и величавое представление о физическом единстве вселенной — вот что создала английская народность в лице своих героев и гениев. «Англия для англичан» — это было бы для них слишком мало, и имели право это думать, потому что сами были для всего мира. Внешнее распространение английского элемента соответствовало достоинству его внутреннего содержания. Конечно, британские купцы соблюдали и соблюдают свои интересы; но не всяким купцам удалось бы колонизировать Северную Америку и образовать из нее новую великую нацию, ведь не на краснокожих индейцах и не на неграх, а на английских людях и на английских идеях религиозных и политических — идеях всеобщего значения — основались Соединенные Штаты; не всякие также купцы могли бы прочно овладеть Индией и, наконец, на совершенно дикой почве создать культурную Австралию»[7].

Британская империя оказывается в 1890-е годы для Соловьева не пародией на всемирное объединение, а его реальным воплощением.

В статье 1894 г. «Первый шаг к положительной эстетике» Соловьев пишет, что «всеобщая история показывает нам, как еще более трудными и сложными путями собирается вся земля, целое человечество вокруг невидимого, но могучего центра христианской культуры, и как, несмотря ни на какие препятствия, все растет и крепнет сознание всемирного единства и солидарности»[8].

Можно предположить, что «невидимый, но могучий центр христианской культуры» для Соловьева в этот момент ассоциировался в первую очередь именно с Лондоном — столицей основной «собирательницы земель» той эпохи. В 1894–1895 гг. философ дважды в своих статьях заступался за англичан.

В рецензии на первый том книги кн. Эспера Эсперовича Ухтомского «Путешествие на Восток Е. И. В. Государя Наследника Цесаревича 1890–91» Вл. Соловьев высказывается в пользу сотрудничества с европейскими державами на Дальнем Востоке, категорически выступая против проповедовавшегося князем курса на союз с народами Азии против Британии: «В предстоящей рано или поздно борьбе Россия, как авангард всемирно-христианской цивилизации на Востоке, не имеет ни возможности, ни надобности действовать изолированно или враждебно относительно прочего христианского мира. Даже помимо высших принципов, практическая необходимость заставит нас выступить против Китая в тесном союзе с европейскими державами, особенно с Францией и Англией, коих владения примыкают к Срединной Империи. Что касается до Индии, то нам нет ни малейшего повода вытеснять оттуда уже утвердившихся там англичан, с которыми и туземцы более или менее свыклись к собственной своей пользе. Диатрибы нашего автора против английского владычества в Индии в высшей степени неубедительны. Подобные вопросы решаются не риторикой, а статистикой. То, что англичане делают для Индии — школы, больницы, правильные суды, пробуждение общественного сознания, выражающееся в возникновении новой туземной литературы, как периодической, так и книжной — все это доказывается цифрами, с которыми нужно считаться. Большинство индийского населения находится в бедности, — не в такой ужасной, однако, как народные массы в “самостоятельном” Китае. Чтобы жалобы на угнетение Индии англичанами имели какой-нибудь смысл, нужно доказать, что до англичан, при туземных или при мусульманских владыках, положение народа было лучше, а этого утверждать не решается и наш автор. Конечно, английское правительство, как и всякое другое, эксплуатирует свою колонию в свою пользу, но зато англичане и делают многое для Индии, тогда как прежние тамошние правители грабили народ в десять раз больше и ничего для него не делали. Анекдоты, которыми кн. Ухтомский подкрепляет, между прочим, свой взгляд, довольно забавны, но говорят скорее против него. Таков рассказ о старухе-вдове, которую английские сборщики заподозрили в укрывательстве соли, чтобы не платить налога; в подтверждение они предъявили найденный ими у нее ящик с каким-то беловатым порошком. «Проклятые дьяволы! — вопила старуха: — они не только требуют моих денег, но еще хотят отнять у меня священный прах моего покойного супруга!» Жаль, конечно, что англичане не отменили соляного налога, но зато они уже отменили обычай сожигания вдов; а без вмешательства проклятых дьяволов благочестивой вдове не пришлось бы проявить похвальной привязанности к телу своего мужа: она сама волей-неволей была бы уже давно превращена в пепел»[9].

Годом позже Вл. Соловьев во в целом положительной рецензии на сборник рассказов «Оттуда» упрекал его автора, молодого писателя, скрывавшегося за псевдонимом Сергей Норманский, за пренебрежительное отношение к англичанам. ««В «Метеоре» встречается между прочим описание «английской четы, молодого джентльмена в блестящих воротничках и серой дамы, выставлявший наружу желтоватые клыки. Они говорили о Христиании. Дама восторженным шепотом: “very nice”, господин задумчиво спрашивал: «indeed», на что его собеседница отвечала тоном глубокого убеждения: «o, yes»… Конечно, среди миллиона английских туристов попадается немало и таких. Но что же тут типичного? Неужели автор решился бы серьезно утверждать, что между англичанами дурные зубы и бессодержательные разговоры встречаются чаще, чем между людьми других наций? В другом месте говорится о салоне, «где сидели сумрачные англичане и заживо иссохшие англичанки». Неужели автор в самом деле никогда не видал веселых англичан и здоровых, полных англичанок? Откуда эта англофобия?»[10].

К фигуре Сергея Норманского мы еще вернемся — человек, скрывавшийся за этим псевдонимом, публицист Сергей Николаевич Сыромятников, играет во всей нашей истории далеко не последнюю роль. Отметим пока другое, раздраженное замечание Соловьева по поводу художественного описания персонажей (руководствуясь критериями Соловьева, вообще было бы проблематично вывести в литературном произведении представителя любой национальности) отражает, по-видимому, реакцию на «англофобию», распространившуюся в русском обществе в последние три десятилетия XIX века. Философ, наверное, понимал, что его изменившееся отношение к Британии в конечном счете обречет его на политическое одиночество в России, оттолкнет от него не только консервативных противников, но и либеральных друзей.

В 1899 г. Владимир Соловьев поддержал войну Англии против бурских республик в Африке. Свое отношение к этим событиям он высказал устами своего персонажа, Политика, в «Трех разговорах»: «Говоря серьезно, эти буры, конечно, европейцы, но плохие. Отчужденные от своей славной метрополии, они в значительной степени потеряли и свою культурность; окруженные дикарями, сами дичали, загрубели, и ставить их на одну доску с англичанами и даже доходить до того, чтобы желать им успеха в борьбе с Англией — cela n’a pas de nom!»[11]. Тот факт, что слова Политика отражали настроения самого Соловьева, подтверждает в своей известной биографии философа его племянник Сергей Соловьев: «Прячась за маской политика, Соловьев в грубой форме высказал тот взгляд, который действительно принадлежал ему и высказывался им в беседах с друзьями. Соловьев отказывался подписывать сочувственные адреса Трансвальской республике, видя во всей этой шумихе глупость и лицемерие. Он не сочувствовал сепаративным стремлениям славянских народов освободиться от более культурных Австрии и Германии, стремлению буров к независимости от более культурной Англии… С.П. Хитрово говорила, что Соловьев в молодые годы никогда бы не поверил, что когда-нибудь он будет способен писать такие возмутительные вещи»[12].

И здесь нам следует вновь возвратиться к фигуре писателя и политика Сергея Сыромятникова (он же Сергей Норманский), едва ли не единственного отечественного публициста, отважившегося в 1899 г., во время войны с бурами настаивать на сближении Британии и России. Сыромятников признавал, что изначально был настроен враждебно к туманному Альбиону: ««Как каждый из русских, родившихся после Крымской войны и начавший сознавать нужды и задачи родины после берлинского конгресса, я был воспитан в недоверии к Англии и работал против нее на Дальнем Востоке и в Персии. Но я очнулся во время Бурской войны и имел мужество сознаться в этом. В нескольких статьях в «Новом времени» я доказывал, что гибель Англии была бы гибелью для России. Я полемизировал с К.А. Скальковским и он принужден был замолчать перед моими доводами. Мне говорили тогда, что нет основания мириться со страной, которую бьют какие-то буры. Англия оказалась дальновиднее. Она помирилась со страной, которая потерпела гораздо более серьезное поражение»[13]. По словам Сыромятникова, Соловьев был одним из немногих соотечественников, кто решился поддержать его проект русско-английского сближения: ««Во время бурской войны я имел мужество защищать соглашение с Англией. Как это ни странно, меня поддерживал в этом такой великий идеалист, как Владимир Соловьев»[14].

Сыромятников выступал за англо-русское соглашение и во время русско-японской войны. По поводу возможного посредничества с Англией ему пришлось вступить в печатную полемику с издателем «Нового Времени» А.С. Сувориным. Сыромятников писал в открытом письме издателю: «Говорить о соглашении не только всегда можно, но и должно, ведь не ждала же Англия прекращения русско-французского союза, чтобы войти в соглашение с Францией. Но для этого надо взвесить наши интересы в Азии и разграничить их <…> Наши симпатии к бурам, подсказанные нам Германией, были очень благородны, но совершенно не действительны. Мы очень сильно ругали англичан и очень слабо помогали бурам и не воспользовались представившимся случаем для решения манчжурского и корейского вопросов путем соглашения с тогда одинокой Японией»[15].

Позиция Сыромятникова по вопросу англо-русского сближения стала, вероятно, одной из причин его ухода с поста товарища председателя «Русского собрания» в 1903 г. — организации, одним из создателей которой был С.Н. Сыромятников. Василий Львович Величко в полемике с Сыромятниковым вспоминал об одном из докладов, прочитанном последним в Собрании: «Один доклад произвел, между прочим, тягостное впечатление, ибо в нем проскальзывала несимпатичная Русскому Собранию идея англо-русского сближения, за которую в самом же «Новом Времени» г. Порошин великолепно пробрал г. Сигму»[16] (Порошин — псевдоним А.А. Суворина, сына А.С. Суворина, до 1902 г. являвшегося редактором «Нового времени». А.А. Суворин до 1904 г. также являлся товарищем председателя Русского Собрания).

Следует заметить, что Сыромятников был одним из немногих русских публицистов, кто уже в 1900 г. благожелательно принял произведение Вл. Соловьева «Три разговора», выступив в «Новом времени» с рецензией на речь Вл. Соловьева в петербургской городской думе 26 февраля 1900 г. «О конце всемирной истории». Защищая своего учителя от нападок столичной печати, Сыромятников писал: «<…> русские умы не склонны к конструированию понятий и пребывают в первозданном хаосе мысли. Темные порывы неупорядоченной природы принимаются нами за идеи. У нас, как у детей, гораздо больше таланта, чем ума. Мне припомнились все эти старые мысли на последней неделе, когда газеты наполнены были то наивными и нелепыми «артиклями» по поводу лекции Владимира Соловьева об антихристе, то кусательными и ехидными, свидетельствующими о той большой умственной разнице, которая существует между лектором и его газетными критиками. Для человека с известными целями и определенными принципами, разумеется, безразлично то, что о нем говорят люди, его не знающие и не желающие знать. Но для характеристики нашего общества трогательное единодушие отзывов кн. В.П. Мещерского и А.В. Амфитеатрова об одном и том же предмете является событием редким и знаменательным»[17].

Сочувственный отклик Сыромятникова на «Три разговора» объяснялся, вероятно, не только уважением к мыслителю, но и поддержкой им тех политических идей Соловьева, которые были им высказаны во второй части книги устами Политика. Однако близость к Соловьеву в вопросе об англо-русском сближении и признание необходимости скоординированной политики двух держав на Дальнем Востоке для журналиста «Нового времени» не были основанием для принятия общего либерально-имперское кредо философа. Сыромятников сомневался в перспективе близкой осуществимости «всемирной монархии» и оттого совершенно иначе, чем Соловьев оценивал феномен «национализма», в отечественной версии которого он усматривал «признание права русского народа получить возмещение расходов, понесенных им в постройке империи»[18]. Критическое отношение к национализму Сыромятников считал «большою ошибкой» великого философа, который «от доказательства неудовлетворительности теоретического обоснования национализма заключил к негодности национализма, каким он представлялся славянофилам, Страхову, Данилевскому». Вл. Соловьев, по мнению публициста, «был выше вопроса о личности народа, так как видел в будущем сверхнародное царство Христово, в котором должны осуществиться высочайшие идеалы человеческого духа». Однако, по мнению Сыромятникова, реализации соловьевской мечты о «сверхнародном царстве» не следует ожидать в ближайшее время: «Но между этим царством Христа и тем, что мы переживаем сегодня, еще будет длинный ряд столетий, может быть с предсказанными Соловьевым нашествием китайцев и появлением гениального императора — антихриста. В это промежуточное время каждый народ должен развиваться, созревать, выражать свою личность»[19].

Итак, не оспаривая политических воззрений Вл. Соловьева по существу, Сыромятников определенно проводил черту между имперским либерализмом философа и своими убеждениями, отодвигая утопический проект мировой наднациональной империи в далекое будущее. Как следует из недавно опубликованной Е.А. Тахо-Годи переписки С.Н. Сыромятникова с одним из членов петербургского Соловьевского кружка Эрнстом Львовичем Радловым, Сигма обнаружил подтверждение своих сомнений в приближении оптимистического или же пессимистического конца истории в словах самого философа, оставленных им в переписке с Файвелем Бенционовичем Гецем. «Если еврею Соловьев писал, что день Господень равен векам, то как же он мог ожидать исполнение своих чаяний до 1905 года?»[20]. На основании этого эпистолярного соловьевского замечания Сыромятников вступает в заочный спор с князем Евг. Трубецким, автором книги «Миросозерцание Вл. Соловьева», который «слишком сократил мировую драму, предсказанную Соловьевым. Панмонголизма еще нет, есть мелкая война монголов с китайцами. И хотя клочки наших знамен попали на забаву желтым детям, но еще китайцы ненавидят японцев и не высказывают желания объединиться с ними»[21].

Конечно, в плане интерпретации соловьевских воззрений и настроений Сыромятников был не совсем прав, в период написания «Трех разговоров» и накануне своей смерти Соловьев ожидал приближение финального часа мировой истории в самом скором времени, о чем недвусмысленно свидетельствует его последняя статья «По поводу последних событий». Однако процитированная философом фраза из апостольского послания невольно дала теоретическое обоснование столь важному для журналиста, ввергнутого в водоворот общественной жизни, различению эсхатологии и практической политики. Тому различению, которое всеми силами стремились устранить деятели русского философского Возрождения XX в., также, как и Сыромятников, считавшие себя учениками и последователями Вл. Соловьева.

 

[1] Соловьев В.С. Собрание сочинений. 2-е изд. Т.1. С.236.

[2] Соловьев В.С. Собрание сочинений. Т.4. С.4–5.

[3] Соловьев В.С. Собрание сочинений. Т. 12. С.360.

[4] Соловьев В.С. Письма. Т.4. С.221.

[5] Соловьев В.С. Собрание сочинений. Т. 12. С.564.

[6] Соловьев В.С. Собрание сочинений. Т.8. С.319.

[7] Соловьев В.С. Собрание сочинений. Т.8. С.325–326.

[8] Соловьев В.С. Собрание сочинений. Т.7. С.73.

[9]Рецензия на травелог князя Э.Э. Ухтомского за подписью Вл. С. была опубликована в журнале «Вестник Европы», 1894. № 9. II паг. С.396–397.

[10] Соловьев В.С. Собрание сочинений. Т.7. С.175–176.

[11] Соловьев В.С. Собрание сочинений. Т.10. С.152.

[12] Соловьев С.М. Владимир Соловьев. Жизнь и творческая эволюция. М.: Республика, 1997. С. 360–361.

[13] Сыромятников С.Н. Англичане и мы // «Россия», 15-го января 1912 г., №1893.

[14] Сыромятников С.Н. Книги и жизнь. LXIX // «Россия», 19-го октября 1908, № 893.

[15] Сыромятников С.Н. Письмо к издателю «Нового времени» // «Новое время», 17-го (30-го) апреля 1904 г., № 10101.

[16] См.: Величко В.Л. Странные претензии и «Аделаида» г. Сигмы // «Русский вестник», 1903, №4. С. 788.

[17] Сигма. Русская философия // «Новое время», 5-го (18-го) марта 1900 г., № 8628.

[18] Сигма. Дома. XLI. // «Новое время», 9 (22) февраля 1903 г, № 9675.

[19] Сигма. Дома. XLI // «Новое время», 2 (15) февраля 1903, № 9668.

[20] См. письмо Радлову от 6 ноября 1913 г.: «Если будете перепечатывать письма Вл.Сер. Соловьева…» (Вл. Соловьев, С.Н. Сыромятников, Э.Л. Радлов, Ю.Н. Данзас) // Владимир Соловьев и культура Серебряного века. М., Наука, 2005, с. 490. Как указывает публикатор, речь идет о письме к Ф.Б. Гецу от 21 июля 1891 г., опубликованном во втором томе «Писем»: «Но так как справедливость осуществится может быть только завтра, считая дни по Божьему счету, т.е. через тысячу лет, то этим не устраняется необходимость хотя бы временного и паллиативного облегчения для наиболее страждущей части еврейства» (Соловьев В.С. Письма. Т. 2. С. 177). Фраза Соловьева отсылает к известным словам Второго послания апостола Петра: «Одно то не должно быть сокрыто от вас, возлюбленные, что у Господа один день, как тысяча лет, и тысяча лет, как один день» (2-е Петра 3: 8–9).

[21] См. письмо Э.Л. Радлову от 1 декабря 1913 г.: «Если будете перепечатывать письма Вл.Сер. Соловьева…» (Вл. Соловьев, С.Н. Сыромятников, Э.Л. Радлов, Ю.Н. Данзас) // Владимир Соловьев и культура Серебряного века. М.: Наука, 2005. С. 495.



АВТОР
Борис Межуев
Историк философии, политолог, доцент философского факультета Московского государственного университета им. М.В. Ломоносова.
Председатель редакционного совета портала "Русская идея".

Автор
Борис Межуев
Поделиться
Комментировать

Популярное в разделе