1. Из грязи в князи
Сидни Вейнберг родился в 1891 году в семье поляка Пинкуса Вейнберга, торговца ликёром и бутлегера в Бруклине. Кроме Сидни, в семье было ещё десять детей. По словам нью-йоркского писателя И.Дж. Кана, Сидни был очень низкого роста и потому «ему постоянно угрожала опасность быть поглощённым стульями внушительных размеров».
Сидни произносил свою фамилию как «Вайн-бойг». Закончил школу в 15 лет. На шее у него остался шрам в память об одной битве на ножах, которая произошла ещё в раннем детстве, когда он продавал вечерние газеты на Гамильтон-авеню. Это конечная остановка парома, идущего из Манхэттена в Бруклин.
Бизнесом тогда занимались все. Было такое время. Одни продавали, другие покупали. В районе станций метро образовывались стихийные рынки. Там можно было купить всё: от метлы до танка. Это сейчас смешно звучит, а тогда так жила вся страна. И ни в одном учебнике вы этого не прочитаете. Активы стоили дёшево, никто не понимал их реальной стоимости. Это было как игра, но у кого-то это переросло в профессиональную деятельность, а у кого-то нет. Это сейчас я понимаю, что я был практически ребёнком, а тогда мне казалось, что я взрослый и могу заниматься серьёзным делом. Я скупал ваучеры за смешные деньги и в итоге стал совладельцем таллинского предприятия.
История успеха — 10
В 16 лет он попал на Уолл-стрит и не мог оторвать взгляда от «прекрасных высоких зданий», как он вспоминал позже. Начав с верхнего этажа одного из зданий, спрашивал в каждом офисе: «Нужен ли вам парень для какой-нибудь работы?» Спускаясь ниже и ниже, к концу дня он дошёл до маленькой брокерской фирмы на третьем этаже. Там было закрыто. На следующее утро Сидни туда вернулся. Он соврал, что накануне ему предложили быть помощником дворника за три доллара в неделю и велели вернуться утром. Маленькая брокерская фирма называлась Goldman Sachs?.
С этого момента в книге Чарли Эллиса «Партнёрство: Создавая Goldman Sachs» рассказывается о стремительном становлении Вейнберга. Вейнберг был вскоре перемещён в почтовое отделение, которое он быстро реорганизовал. Саш отправил его в бизнес-колледж в Бруклин, изучать чистописание. К 1925 году фирма купила ему место на Нью-Йорской фондовой бирже. К 1927-му он стал партнёром. К 1930-му — генеральным партнёром, и в течение следующих 39 лет — до самой смерти в 1969-м — Вейнберг был иконой Goldman Sachs, превратив фирму из потенциального партнёра средней руки в главный инвестиционный банк мира.
2. Бедность — это хорошо?
Принцип «из грязи в князи», часто встречающийся в американских биографиях, со временем получил две различные интерпретации. Версия XIX века делала упор на недостатки, которые компенсируются в будущем. Если ты хочешь подняться наверх, думает идущий, намного лучше начать снизу: так ты получишь все необходимые навыки и мотивацию для того, чтобы в дальнейшем достичь успеха. «Нью-йоркские предприниматели предпочитают нанимать парней из деревни, так как считается, что они работают усердней, более решительны, послушны и доброжелательны, чем коренные ньюйоркцы», — написал Ирвинг Дж. Вилли в своём исследовании «Люди Америки, которые себя сами создали» (1954). Эндрю Карнеги, чья личная история задала направление для карьеристов XIX века, настаивал, что родиться, вырасти и воспитываться в школе бедности — это большое преимущество. Согласно Карнеги, «не от детей миллионеров или почётных членов общества мир получает своих учителей, мучеников, изобретателей, управленцев, поэтов или даже дельцов. Все они выходят из царства бедности, которое даёт им все эти возможности».
Сегодня лидирует противоположная концепция: мы привыкли связывать успех и продвижение к нему с преимуществами социальными и экономическими, с финансовой поддержкой этих условий. Все механизмы социальной мобильности (стипендии, социальные акции, ипотека) связаны с тем, чтобы превратить бедных из «аутсайдеров» в «инсайдеров» — из неудачников в успешных людей; спасти их от безденежья.
В наши дни мы не учимся у бедности, мы избегаем её, и книга типа истории Эллиса в Goldman Sachs — это почти идеальный пример для того, чтобы понять, как работает социальная мобильность. Шесть сотен страниц в книге Эллиса посвящены фирме, которая символизирует золотую эру Уолл-стрит. Со времён бума 1980-х вплоть до банковского кризиса последнего десятилетия Goldman приводила безупречных членов социально-экономической элиты на Уолл-стрит, где они совершали фантастически сложные сделки и сколачивали огромные состояния. Однако когда открываешь 72-ю страницу книги — главу, рассказывающую о годах Сидни Вейнберга, — кажется, что попадаешь в другую эру. Человек, который создал Goldman Sachs такой, какой мы её знаем, был бедняком, необразованным членом презираемых меньшинств — и его история так занимательна, что, возможно, только Эндрю Карнеги сможет её понять.
3. Быть в меньшинстве
Вейнберг не был финансовым магом. Его чудеса были скорее социальными. Во времена своего расцвета Вейнберг был руководителем 31-го совета директоров компании. Он был участником 250 встреч советов директоров или комитетов в год, а в свободное время часто парился в турецкой бане отеля «Балтимор» с кем-нибудь типа Роберта Вудрафа из «Кока-Колы» или Бернарда Гимбеля из «Гимбеля». Во время Великой депрессии Вейнберг служил в консультативном отделе Франклина Рузвельта и в градостроительном совете, и F.D.R. называл его политиком за умение примирять враждующие стороны. В военное время он был вице-президентом военного комитета продовольствия, где был известен как Похититель Трупов из-за того способа, которым он убедил молодых бизнесменов присоединиться к военным действиям. Вейнберг, казалось, был первым, кто убедил молодых предпринимателей присоединиться к общей работе во время войны, доказав, что это самый верный путь — завоевать сейчас лояльность потребителей, чтобы она работала на них и дальше, в послевоенное время.
Когда Ford Motors Company решила начать размещение своих акций в середине 1950-х, что до сих пор остаётся одной из самых больших сделок в истории, оба главных подразделения в этой чрезвычайно сложной сделки — семья Форд и Фонд Форда — хотели, чтобы делом руководил Вейнберг. Он был Мистером Уолл-стрит. Едва ли существуют выдающиеся исполнительные директора корпораций, про которых Вейнберг не мог бы сказать: «Он на самом деле мой очень близкий друг…» Промышленники, которые хотели получить некую информацию о своих конкурентах, неизменно приходили к Вейнбергу, так же как торговцы консультируются в кредитно-рейтинговых агентствах. Стандартное окончание большинства его телефонных разговоров выглядит примерно так: «Кто?.. Конечно, я знаю его. Хорошо знаю… Раньше был заместителем министра финансов… О’кей. Я попрошу его позвонить тебе».
Эта общительность — как раз то, чего мы ожидаем от главы инвестиционного банка. Уолл-стрит — особенно клубная Уолл-стрит в начале и середине ХХ века — была бизнесом отношений: ты делаешь товарные предложения Continental Can потому, что ты знаешь главу Continental Can. Принято думать, что в бизнесе, основанном на связях, несомненное преимущество у элиты. На фоне этого мы больше не воспринимаем бедность, как в XIX веке, как нечто полезное. То есть в идеале для того, чтобы провернуть дело с Continental Can, тебе нужно знать главу Continental Can, и в идеале же для того, чтобы познакомиться с главой этой компании, хорошо было бы учиться вместе с ним в Йельском колледже.
Но Вейнберг-то там не учился, и он даже не пытался влиться в круги элиты. «Мы должны прояснить это дело, — будет говорить он. — Я просто невежа, необразованный ребёнок из Бруклина». Он купил скромный дом в Скарсдейле в 1920-м и прожил там весь остаток жизни. Он ездил на метро. Вейнберг будет говорить о своей общеобразовательной школе как о Принстоне и в шутку будет скупать ключи «Фи Бета Каппа» (Phi Beta Kappa — одно из самых старинных студенческих обществ в Америке, члены которого имели особые символы-ключи. — Прим. пер.) в ломбардах и оставлять посетителям на память как сувениры. Рузвельт ценил его умения и знания настолько, что хотел сделать послом в Советском Союзе, а его связи на Уолл-стрит были такими обширными, что его телефон никогда не умолкал. Но при каждом удобном случае Вейнберг напоминал своему окружению, что он — по другую сторону баррикад.
На одной из встреч совета, пишет Эллис, «проходила очень нудная презентация, тупая, с детализированной статистикой. Цифры, цифры, цифры. Когда занудный презентатор наконец сделал паузу, чтобы передохнуть, Вейнберг подпрыгнул, весьма демонстративно махая своими бумагами, и закричал: «Бинго!»
Самая лучшая стратегия для иммигранта, согласно известной пословице, — это «думать на идише, а одеваться как британец». Вейнберг поступал именно так. Почему эта стратегия работала? Это великая загадка карьеры Вейнберга, и очень трудно не прийти к выводу, который делает Карнеги: в истории бывают моменты, когда быть аутсайдером — значит в будущем стать инсайдером. Несложно представить, например, что главе Continental Can очень понравился тот факт, что Вейнберг был из «ниоткуда», аналогично тому, что нью-йоркские работодатели предпочитают парней с окраин. Вейнберг был выходцем из Бруклина; как он мог быть не идеальным?
Происхождение Вейнберга также позволяло ему играть классическую роль «среднеклассового меньшинства». Социологи заявляют: одна из причин, по которым персы в Индии, западные азиаты в Африке, китайцы в Юго-Восточной Азии, ливанцы на Карибах на фоне остальных жителей были так успешны, в том, что они не связаны с общинами, в которых работали. Если ты малайзиец в Малайзии, или кениец в Кении, или афроамериканец в Ватсе и хочешь пойти работать в продовольственный магазин, то определённо начнёшь с проблем: у тебя есть друзья и родственники, которые хотят работу или скидку. Ты не можешь запретить соседям брать кредит за кредитом, потому что они ведь твои соседи, и твоя социальная и бизнес-жизнь связаны. Вот как описывает антрополог Брайан Фостер коммерцию в Таиланде:
«Торговцу, который был связан традиционными социальными обязательствами и ограничениям, было бы трудно начинать традиционный бизнес. Если, например, он был полноценным жителем села и подвержен общественным ограничениям, вполне логично, что он был бы щедр к просьбам нуждающихся соратников. Ему было бы трудно отказывать в кредитах и так же трудно выбивать долги…
Те, кто не является частью социума (типа вышеупомянутых китайцев в Юго-Восточной Азии, ливанцев на Карибах и т.п. — Прим. пер.), этих ограничений не имеют. Человек, принадлежащий такой группе, свободно разделяет финансовые и социальные отношения. Он может называть безнадёжный долг безнадёжным долгом, а плохого посетителя — плохим посетителем без беспокойства за социальные последствия такой честности».
Вейнберг как раз обладал этим качеством, и, кажется, именно это привлекало исполнительных директоров, которые нанимали его на работу. Председатель General Foods? открыто заявлял: «Сидни, кажется, единственный человек из всех, кого я знаю, который в середине заседания может сказать то, что однажды уже сказал: «Мне кажется, ты неправ», — и каким-то образом заставить меня думать, что это комплимент». То, что Вейнберг может превратить замечание в комплимент — это следствие его шарма. А то, что он может высказать своё замечание, когда ему взбредёт в голову, — это следствие его социальной позиции. Ты не можешь сказать председателю General Foods, что он идиот, если ты был его однокурсником в Йеле. Но ты можешь это сделать, если ты сын Пинкуса Вейнберга из Бруклина. Говорить правду проще с позиции культурного расстояния.
Эллис говорит о Вейнберге:
«Вскоре после того как он был выбран главой General Electric?, Филипп Д. Рид пригласил Вейнберга представлять группу компаний на банкете в «Вальдорф Астория». Знакомя его с коллегами, Рид выразил надежду, что мистер Вейнберг чувствует то же, что и он сам. «Что GM — это самый великий инструмент самой великой индустрии в самой великой стране мира». Вейнберг поднялся на ноги. «Я могу согласиться с мнением о самой великой стране, — начал он. — И, полагаю, я даже куплюсь насчёт этой темы с самой великой индустрией. Но то, что GM — самый великий бизнес в этом поле деятельности, — будь я проклят, но не назову его таковым, пока не обзаведусь биноклем». Затем он вновь сел, уже под громкие аплодисменты.
В GM вейнбергскую непочтительность всё же любили. Во времена Второй мировой войны высокопоставленный чиновник, адмирал Джин-Фрайнчойз Дарлан, посетил Белый дом. Дарлан был классическим французским военным, наделённым большой властью, и считалось, что он проявлял симпатию к нацистам. Официально заявлялось, что у Дарлана налажены связи с союзниками, и так считали все, кроме Вейнберга. Аутсайдеры вполне спокойно могут сказать то, что другие боятся, и при этом обязательно расположат к себе всех окружающих. «Когда наступило время прощаться, — пишет Эллис, — Вейнберг, выходя из комнаты, залез в свой карман и, достав оттуда 25-центовую монетку, протянул её одетому с иголочки адмиралу со словами: «Эй, парень, подвези-ка».
Идея, что аутсайдеры могут извлекать выгоду из своего положения, идёт вразрез с нашим пониманием. Поговорка «Думай на идише, веди себя как британец» предполагает, что аутсайдер может умело скрывать свои отличия. Но были в истории случаи, когда меньшинства получали выгоду за счёт выпячивания или даже преувеличения своих отличий. Историк из Беркли Юрий Слезкине утверждает в своей книге «Еврейский век» (2004), что идиш эволюционировал нетипично: изучая его форму и структуру, понимаешь его полную и фундаментальную искусственность — это язык людей, которые заинтересованы, по словам Слезкине, в «подчёркивании своих отличий и самозащите».
Антрополог Л.А. Питер Гослин, занимаясь исследовательской работой, не только изучал в одной малайзийской деревне жизнь коренного населения, но и наблюдал за владельцем местного магазина — китайцем, который «хорошо примерил на себя малайскую культуру и оказался скрупулёзно чувствительным к малайцам во многих аспектах, включая повседневное ношение саронга, тишину и вежливость малайской речи, скромные и приветливые манеры. Однако в то время, когда нужно было выходить в поле и собирать урожай, он надевал свой китайский костюм из шорт и исподней рубашки, говорил в намного более крепких выражениях и действовал, по словам одного малайзийского фермера, «почти как китаец». Это поведение было свидетельством того, что он не будет воспринят как обычный малайский парень, от которого можно ожидать великодушия или льготных кредитных условий.
В книге Эллиса повторяется история про Вейнберга, описанная ещё Лизой Эндлич: «Goldman Sachs : Культура успеха» (1999). Лиза в свою очередь повторяет истории про Вейнберга со ссылкой на Кана, а Кан указывает на истории, рассказанные Вейнбергом и его друзьями. Но потом ты понимаешь, что это действительно просто истории: анекдоты, созданные лишь для подогревания интереса.
Эллис пишет:
«Один друг рассказывал про то, как Вейнберг участвовал в званом обеде у Моргана, где произошёл следующий разговор: «Мистер Вейнберг, я предполагаю, вы служили на последней войне?»
— «Да, сэр, я был на войне — в Военно-морском флоте». — «И кем вы там служили?» — «Поваром второго класса».
Морган был восхищён».
Конечно, на самом деле Морган не был восхищён. Он умер в 1913-м, до того, как началась Первая мировая война, о которой шла речь выше. Так что по причине смерти никакого обеда давать он не мог, зато Вейнбергу выгодно говорить, что такое могло произойти. И хотя Вейнберг и правда начинал работать как повар (из-за плохого зрения), он быстро дорос до высшего общества военно-морской интеллигенции и затем большую часть войны провёл, возглавляя инспекцию по проверке всех судов, приходящих в пост Норкфолк. Но об этом в мифах о Вейнберге не упоминается, чтобы не рушить созданный образ.
А вот ещё один пример:
«Наследник большого состояния розничной торговли однажды провёл ночь в Скарсдейле с Вейнбергом. После того как гость ушёл спать, Вейнберг и его жена, убирая со стола стаканы и опустошая пепельницы (единственным наёмным работником в их доме был повар), заметили, что гость оставил свои костюм и туфли перед дверью спальни. Вейнберг унёс вещи на кухню и, помыв туфли и почистив костюм, положил их обратно. На следующий день, уходя, гость протянул Вейнбергу пять долларов и попросил его передать это слуге, который так отлично позаботился о его гардеробе. Вейнберг поблагодарил его и положил деньги в карман».
Позвольте заметить: мы предполагаем, что наследник ужинал в скромной резиденции Вейнберга в Скарсдейле и ни разу не видел слугу, также он не видел его и утром, но тем не менее был убеждён, что слуга в доме есть. Он думал, что слуга прячется в туалете? Но что мы рассуждаем, это как раз та история, которую Вейнбергу нужно было рассказать, а его аудитории — услышать.
4. Большинство предпринимателей плохо учились
Одно дело — утверждать, что быть аутсайдером стратегически выгодно. Но Эндрю Карнеги пошёл дальше. Он верил, что бедность лучше подготавливает к успеху, чем богатство; то есть, другими словами, компенсация за нехватку чего-либо более полезная, развивающая, чем увеличение преимуществ.
Эта идея одновременно и ясна, и непонятна. Особенно учитывая тот смешной факт, что многие успешные предприниматели имеют проблемы с обучением. Пауль Орфалея, основатель сети Kinko, был студентом группы «Д» (аналог наших двоечников и троечников. — Прим. пер.), провалил два класса начальной школы, был выгнан из четырёх школ и закончил своё образование на последнем классе старшей школы (американская high scool — «старшая школа» — аналог российских старших классов; иными словами, образование Пауля Орфалея ограничилось лишь школьной программой. — Прим. пер.). «В третьем классе единственное слово, которое я мог читать, — это было слово «the», — говорит он, — и я отслеживал, где группа читала, следуя от одной «the» до другой». Ричард Брэнсон, британский миллиардер и основатель империи Virgin, бросил школу после безуспешной борьбы с чтением и правописанием. «Я всегда был одним из худших в классе», — говорил он. Джон Чамберс, которой построил фирму Cisco, прочно обосновавшуюся в Силиконовой долине, стоимостью в 100 млрд долларов, вообще не может читать е-мейлы. Один из пионеров в индустрии мобильных телефонов Крейг Маккоу болеет дислексией, так же как и Чарльз Шваб, основатель скидочного брокерского дома, который носит его же имя. Когда профессор одной из бизнес-школ Джули Логан опросила группу американских владельцев малого бизнеса, она обнаружила, что 35 процентов из них идентифицируют себя как больных дислексией.
Очень занимательная статистика. Дислексия захватывает те самые навыки, которые лежат в основе способности управлять современным миром. Шваб и Орфалея, Чамберс и Брэнсон, по-видимому, компенсировали их инвалидность тем же путём, как и, считает Карнеги, компенсируется бедность. Из-за своей неспособности к чтению и письму они развивали превосходные навыки коммуникации и решения проблем. Из-за того что им необходимо было просить помощи других, чтобы ориентироваться в мире букв, они стали большими специалистами по части делегирования полномочий. В одном британском исследовании 80 процентов предпринимателей-дислектиков в высшей школе были капитанами спортивных команд, а из тех предпринимателей, которые не страдали подобным заболеванием, капитанами в прошлом были лишь 27 процентов. Свои академические недостатки эти люди компенсировали отличными социальными навыками, и, когда они начинали работать, эти умения давали им все возможности для быстрого и стремительного старта. «В детстве я не был самоуверенным, — сказал однажды Орфалея в интервью. — Но это к лучшему. Если тебе по жизни много отказывают, ты придумываешь, как бы это сделать другим путём».
Нет сомнений, что нам очень некомфортно слышать, что люди типа Шваба и Орфалея извлекают выгоду из своих недостатков. Как бы впечатляющ ни был их успех, никто бы из нас не зашёл так далеко, чтобы пожелать дислексию для своих собственных детей. Если непропорционально большое число бизнесменов болеют дислексией, то можно то же самое сказать и о заключённых. Система, в которой люди компенсируют свои недостатки, покажется нам слишком уж дарвиновской. Сильные становятся сильнее, а слабые ещё слабее. Человек, который может похвастаться семимильными прогулками в школу босиком, сейчас каждое утро отвозит своих внучат за 10 кварталов на своём внедорожнике.
В детстве у Надежды было мнение: «Вот дорасту до тридцати, наберусь опыта, и начну делать какой-то бизнес». Оказалось, что это неправильно, что если к тридцати годам у человека сформировалось мышление наёмного работника, то перекроить его на новый лад очень сложно. Так же сложно, как если бы предпринимателю пришлось вдруг стать наёмным работником. Чем раньше человек начнёт что-то делать самостоятельно, тем лучше.
История успеха
В наши дни мы начинаем верить, что лучшая дорога к успеху для наших детей включает в себя тщательно проработанную образовательную программу: «лучшие» школы, самые высококвалифицированные учителя, самые маленькие классы, самые разнообразные цвета в наборе для рисования. Но достаточно лишь одного взгляда на страны, где школьники опережают своих американских сверстников, — несмотря на большие классы, обветшалые школы и маленькие бюджеты, — для того, чтобы удивиться: наше массовое увлечение преимуществами преимуществ не так просто, как теория Карнеги о преимуществе недостатков.
Е.Дж. Кан в своей работе упоминает историю, рассказанную Аверелем Харриманом, об управляющем, уволившемся после того, как Вейнберга приняли на работу. Дело было в солнечной долине, на лыжном курорте Хариман, где, как пишет Кан, присутствовал Вейнберг, который до этого ни разу не стоял на лыжах:
Несколько президентов корпораций все вместе поставили 25 долларов на то, что Вейнберг не сможет съехать с самой крутой и длинной трассы в этой местности. Вейнбергу было около пятидесяти, но он всё ещё оставался самим собой. «Я воспользуюсь помощью инструктора по имени Франц какой-то или Фриц какой-то и позанимаюсь 30 минут, — сказал он. — Затем я заберусь на верхушку горы. Примерно полдня у меня уйдёт на то, чтобы спуститься вниз, а закончу я свою трассу только с одной лыжей, а потом ещё две недели я буду чёрно-синий, но я выиграю этот спор».
Это пример того, как белая элита на фоне горной идиллии подвергает маленького еврея из Бруклина дедовщине школы-интерната. Но это лишь ещё одна уловка Вейнберга, так как история рассказана в свете решимости бруклинского ребёнка, который душу продаст, лишь бы выиграть этот спор с ухмыляющимися исполнительными директорами. Можно представить, что Вейнберг рассказал этот случай сначала своей жене, а уж потом друзьям в парной «Балтимора». И когда он проснулся в своей кровати на следующее утро, эта история, вполне возможно, случилась с ним, потому что иногда унижение — это лишь хорошая возможность в нужный момент повести себя совершенно неожиданно.
20 лет спустя Вейнберг одержал свою самую большую победу, осуществляя публичное размещение акций Ford Motors Company, которая была основана, конечно, этим непревзойдённым антисемитом Генри Фордом. Тронул ли еврейский вопрос сердце Вейнберга? Может быть, и так. Но он, возможно, понимал, что за слухом, что евреи контролируют все банки, лежит вполне чёткая идея, что евреи хорошие банкиры. Если первое использовалось как унизительный стереотип, то с помощью второго можно было отхватить несколько новых клиентов, если, конечно, поработать головой. Если ты хочешь построить империю, тебе нужно работать с тем, что есть.
5. Больше Вейнбергов, меньше Катчингсов
В 1918-м Генри Голдман, один из генеральных партнёров Goldman Sachs, ушёл из компании из-за спора о займах во времена Первой мировой войны. Голдман был германофилом, то есть выступал против помощи союзникам в войне. (И это тот самый Генри Голдман, который позже купит 12-летнему Иегуди Мену?хину скрипку страдивари, а Альберту Эйнштейну подарит яхту). Братья Саш — Уолтер и Артур — отчаянно нуждались в замене и в конце концов остановились на кандидатуре молодого человека по имени Ваддилл Катчингс, близкого друга Артура из Гарварда. Он работал на Sullivan & Cromwell?, одну из великих и аристократических юридических фирм Уолл-стрит. У него за плечами был опыт работы в промышленности, несколько реорганизаций компаний и, «что самое главное», как пишет Эллис, «Катчингс был одним из наиболее талантливых, приятных, очаровательных, хорошо образованных и деловых персон на Уолл-стрит».
Смелая идея Катчингса была в том, чтобы создать огромный инвестиционный трест под названием Goldman Sachs Trading Corporation. Это был предшественник сегодняшних хеджевых фондов; ему было поручено скупать значительные пакеты акций, принадлежащих группам корпораций. Фонд изначально имел 25 млн долларов, но затем Катчингс, в период бума 1920-х, удвоил его до 50 млн, и затем ещё раз до ста. Затем объединил фонд Голдмана с другим фондом и добавил два субсидированных траста, в результате чего G.S.T.C. стала обладателем активов на полмиллиарда долларов.
«Уолтер и Артур Саш путешествовали по Европе летом 1929-го, — пишет Эллис. — В Италии они узнали о сделках, которые Катчингс совершал по своему усмотрению, и Уолтер Саш забеспокоился. По возвращении в Нью-Йорк он сразу же отправился в апартаменты Катчингса в Plaza Hotel, чтобы настоять на более осторожном поведении. Но Катчингс, до сих пор остававшийся в эйфории банковского рынка, был непоколебим». «Твоя проблема, Уолтер, в том, что ты не имеешь воображения», — говорил он.
А затем наступил крах финансового рынка. Акции G.S.T.C., которые продавались по 326 долларов, упали до 1,75 за штуку. Капитал Голдманов был уничтожен. Фирма была завалена исками, последний из которых был закрыт только в 1968 году. Эдди Кантор — один из самых известных комедиантов того времени и обманутый инвестор этого фонда — раскрыл уважаемое имя Голдманов в другом ключе: «Они говорили мне покупать акции на старость… и это хорошо сработало. Последние шесть месяцев я чувствую себя очень старым человеком». Катчингс был снят с должности. «Очень немногие люди могут добиться успеха, — заключает Уолтер Саш. — И он не был одним из них». Привилегии не подготовили Катчингса к кризису. Впоследствии братья Саш заменили Катчингса человеком, у которого не было привилегий вовсе, и, возможно, сейчас мы, может, видим результаты этого мудрого решения? Возможно, Уолл-стрит нуждается в меньшем количестве Ваддиллов Катчингсов и большем Сидни Вейнбергов?
Малкольм Гладуэлл
CHASKOR.RU