Главная проблема состоит не в самом посте профессора филологии, назвавшем современный русский язык «клоачным», а в истерической реакции на него.
«Новые Известия» уже посвятили материал реакции российского сетевого сообщества на пост филолога, профессора Высшей школы экономики Гасана Гуссейнова, в котором он крайне жестко отозвался о современном состоянии русского языка. Как обычно, комментаторы разделились по политическим предпочтениям: условные либералы как правило согласились с профессором, тогда как условные патриоты разразились в его адрес руганью, часто непотребной.
Однако не все так просто и в стане «своих». Гуссейнова критикуют и те, кто разделяет его политические взгляды. И критикуют, надо признаться, по делу. Как например, известный политолог, коллега Гуссейнова по ВШЭ Сергей Медведев:
«Гасан мне друг, но истина дороже. Я не согласен ни с одним из трех тезисов в его нашумевшем посте:
- ни про недостаток мультикультурализма: как раз Москва – это «столица объединенной Евразии» и один из редких примеров удачной интеграции этносов, религий и языков без образования этнических гетто и анклавов, это неуклонно исламизирующийся и азиатизирующийся город, где скорее мигранты задают новые нормы и стили жизни, и меня это радует, как хорошая шурпа в ночной забегаловке для таксистов у станции «Кунцево», где никто не говорит по-русски. Москва и города-милионники в этом смысле унаследовали одну из немногих хороших черт советского интернационального проекта, который в своих устремлениях не был ксенофобским. Отсутствие бумажной прессы на языках новых мигрантов ни о чем не говорит, поскольку «пресса» как феномен вообще вымывается из нашей жизни, и я на русском языке последний раз держал в руках бумажную «прессу» лет пять назад;
- ни про жесткую языковую политику в Украине: я прекрасно понимаю ее источники информационную войну, ускоренный нацбилдинг, чувство угрозы национальной культуре под потоком российской пропаганды), но я считаю, что украинизация должна быть постепенной и ненасильственной, двуязычие – не угроза, а преимущество Украины, и проблема исчезнет сама собой примерно через поколение;
- ни, тем более, про «клоачный язык»: да, происходит примитивизация языка СМИ, пропаганды, особенно телевидения, повседневной речи, но это лишь один из разнонаправленных потоков в языке, и даже этот клоачный язык интересен и достоин изучения и присвоения в духе Зощенко. В той среде, в которой я живу, я этого вообще не замечаю и по мере сил воспроизвожу сложный язык—от фейсбука до лекций и программ на ТВ. Все это существует одновременно, многослойно и разнонаправленно.
Но все это не имеет ровным счетом никакого значения: Гасан может писать те вещи и с такими эпитетами, какие сочтет нужным—каждый имеет право на свободное высказывание, раздражение, провокацию, троллинг, это все модусы интеллектуальной жизни, которая обязана расшатывать границы нормы, задавать вопросы к повседневности и поддерживать градус критического высказывания ради сохранения самого духа скепсиса, критики и сарказма. Еще раз: это всего лишь СЛОВА, а не удар в печень девушке, не сломанная нога бегуна, не тюремные сроки невиновным людям -- реальные акты агрессии и террора, которые требуют консолидированного общественного резонанса.
Реальная проблема не в посте Гасана, а в истерической реакции на него, которая свидетельствует о том, что современный русский язык не клоачный, а фашистский – в том самом смысле, в котором писал об этом Ролан Барт: «…язык как перформация всякой языковой деятельности не реакционен и не прогрессивен; это обыкновенный фашист, ибо сущность фашизма не в том, чтобы запрещать, а в том, чтобы понуждать говорить нечто». И чуть выше: «весь язык целиком есть общеобязательная форма принуждения». На наших глазах за какие-то 6-7 лет, начиная с дела Pussy Riot и блокадного опроса «Дождя», сформировалось квазисоветское по форме и фашистское по содержанию коллективное тело, которое цензурирует, осуждает, требует наказания и главное – принуждает к высказыванию.
За прошедшие годы оно институализировалось, оформилось в общественные организации, группы уполномоченных граждан (ветераны, верующие, казаки, офицеры, матери и др.) и механизмы по написанию доносов и писем в прокуратуру. Есть, конечно, фабрики ботов и блогеры на зарплате, которые сейчас работают по Гасану, но в целом эта речь самозарождается и возгоняется в коллективном теле, ей не нужны деньги и указания, она готова убивать за слова ради воспроизводства своего биологического, органического единства. Именно в этом, в фашистском принуждении к коллективной речи и заключается глубинная клоачность языка, которую вскрыл (возможно, сам того не желая), пост Гасана – клоака внезапно заговорила...»
***
Мнение Медведева по-своему разделяет и философ Дмитрий Лучихин:
«И все же Гасан Гусейнов ошибается. В его высказывании смешались два разных процесса. Выход на роль доминирующего в социуме, языка маргинальной окраины, нельзя назвать проблемой языка в целом. И тот что вышел на арену, и тот что ушел в тень, какими были такими и остались.
Другое дело что язык действительно деградирует. И этот процесс в общем то довольно заметен. Но во-первых, для описания сущности процесса гораздо точнее будет использовать термин обмеление, а не клоачность. А во-вторых этот процесс свойственен не только русскому языку исключительно.
В сущности речь о том, что былая сложная и глубокая выразительность языка не востребована в рамках доминирующей мировоззренческой парадигмы. Установки на самодостаточность жизни, как жизненного процесса. В массовой речи просто нет необходимости выражать тонкости содержаний относящихся к наджизненной сфере культуры. Причем на самом деле, нет и никаких оазисов языка. Языковая сложность сохраняется там, где язык является предметом деятельности, в том или ином смысле. И сложная изысканность сохраняется как традиция. Она не отражает потребность в средствах выразительности, но носит культурно-игровой характер демонстрации мастерства. Той самой «игры в бисер».
Термин же клоачность, уместнее отнести не к языку, а российскому массовому сознанию. Здесь он в свою очередь гораздо точнее чем архаичность, поскольку отражает разницу между неразвитостью и деградацией одного и того же поведенческого паттерна. Такого например, который именно этой разницей отличает культуру вольной дружины средневековья, от современной банды. Логика поведения одна, а «пахнет» совершенно по разному...»