Как старцы делаются карбонариями

Пожилые участники протестов, вероятно, стали жертвой популизма, который доминирует в мировой политике последних десятилетий.


Наблюдая за тем, как мятутся народы и князья замышляют тщетное, разные наблюдатели делают весьма различные и даже противоположные оценки перспектив нынешней сумятицы. То вера в скорый успех бунта, то вера в его скорое усмирение — причем на основе, в принципе, одной и той же входящей информации.


Одни видят, как все бурлит, а забурлит еще больше, отчего сбудется их давнее упование «Конец злому царству, упали оковы!».

Другие отмечают, что не только нам — врагам нашим надоел современный Катилина со своими катилинариями. И он сам, и его сподвижники настолько лишены человеческой привлекательности, а слова и дела их настолько негодные, что «дядюшка спекся». Или в процессе испекания. Дай срок (в смысле уголовный) — и через месяц все и забудут.

Можно разбирать как то, так и другое воззрение, и все это будет изрядными спекуляциями. Объективных социологических данных нет, и всяк судит в соответствии не с положительными фактами, а со своим собственным мировоззрением. Но если уж отдаваться спекуляциям, хотелось бы обратить внимание на одну возрастную странность.

Если говорить о вовлеченных в протест малолетках, здесь все уже сказано и весьма давно. Два века назад во второй части «Фауста» Гёте писал, явно метя в огород тогдашнего немецкого студенчества:

Но это все нас в ужас не приводит:
Пройдут год, два — изменится оно;
Как ни нелепо наше сусло бродит,
В конце концов является вино.

Произнеся это, Мефистофель — но скорее уже не черт, а тайный советник Гёте —обращается к молодым зрителям в партере:

Вы не хотите мне внимать?
Не стану, дети, спорить с вами:
Черт стар, и чтоб его понять,
Должны состариться вы сами.

Не нами замечено: кто в молодости не перебесится, тот в старости с ума сойдет.

Но более тревожащим является то, когда не отроки, а старцы начинают произносить поганые речи Мирабо или по крайней мере им восторженно лайкать-аплодировать. Тут надеяться на то, что гормональная буря пройдет, уже не приходится.

Сразу отметим, что наши наблюдения не полны и даже чрезвычайно не полны. Опять же мы заранее исключаем из рассмотрения тех старцев, которые вовлечены в процесс и произносят пылкие речи в рамках партийных (в широком смысле этого слова) обязанностей. Наблюдая, как престарелый политикан бьется в падучей, что твой юноша, всегда можно заметить: «Работа у человека такая».

Далее мы исключаем тех, которые всегда отличались резкими высказываниями. Если человек говорит сегодня то же, что и тридцать, и сорок лет назад — все кузни обошел, а некован воротился, — возможно, он недостаточно обучаем, но по крайней мере ему не откажешь в последовательности.

Но остаются еще люди, проделавшие интересную эволюцию. И в 1989-90 гг., и в бурных 90-х, и в нулевых они были вполне аполитичны. Кто занят был выживанием, кто делал карьеру, кто ковал деньгу, и никаких поганых речей Мирабо от них было не слышно. Более того, и в совсем юные годы, в конце 70-х — начале 80-х политика их не интересовала. Хотя, казалось бы, на кухне как ее не коснуться. Но можно было, не касались. При том, что говорить о запуганности при позднем Брежневе — «Мы живем, под собою не чуя страны, etc.» — значило бы очень сильно погрешать против истины.

И вдруг на шестом, а скорее даже на седьмом десятке вдруг любовь к добру разбередила сердце им — и как разбередила!

Такой дрейф довольно любопытен. Поводов для того, чтобы восстать против свинцовых мерзостей за сорок лет было более чем достаточно. Но все эти мерзости были недостаточно свинцовые. Зато сейчас восстание произошло с неистовой силой.

Конечно, можно сказать, что мои наблюдения недостаточно репрезентативны. Соглашусь. Но для того, чтобы проследить направление эволюции взглядов, причем по сословным группам и на протяжении десятков лет, нужен огромный социологический аппарат, но где же его взять и кто за это заплатит? Тем более, когда истории мысли как таковой не имеется, проследить эволюцию мысли вдвойне трудно. Поневоле остаются только частные наблюдения и заметы. «Вот N. сделался карбонарием, а его однокорытник Z. ватником. Почему? — черт поймет».

Когда говорят, что разгром образования губителен, что танцы с компетенциями и пипидастрами порождают невежд, которые являются легкой добычей для демагогов, в общем-то это правильно. Но не сказать, чтобы старшие возрастные когорты, в силу возраста никак не затронутые новейшими образовательными экспериментами — если кто над ними и экспериментировал, то еще советский Минпрос, — являются такой уж трудной добычей. Старцы вполне податливы на малый джентльменский набор: «Из огня да в полымя», «Осердясь на вшей, да шубу в печь», «Хлеб съедим, а булочные сожжем». Что-то вроде депутата Балтики в исполнении артиста Черкасова.

И такая же боязнь пойти против своего сообщества-класса. Конформизм очень высокого уровня — прямо как в сельской общине. Да и то сказать: наблюдение «мужик умен, да мир дурак» разве только к поселянам приложимо? К гуманитарным поселянам с высшим образованием приложимо в той же, если не в большей степени. См. западные университетские кампусы.

Возможно, причина удивления в сословной спеси (моей). Социальная группа, о которой шла речь (гуманитарии-университанты еще советского разлива), предполагалась наделенной культурой и знанием в той степени, которая достаточна для того, чтобы думать своей головой и не превращаться в безмозглую толпу, идущую за вождем. Но почему предполагалась, какие к тому были основания — непонятно. Разве что потому, что всяк кулик свое болото хвалит.

Любовь к своему болоту, наверное, похвальна, однако на болоте водятся самые удивительные явления. В том числе и престарелые карбонарии. Как говорят у нас в народе, не сотвори себе кумира.

Автор
Максим СОКОЛОВ, публицист
Поделиться
Комментировать

Популярное в разделе