В аббревиатуре названия DV8 зашифрованы форма и суть компании. Dance+Video — постоянные слагаемые спектаклей хореографа и режиссера Ллойда Ньюсона, который, собрав в 1986 году восемь отлично тренированных ребят, основал свой Физический театр. Английское слово deviate — "отклонение" — объясняет творческий метод автора, австралийца, магистра психологии, явившегося в начале 1980-х в Лондон завершать образование и заболевшего современным танцем. По его собственному признанию, в британской столице он до сих пор чувствует себя чужаком, а потому поневоле подмечает отклонения от естественной жизни, которые аборигены принимают за норму.
В своем последнем спектакле "Can We Talk About This?" Ллойд Ньюсон решил поговорить о том, о чем в Лондоне, да и не только, принято деликатно умалчивать. О мусульманах, с угрожающей быстротой пополняющих население Британии, о традициях ислама, вступающих в непримиримый конфликт с западной социальной и культурной жизнью, наконец, о негласном запрете публичного обсуждения острой исламской темы, на который добровольно или вынужденно обрекли себя страны Европы. Последний штрих к тезису о самоцензуре Ллойд Ньюсон обнаружил в собственной жизни: он был поражен, когда его друзья и единомышленники, узнав о теме готовящегося спектакля, отводили глаза, а то и прямо рекомендовали ему не затрагивать столь щекотливые вопросы. Что, конечно, лишь убедило автора в том, что спектакль необходимо сделать именно сейчас.
Сценарий (а "Can We Talk About This?" в полном соответствии с названием состоит из бесчисленных вербальных монологов, сопровождаемых физическими действиями, которые обычным зрителям покажутся весьма далекими от того, что принято считать танцем) составлял сам Ньюсон при помощи добровольных помощников. Они проинтервьюировали сотни человек, собрали километры видеохроники и прочесали архивы всевозможных СМИ за последние 20 лет. В результате получился 100-минутный спектакль, раскаленный, как сковорода в аду.
К пяти своим постоянным артистам хореограф Ньюсон добавил столько же новичков, отобранных среди 700 кандидатов. Кроме профессионального владения акробатикой, разными стилями современного танца, пением и пантомимой учитывалось происхождение новобранцев: им предстояло играть британских мусульман. Десятки историй — про то, как английского учителя за неполиткорректное замечание выгнали из школы, где 80% учеников составляли пакистанцы (он осмелился выразить недоумение, почему изучению истории Англии отводится всего два часа в неделю, а Корана — два часа в день); про то, как арабская девушка, которую хотели насильно выдать замуж, сбежала из дома, выпрыгнув с третьего этажа, и теперь скрывается, меняя адреса и имена, потому что брат поклялся убить ее, опозорившую честь семьи. Про то, как в Амстердаме средь бела дня убили режиссера Тео Ван Гога, про датские карикатуры на Магомета, про 20-тысячный митинг в Гайд-парке, на котором мусульмане требовали смерти Рушди, сжигая чучело писателя и его книги,— весь этот информационный поток обрушивается на зрителя со скоростью камнепада.
Политический месседж подкреплен кинохроникой, мелькающей на подслеповатых телеэкранах, а также классическими приемами "физического театра", в котором с помощью весьма прозаичных физических действий материализуются состояния души, причем с такой осязаемой конкретностью, что зритель поневоле влезает в шкуру персонажа.
Вот выгнанный из школы учитель, покачиваясь на расставленных ногах, механически мотает головой, как метроном,— и вы понимаете, что означает быть выбитым из колеи. Вот мужчина пять бесконечных минут висит на турнике, бубня про то, как его дочь изнасиловали арабы-одноклассники и при этом уверяли, что она сама их спровоцировала,— и вы осознаете, что такое потерять почву под ногами. Вот чиновница объясняет, как в международных организациях ведется борьба за права юных британских арабок: она сидит на голове партнера, плавно перетекая оттуда на его плечо, колено, бедро, при всех перемещениях не теряя стальной осанки и не выпуская из рук чашки чая,— и вы осознаете, как трудно найти сбалансированное решение в этой области, оставаясь в рамках дипломатического этикета. А вот молодой араб сотни раз подпрыгивает на месте все выше и выше, требуя от европейцев уважения к мусульманским традициям и грозя убить каждого, кто с этим не согласен,— его устрашающая неутомимость и подавляющая энергетика обрисовывают слепой фанатизм убедительнее всяких лозунгов.
Однако отдельные психофизические зарисовки не складываются в полноценный движенческий спектакль. Хотя есть в нем и впечатляющие массовые сцены, когда внешне беспорядочное движение одиночек, пересекающих сцену во всех направлениях, вдруг замирает стоп-кадром, фиксирующим разделение общества на кланы и их еле сдерживаемую агрессивность. Есть и отличные соло, как, например, то, в котором африканская любовница убитого Ван Гога чертит телом невидимые круги, пытаясь оградить себя от ужасов этого мира. Но хореограф Ньюсон так жаждет высказать то, о чем все молчат, так увлечен и поражен масштабом исламизации Британии, что забывает о визуальном аспекте спектакля. Чем дальше к финалу, тем больше и горячее говорят артисты и тем меньше в нем остается чисто художественных приемов: эстетика принесена в жертву публицистике. Собственно, и зрители на "Can We Talk About This?" ведут себя как на митинге: окончание спектакля было встречено бурей одобрительных криков и брезгливым молчанием несогласных. Но, словно боясь, что овация перерастет в настоящий митинг, актеры выходят к публике только дважды.
ТАТЬЯНА КУЗНЕЦОВА
Kоммерсантъ