Соединенные штаты художников

19 февраля в Русском музее начинает работать выставка "Американские художники из Российской империи". Что скрывается за этим странным названием, выясняла Анна Толстова. 

Вряд ли нужно доказывать, что на культурно-исторической карте мира существуют такие географические точки, как "русский Париж" или "русский Берлин". Эти населенные пункты, кажется, и имели в виду в Русском музее, придумывая цикл выставок "Искусство русской эмиграции", посвященный широкому экспорту художественных талантов, который Российская империя и Советский Союз наладили в первой трети XX века. 

Этот проект начался в 2003 году, когда по случаю 300-летия Петербурга главные музеи второй столицы на финансирование не жаловались и жили в каком-то гуггенхаймовском выставочном режиме. Русский музей тогда прогремел "Русским Парижем". Русско-еврейская колония Монпарнаса, обитатели "Улья" и завсегдатаи "Ротонды", эмигрантский "Мир искусства", мастера дягилевских сезонов, русские спутницы и музы, французские Ларионов и Гончарова, дадаист Сергей Шаршун, абстракционисты Серж Поляков, Андре Ланской и Никола де Сталь — всех их впервые собрали вместе на одной выставке. И тут становилось очевидно, что эта разношерстная компания, за вычетом разве что таких "вещей в себе", как Марк Шагал и Хаим Сутин, оставалась именно "русским Парижем". 

После "Парижа" в Русском музее обещали "Берлин" и "Нью-Йорк". С "русским Берлином" было заранее понятно, что он будет отчасти про Мюнхен (про студии Антона Ашбе и Шимона Холлоши, где переучилась половина русских авангардистов, про мюнхенский "Синий всадник" и изобретение абстракции Василием Кандинским), отчасти про "Баухаус" и конструктивизм, отчасти про "Новую вещественность" и Николая Загрекова. О чем будет "русский Нью-Йорк", догадаться было невозможно. "Берлин" у Русского музея по-прежнему в планах, а "Нью-Йорк" — вот он, превратился в выставку с осторожным названием "Американские художники из Российской империи". 

Точнее действительно не скажешь. Ведь полсотни живописцев и скульпторов, работы которых привезены в Петербург из американских собраний (от музеев ранга Метрополитен, Уитни, Вашингтонской национальной галереи и Художественного института Чикаго до галерей и частных коллекций), объединяет лишь единственный пункт в паспорте: место рождения — Российская империя. 

Отчасти это главные герои "русских торгов" Sotheby's и Christie's: Борис Анисфельд, Сергей Судейкин, Борис Григорьев, Давид Бурлюк, Николай Фешин. Эмигранты, уносившие ноги от Февральской и Октябрьской революций или от их последствий. Отчасти те, кто стал красой и гордостью американского авангарда: Марк Ротко, Луиза Невельсон, Макс Вебер. Эмигранты, по-русски зачастую и вовсе не говорившие, поскольку были увезены из Российской империи еще детьми — подальше от еврейских погромов, от черты оседлости и процентной нормы, не позволявших учиться в столицах. Отчасти — безродные космополиты, звезды западного искусства, которых не отнесешь ни к какой конкретной национальной школе: Александр Архипенко, Наум Габо, Жак Липшиц, Мане-Кац, Осип Цадкин. Все они, отучившись в Париже или Мюнхене, изъездив белый свет вдоль и поперек, оказались в Америке: из России в Европу ехали по изложенным выше причинам, а в США — по причине распространяющегося по Европе фашизма. Кто-то, подобно великому Архипенко, остался навсегда, чтобы стать "American sculptor", как обычно пишут о нем в каталогах, кто-то просто пересидел Вторую мировую и вернулся во Францию. 

Каждый из героев выставки на свой лад стал частью американской культуры. Абстракционист Марк Ротко для Америки — фигура не менее значимая, чем Джексон Поллок или Энди Уорхол. Именем амазонки американского авангарда Луизы Невельсон еще при ее жизни назвали площадь на Манхэттене, ее абстрактные скульптуры и ассамбляжи почтовое ведомство США печатает на марках. Мало известного за пределами Нового Света Макса Вебера почитают там примерно как у нас Владимира Фаворского: у него учились все великие, начиная с того же Марка Ротко. Из пластики Цадкина, Липшица и Габо выросла вся американская модернистская скульптура. 

Хуже всего приживались те, кто покинул Россию зрелыми мастерами. Анисфельд и Григорьев, принятые поначалу даже восторженно, вынуждены были преподавать: карьера свободных художников у них складывалась не слишком удачно — оба казались "чересчур русскими". Сергей Судейкин тоже был "чересчур русским", как раз за это его и ценили в Метрополитен, на Бродвее и в Голливуде — всюду, где требовался театральный декоратор с чутьем на русский стиль, который американцы представляли себе главным образом по "Русским сезонам" Сергея Дягилева. 

Приписывать "американским художникам из Российской империи" прочные связи с русской культурой — дело весьма сомнительное. Искать в абстракциях Марка Ротко влияние беспредметных композиций Ольги Розановой — и вовсе безнадежное. Говорить про Алекса Либермана (на выставке он представлен поздними абстракциями), легендарного арт-директора Vogue, а потом и всей империи Conde Nast, что он привнес какую-то особую русскую элегантность в американский журнальный дизайн, глупо. Этой элегантности он выучился во Франции — у Андре Лота и Огюста Перре. 

Да, Луис Лозовик был пламенным пропагандистом конструктивизма, про который он узнал в Германии от Эль Лисицкого, и даже ездил специально в СССР знакомиться с Родченко и Татлиным. Но кто в начале 1920-х не ездил в Советскую Россию? Да, многие выходцы из России были людьми левых убеждений, входили в Клуб Джона Рида и явно гордились тем, что родились в стране, где случились те самые десять дней, которые потрясли мир. Но кто из авангардистов Франции, Германии или Испании в 1930-е годы не был леваком? Вот, например, "прогрессивный американский художник" Бен Шан — его очень любило официозное советское искусствознание, по ошибке приняв живописную серию "Страсти Сакко и Ванцетти" за образец социалистического реализма. "Другом Советского Союза" он никогда не был: просто у Бена Шана, занятого обличением фашизма и гонки вооружений, не дошли руки до "Страстей Каменева и Зиновьева". 

Кажется, что для многих русскость была важна лишь как часть их личной мифологии. Скажем, для классика абстрактного экспрессионизма Арчила Горки. Возданик Манук Адоян, хоть и родился не в Российской, а в Османской империи, из которой бежал от резни армян, выдумал себе какие-то российские корни, а фамилию Gorky взял, уверяя, что приходится племянником Максиму Горькому. Он, похоже, лучше всего чувствовал себя в кругу еврейских художников, приехавших из России. Это, видимо, родство душ, в которых с детства живет страх погрома. 

Ощущения единой "русской Америки", в отличие от "русского Парижа" или "русского Берлина", здесь не возникает. Эмигранты в стране эмигрантов, "русские американцы" растворились в ней без остатка. Это ведь еще в русской классической литературе — у Чернышевского с Достоевским — Америка превратилась в заколдованное место, откуда либо совсем не возвращаются (как будто Атлантика — это Стикс, отделяющий тот свет от этого), либо возвращаются другими людьми, а то и нелюдями, "бесами". В полном соответствии с такой художественной логикой выставка показывает, как ее герои, оказавшись в Америке, умирают для одной культуры и рождаются заново для другой. 

Характерный пример — Джон Грэхем, перебравшийся в США в 1920 году в возрасте 36 лет. С 1920-го он — художник, авангардист-экспериментатор, свой человек в кругу абстрактных экспрессионистов (это он познакомил Джексона Поллока с его будущей женой Ли Краснер). До 1920-го — польский дворянин Иван Домбровский, офицер вначале царской, а после — белой армии, член подпольной контрреволюционной группы Бориса Савинкова "Союз защиты родины и свободы", схваченный в Москве в 1918-м, брошенный в Бутырку ждать расстрела и выпущенный по ходатайству польского посольства — под честное слово никогда не выступать против советской власти. Слово он сдержал: отбыл в Америку и начал жизнь с чистого листа. К русской теме обратился лишь однажды, в 1942-м, написав посвященный бойцам Красной армии цикл картин: они ему виделись этакими солдатиками Михаила Ларионова — в мундирах времен Первой мировой. 

И все же "Американские художники из Российской империи" — удивительный проект. Речь не о представительности, новых фактах и возвращенных именах. Просто в эпоху декларативной толерантности и уважения к национальным субкультурам, эта выставка невольно показывает, что никаких "русских", "итальянских" и "немецких" Америк не существует. Что она одна, единая и неделимая. 

Анна Толстова

Коммерсантъ
Поделиться
Комментировать

Популярное в разделе