Не давал скучать Москве, не давал засохнуть глине

Зачем великий скульптор Эрнст Неизвестный приезжал к нам на Верхнюю Волгу

«Весьма польщен оказанным доверием в столь важном и традиционно деликатном для души и тела государства Российского предмете». В таких галантных выражениях отвечал Эрнст Неизвестный на предложение одного из замов губернатора Ярославской области сделать первый в мире памятник…русской водке.

Установить его предполагалось в древнем Угличе, городе, уже имевшем к тому времени (дело было в самом начале нового столетия) немалые заслуги в деле увековечения бессмертного «зеленого змия».

В конце 90-х там, на родине знаменитого водочного фабриканта Петра Смирнова, после шумного обсуждения этой инициативы городских властей открыли «Библиотеку русской водки», единственную в своем роде постоянную музейную экспозицию, успевшую за несколько туристских сезонов приобрести среди путешествующих поистине глобальную известность.


По ответу ярославцам видно, что мэтр, знавший толк в шутке, не поскупился на утонченную иронию, принимая их предложение. Журналисты тогда наперегонки бросились выяснять, каково же присутствие будущей властительницы творческих дум скульптора с мировым именем в его биографии. И кроме единогласного утверждения его друзей, что именно сей напиток Эрнст предпочитал всем остальным, не нашли ничего подходящего для светской хроники.

Что-то поконкретнее удалось отыскать корреспонденту областной газеты «Северный край», но это, впрочем, ни с какой светской хроникой не имело ничего общего.

Когда у загнанного в угол вольнодумца, который провинился перед властями лишь тем, что просто отстаивал, по его собственным словам, «свое право на человеческое достоинство и свободу художника», наконец лопнуло терпение, и он подал заявление на отъезд за границу, в самолете оказался он с капиталом в девяносто долларов в кармане. На тридцать из них изгнанник тут же, всем врагам назло, от души крепко врезал…

А вообще-то по всем законам здравого смысла лейтенанту-десантнику Эрнсту Неизвестному надлежало навсегда проститься с этим лучшим из миров еще в далекой боевой молодости. В Австрии (по другой версии биографов - в Чехословакии) он был ранен в грудь навылет, с переломом трех ребер. Орден Красной Звезды, что причитался ему за тот бой, получил он только четверть века спустя, потому как в наградных документах значилось: «посмертно».


В госпитале лежал он, по брови спеленутый в бинты и закованный в гипс, напичканный наркотиками. К тому же, читаем в одной из его мемуарных книг, сердобольная медсестра перекормила страдальца снотворным. Однажды Эрнст, выросший в семье врача и с детства знакомый с медицинской латынью, услышал над своей койкой приговор врачей, в русском переводе означавший непоправимое - «летальный исход».

По пути в морг доходяги-санитары то ли по собственной оплошке, то ли для упрощения дела сбросили беднягу с лестницы. Гипс треснул, загипсованный заорал от боли во всю глотку. Тем и спасся, начав жить сызнова.

Его искусство родом оттуда, из войны. Эксперты не жалеют эпитетов, описывая суровую мощь его экспрессии, извечную схватку в ней сил рождения и гибели, жизни и смерти. Память и мысль мастера навсегда сохранили импульсы увечья и разорванной отверстой груди. Фигуры его самоубийц, распятых, кентавров, механических монстров усечены, скошены, брошены оземь, разодраны на части адскими силами зла. Мускулы, суставы, кости словно бугрятся от рвущегося наружу напряжения. Это всегда безмолвный вопль, но не от боли физической – от неистовых страданий духовных.


Рассматривать в деталях его пластику приходится нам по фоторепродукциям в альбомах или в Интернете, некоторое представление о градусе трагедийного накала его вдохновения дают и названия композиций. В этом перечне не для слабонервных есть и говорящие метафоры - «Крик» и «Каменные слезы», есть и называющая всё своими именами публицистика - «Атомный взрыв» или «Жертвы сталинизма».

Исход схватки не всегда у него ясен. Записывать этого великого человека в мрачные фаталисты пробовали многие, а он снова и снова прославлял жизнь, ее вечнозеленое древо.

Именно так, «Древо жизни», назвал он главный свой труд, задуманный еще в 1956 году. Технологическое решение грандиозного, на стыке искусства и науки, памятника человечеству вместе с автором по его просьбе обдумывали физики Ландау и Капица-старший, авиаконструктор Туполев.


Действующую модель древа и под запал не одну сотню композиций малой пластики расколошматили молотками прямо в его московской мастерской непрошеные гости – компания каких-то хорошо знающих свое дело «мальчиков».

Мастер не помнил зла. В эмиграции нашел силы восполнить потери. Засучил рукава, вылепил, вытесал всё с нуля. Бронзовую модель «Древа жизни» подарил Организации Объединенных Наций. На установку оригинала претендовали США, сразу несколько стран Европы. Но скульптор считал, что зеленеть «Древо жизни» должно в городе его молодости Москве. Был готов, кто помнит, бесплатно передать ей проект, но дар не приняли .

«В вас есть и ангел, и дьявол, - так в пересказе искусствоведа Никиты Воронова говорил Эрнсту Неизвестному Никита Сергеевич Хрущев. Дело было в столичном Манеже в 1962 году. Уезжая с выставки московских художников премьер и первый секретарь на прощание отечески пообещал тогда их бесстрашному вожаку: «Если победит ангел, мы будем вместе, если дьявол – мы вас уничтожим».

Хрущев со свитой и Эрнст Неизвестный, если помните, были главными персонажами того, давно ставшего фольклором шестидесятников, мрачноватого фарса с хрущевскими матюгами, что означало конец краткой либеральной оттепели в нашем самом передовом в мире государстве.


Не забудем, что ответил тогда Эрнст. «Вы можете быть премьером и каким угодно секретарем, - вдохновенно дерзил он глаза в глаза главе государства, - но не перед моими работами. Здесь я премьер, и мы будем спорить на равных».

После того вернисажа его пробовали взять на испуг еще раз. Затянули на медицинское обследование. Злостная деза о ненормальности строптивца, пущенная компетентными органами, так и осталась раскидистой липой, позорной для тех, кто ее придумал.

Позже опальный Хрущев извинился перед ним «за шестьдесят второй год». После смерти Никиты Сергеевича именно к Неизвестному обратилась его семья с просьбой о надгробии, и он не отказал.

Ту золотую голову в мраморной черно-белой раме на Новодевичьем кладбище не могло простить художнику новое, брежневское руководство. Дало команду покрасить золотой череп Хрущева черным колером.

Во все времена оно и спасало мастера, его ремесло, требующее напряжения всех сил. С начала 60-х годов, еще до того, как Неизвестного десять лет спустя форменным образом взашей вытолкнули из страны, объявив отщепенцем и предателем, он сделал, точно подсчитано, 850 скульптур! Плюс по тем временам самый большой в мире рельеф для нового Института электроники в подмосковном Зеленограде. И еще целую галерею графических листов, одна только серия «Судьба» состояла из оттисков с четырехсот досок.

Из всего этого закуплено было министерством культуры…четыре скульптуры. До самой эмиграции мастер зарабатывал на жизнь «помогальцем» у коллег, имевших госзаказы.

Жил, сполна оправдывая строки своего друга и кузена Александра Межирова, старейшины «поэзии лейтенантов», в войну тоже десантника, а в эмиграции, как и Эрнст, новосела города Нью-Йорка: «А на Сретенке, в клетушке, // В полутемной мастерской, // Где на каменной подушке // Спит Владимир Луговской, // Знаменитый скульптор Эрнст // Неизвестный глину месит, // Весь в поту, не спит, не ест, // Руководство МОСХа бесит, // Не дает скучать Москве, // Не дает засохнуть глине…».


Все чаще бывая на Родине, он не давал скучать столице и в неписаном статусе «гражданина мира». Вольный философ, в молодости серьезно изучавший науку философию у нас в МГУ, и в свои хорошо за семьдесят любил этот человек парадоксы на грани фола и в мыслях, и в поступках.

Те, кто захотел, наверняка давно узнали о том подробней – книги, его авторские, и литература о нем, это же теперь целая библиотека. Впрочем, люди, знавшие его лучше других, и сегодня продолжают всерьез утверждать, что «таким, каким он был на самом деле, его не знает никто».

С таким реноме ничуть не расходилась столь живая реакция мастера на предложение ярославцев заняться памятником «зеленому змию», небезобидный нрав которого, что сомневаться, известен был художнику не понаслышке.

Создатель скорбного мемориала жертвам сталинизма в Магадане, в середине 90-х удостоенного Государственной премии России, судя по всему, вовсе не собирался откладывать в долгий ящик и угличский замысел. Срочно улетая из Москвы в Соединенные Штаты, он сказал тогда, что хотел бы посмотреть древний Углич, «Библиотеку русской водки» и выбрать место для будущей композиции.


Краткий визит, как об этом писала пресса, крупнейшего скульптора современности на Верхнюю Волгу состоялся. Но в Ярославле в губернаторской команде прошли кадровые перемены, и нашумевший проект по независимым от самого художника причинам так и остался неосуществленным. Зато уж, по себе знаю, пишущие о культуре здесь, в Ярославле, присмотрелись тогда к его личности и судьбе по новому кругу.

До конца жизни он по сыновнему долгу и велению совести служил своим искусством родному Отечеству. Еще в конце 50-х годов он стал победителем Всесоюзного конкурса на лучший проект памятника Победы над фашистской Германией. Семь лет спустя он выполнил заказ на декоративный рельеф «Прометей» для пионерского лагеря «Артек» в Крыму. В 1974 году вышел с его иллюстрациями роман Достоевского «Преступление и наказание». Он автор надгробья на могиле кинорежиссера Андрея Тарковского в Париже.

В постсоветской России по его проектам были выполнены шедевры малой пластики – главные призы «Орфей» телевизионного конкурса «ТЭФИ» и «Золотой эльф» российской независимой премии «Триумф». В 2000 году он передал Москве свою скульптуру «Возрождение», чье название, а тем более пластическое решение не нуждаются в пояснениях – его Михаил Архангел, проходящий через тернии, установлен на Большой Ордынке, возле храма Иверской богоматери, что на Всполье. Четыре года спустя Эрнст Неизвестный «посадил»-таки в российской столице семиметровое «Древо жизни» - оно украшает вестибюль торгово-пешеходного моста «Багратион».

«Исход и возвращение» - так называется его монумент, установленный в Элисте, в память трагедии массовой депортации калмыков в 1944 году, когда в Казахстан и Среднюю Азию были высланы около ста тысяч жителей калмыцких улусов, женщин, детей, стариков.


Одной из его последних работ на исторической родине был памятник Сергею Дягилеву в Перми, городе детства и отрочества великого антрепренера, организатора «Русских сезонов» в Париже. «Маска скорби. Европа-Азия» Эрнста Неизвестного из серии его мемориалов жертвам сталинизма, была установлена в его родном Екатеринбурге в ноябре 2017 года, на следующий год после его ухода. Раба Божиего Эрнста похоронили по православному чину в Никольском соборе на Манхеттене в Нью-Йорке.

Подходит к концу год 95-го дня рождения Эрнста Неизвестного. В эти дни телеканал «Культура» показал монолог о нем Евгения Евтушенко «Мастерская духа» из цикла «Легендарные дружбы». Поэт оттенил и дополнил личными воспоминаниями многое из того, о чем шла речь в наших заметках. Говорил и о его гражданском бесстрашии, какое, по словам Евтушенко, не было героизмом, потому что «было его судьбой». И о «многонаправленном мышлении» Эрнста ( для него он был просто Эрик) – «его на все хватало», он мог бы быть полководцем или крупным руководителем.

Даже не все друзья знали, что Эрнст всю жизнь писал стихи. Вошли они и в составленную Евтушенко Антологию русской поэзии «Строфы века». «Он лепил слово, как глину и гипс», - сказал составитель антологии. Прочитал стихотворение Неизвестного «Буда и Пешт», написанное на фронте.

«Пошли на работу дразнить судьбу», - так писал Эрнст о том, как они поднимались в атаку. С экрана услышали мы и что-то вроде устной рецензии на только что прозвучавшее стихотворение. Всего в три слова: «Тут есть война».


 

Автор
Юлиан Надеждин
Поделиться
Комментировать

Популярное в разделе