Без канона нет свободы

Виктор Калинин – о живописи, литературе, истории и современности.

Виктор Григорьевич Калинин родился 18 сентября 1946 г. в селе Залесово на Алтае, учился в Красноярске, Нижнем Новгороде и Москве. 

В России и за рубежом прошли более 20 персональных выставок художника. Участник групповых выставок более чем в 30 странах мира, в том числе в Великобритании, Германии, Дании, Испании, США, Франции, Швейцарии, Японии. Академик, первый вице-президент Российской академии художеств, заслуженный художник России.



Старообрядец-футурист

– Виктор Григорьевич, вы родились в многодетной старообрядческой семье, где вряд ли было до живописи – как случилось, что вы пошли учиться на художника?

– Это очень просто. Два моих старших брата (я самый младший из 12 детей) были художниками. Старший, Феоктист, до войны учился в Омском художественном училище имени Врубеля. Гениальный был художник и человек, он погиб в первые дни войны, дома осталось много его картин и писем брату Ивану (сёстры сохранили) о живописи, и как ею заниматься. Я, родившийся после войны, читал эти письма, как будто они были адресованы мне.

Кроме того, мой дедушка-священник поновлял и даже писал иконы, от него тоже сохранилось много писем. Он был расстрелян в 1920 году, на глазах у моей матери.

– Ещё шла Гражданская война?

– Да, в Сибири она затянулась.

– Он принимал какую-то сторону?

– Нет. Это были то ли бандиты, то ли партизаны, которые получили указание, что священнослужителей надо уничтожать. Но от деда остались краски, и Феоктисту они пригодились, и от него тоже остались краски. Когда мне было 14 лет, я поступил в Красноярское художественное училище, родители беспокоились: мальчик один, в общежитии, к тому же после хрущёвских новаций город был наводнён определённой публикой. Мы шли утром на занятия в училище, а параллельно на строительство алюминиевого завода шла пятитысячная толпа заключённых: пар поднимался, их сопровождали собаки… Через пару лет я перебрался в Нижний Новгород (тогда город Горький), где незадолго до этого поселилась старшая сестра Александра.

– А как попали в Москву?

– Окончив Горьковское художественное училище, поступил в Строгановку. Учился я у Гелия Михайловича Коржева.

– Замечательный художник, в ваших картинах есть что-то общее.

– Он был удивительным человеком, и, конечно, повлиял очень сильно на меня, помог разобраться во всём том, что касается существования художника в нашей стране.

– Если сравнивать вашу живопись с кем-то ещё, то, во-первых, это, наверное, Врубель, но и Пикассо и, может быть, древнерусская живопись.

– Это определяющее.

– Да, когда смотришь на одежды героев ваших полотен, видишь…

– … складки.

– Как будто ризы на иконах, вспоминаешь рублёвскую троицу. Но как это всё в вас совмещается: Пикассо, Врубель и Рублёв?

– Естественно, художник что-то наследует, не в чистом же пространстве мы появились, однако смею надеяться, что я всё переосмыслил – от самого себя никуда не денешься. Экспрессия восприятия, с одной стороны, определяется владением профессией – учебный процесс позарез необходим художнику, а сейчас это подвергается сомнению, почему-то стали считать, что, когда дело касается изобразительного искусства, главное – выдвинуть идею, сформулировать её и в одной из медийных технологий осуществить. Но художник должен владеть ремеслом, когда ты ощущаешь, что материал подвластен, что ты осведомлён во всех технологиях, выстраиваешь пространство, можешь осуществить какие-то колористические гармонии, то ты начинаешь погружаться в этот мир, который откликается на тебя, не только ты на него, но и он на тебя, и начинается процесс образного выстраивания картин. В этом процессе отметается всё (все влияния, предпочтения), сам холст диктует тебе. Художник – это всегда какой-то жест, который иногда бесконтролен и не подчиняется тебе самому. То есть ты во власти некоего действа, совместно со всем, что тебя окружает. Ты не то что медиум какой-то, но ты во власти чего-то большего, чем ты…

– Что-то происходит помимо воли художника. Как у Пушкина в письме Вяземскому: «Вообрази, какую штуку выкинула со мной Татьяна: замуж вышла».

– Так же один цвет вдруг начинает пробиваться и доминировать в холсте в ущерб или в контраст другим. Иногда начинаешь писать одну работу, а получается другая.

– Вы с юности связаны с литературой, дружили с участниками поэтической группы СМОГ…

– Это слишком сильно сказано, я просто дружил с Леонидом Губановым, он жил у меня в общежитии несколько месяцев. С ним был восторженно-мучительный контакт. В его присутствии неудобно было демонстрировать, что я тоже что-то пишу.

– Стихи?

– Да. Общежитие Строгановки было причалом для всех поэтических групп, которые тогда существовали. Я, ещё находясь в Горьком, слышал о Губанове, помнил его знаменитое, опубликованное в «Юности» стихотворение.

Холст 37 на 37. 
Такого же размера рамка. 
Мы умираем не от рака 
И не от старости совсем…

А поступив в Строгановку, я попал в этот водоворот. Лёня приходил со своими друзьями Володей Алейниковым и Юрой Кублановским…

– Они были настроены оппозиционно?

– В общем, да, но тут больше было юношеской фронды. Кто Губанова слушал, замечал, что он себе не принадлежал, иногда его куда-то несло со страшной силой. Уникальный, с гениальными проблесками человек. Очень жаль, что он так рано ушёл.


Портрет Насти



Поэзия живописи

– Как вы уберегли себя в этой богемной среде?

– В живописи очень много ремесла, а оно дисциплинирует. И охранительные старообрядческие корни сыграли свою роль. Ни пить, ни курить! С детства помню лубочные картинки, где сатана изрыгает всю дымную гадость – организм мой этого всего не приемлет.

– Тем более удивительно ваше увлечение футуристами, Гончаровой и Ларионовым, сочетание авангарда с, так сказать, старообрядческими ризами.

– Кстати, ведь всю авангардную живопись собрали старообрядцы-коллекционеры. Щукин, Морозов покупали картины самых крайних течений, Пикассо, Матисса.

– Как это объяснить?

– В петровские времена, когда Европа очень стала на нас влиять – мы не только окно прорубили, но и вообще снесли почти все заградительные устройства – натурность, предметность; светскость стали доминировать в искусстве, возникла портретная живопись. Ещё раньше иконы стали обрастать телесностью. Телесность, как таковая, чужеродна русскому сознанию. Живопись как самостоятельная сфера отсутствовала, существовало только сакральное, религиозное искусство, но секуляризация его далеко не всеми была хорошо воспринята, протест был очень сильный, особенно в иконописи это ощущалось, чуть ли не до смертоубийства дело доходило, реакция протопопа Аввакума была, в том числе, и на это.

Только старообрядцы сохраняли и, несмотря на чудовищные испытания, пронесли традиции ХII–ХVI веков до ХХ века, и в его начале Щукин, Морозов и другие старообрядцы почувствовали, что на Западе натурализм, как таковой, начинает исчезать, они, как никто, поняли, что это если не победа над натурализмом, то попытка избавиться от доминирования натуральности в искусстве.

Щукин (я читал его письма) сомневался: «На кой я купил эти «Танцы» Матисса, но потом постепенно стал постигать самодостаточность цвета независимо от сюжета… У нас доминируют традиции передвижничества, в советское время это – топовая точка в развитии искусства. А сейчас всё сместилось в сторону духовного искусства, так как наши корни лежат вне Бидермейера, который к нам проник от немцев, вне реализма французов и итальянцев.

– Вы против реализма?!

– Нет, для меня Рембрандт, Курбе – абсолютные авторитеты, но они внутри этой натуральности искали то, что её превышает. Когда на Рембрандта смотришь, происходит дематериализация на уровне образа, одухотворение, возникает какая-то другая волшебная среда.

– Боюсь спросить, тогда, может быть, какой-то глубокий смысл заложен в «Чёрном квадрате»?

– Эта тема настолько уже измочалена...

– Понятно, что это был жест художника, манифест, возвещающий конец определённого этапа развития искусства. То есть это факт не живописи, а публицистики. Но есть люди, которые возле него могут часами стоять и говорить, что это великая живопись.

– Нет, конечно, это концепт, её как живопись невозможно воспринимать.

– А покупать за миллионы?

– Ну, сейчас на «Кристи» и «Сотбисе» и за бoльшие суммы покупают. Вспомним Хёрста с его акулой в формалине. Существует договоренность дилеров и галеристов. Это в очень большей степени коммерция. Нашей художественной среды это пока мало касается.

– Как отличить настоящую живопись от профанации?

– Нужно погружаться в ту сферу, которая тебя влечёт. Ощущение гармонии дано всем людям, уже это начало постижения настоящего искусства. Появляется согласие с теми формами, цветовыми потоками, которые завораживают тебя в холсте, независимо от того, предметное это или беспредметное искусство. Похожести «как в жизни» недостаточно для того, чтобы квалифицировать произведение как настоящее. Есть волшебное свойство настоящей живописи – преображать даже самое натуральное, что изображается. Тут много того, что надо не только чувствовать, но и знать. Ходить в музеи, на выставки, читать, слушать умных людей, сравнивать и пытаться осмыслить то, что непонятно.

Тот же Малевич, сколько о нём написано! «Чёрный квадрат» на самом деле логический вывод из всего предыдущего. Художник сделал этот жест для себя, но отнюдь не для всего искусства, которое возникло после него. Его архитектоны нашли применение, его идеи используются по всему миру в архитектуре, но живопись от этого не исчезла. Говорили же, что в литературе форма романа себя исчерпала.

– Однако появляются акционисты, которые даже рисовать не умеют, но их называют художниками, вот Павленский тоже делает жесты…

– Это спекуляция, политизация, попытка привлечь к себе внимание. В Париже его за одну только попытку посадили, это у нас тут такая «свобода творчества», что подобное допускается и в какой-то мере даже поощряется.



Целительная устойчивость

– Какие писатели вам близки?

– С юности я был совершенно потрясён Андреем Платоновым. Удивительно, у него всё вроде физиологично и одновременно всё на атомы разлагается. Очень люблю Хлебникова, как поэта и мыслителя, отдельные его фразы просто путеводитель по жизни. Сейчас, например, читаю только Лескова. В сотый раз – «Левша»; вроде знаешь почти наизусть, но каждый раз поражаешься – настолько всё актуально. Есть там какая-то целительная устойчивость. Канон. У Лескова потрясающе сказано: «Художник может быть свободен только в рамках канона». И я с годами пришёл к тому же. Такой экспрессии, как в росписях ХV–ХVI веков, как в Спасе-на-Нередице, церкви на Волотовом поле, ни у какого немецкого экспрессиониста ХХ века нет. И все теперешние сладенькие росписи, хотя вроде по канону, но совершенно мёртвые. Во фресках Феофана Грека или названных храмов столько жизни, там такая ярость, ослепляющая, возвышающая энергия... С одной стороны, жёсткий канон, с другой – внутри этого канона человек абсолютно свободен и становится больше себя самого. Та внешняя структура, которая веками существует в иконописи, тебя освобождает от сомнений и смуты – следуй этому канону и будешь свободен.

– Да, парадокс, как и то, что в тоталитарные времена рождались шедевры, а в условиях полной свободы что-то негусто. Виктор Григорьевич, вы академик, первый вице-президент Российской академии художеств, подскажите юному любителю живописи, начинающему художнику или человеку из «очереди на Серова» в какую бы ему ещё очередь встать?

– Сейчас, конечно, время смутное, очень много зависит от позиции государства, я имею в виду в первую очередь учебный процесс. Сейчас он нарушен. Вековая традиция сломана, из академии вывели учебные заведения, что сказалось на уровне образования. Сейчас процесс этот начинает осознаваться, о чём говорит сам факт того, что в академию опять возвращаются академические музеи, библиотеки. Раньше были отделены и пущены в самостоятельное плавание Урал, Сибирь и Дальний Восток, сейчас их вернули опять в академию. Поняли, что от традиционного трёхуровневого образования никуда не денешься, хотя это мучительно проходит.

Поскольку Союз художников – общественная организация, он более свободен и очень многое зависит от самих художников. Где более сильный состав, там и выставки проходят. Вот, например, я недавно был в Сибири, там была организована огромная выставка «Красный проспект» – все художники впервые в таком объёме выставились. Настолько мощно провели, и в данном случае была заинтересованность властных структур, издали замечательный каталог, и народ валом валил на выставку. В марте в Кемерове будет всесибирская выставка. Это попытка объясниться: чем властные структуры могут помочь изобразительному искусству и чем искусство может помочь всему людскому сообществу.

Хотя существование художника сейчас иногда плачевно в силу того, что и материально, и пространственно негде устроиться. Может быть, я ошибаюсь, но у нас нет такой профессии – художник…

– … так же, как и писатель.

– Проходим под маркой – самозанятый человек. В силу нынешних параметров нашего существования искусство – увы! – изобразительное искусство занимает очень малый процент, и со стороны властных структур воспринимается, как нечто необязательное. Когда власти в Перми поддерживали, так сказать, эксперименты, получилась ситуация, похожая на ту, что с Серебренниковым. Надо понимать, что поддерживать. Приходит время осознания. Собираются сделать закон о культуре, не знаю, насколько это поможет. Художник достаточно автономен, сам процесс творчества очень увлекателен, каждый всегда может своё творение ну хоть соседу показать. Раньше даже была система, когда художники выставлялись просто в квартирах. Потом вошли во вкус, пришло время жестов, бульдозерных выставок и всего прочего, к искусству имевшего мало отношения, а больше к политике. Художник самодостаточен именно в процессе и всегда может предметно выставить своё творение перед глазами.

Пример. Был в предвоенные времена такой великолепный график Михаил Ксенофонтович Соколов, он начинал как футурист, а потом развился в очень большого мастера, и его где-то перед войной посадили. И он писал письма из лагеря, и делал в них маленькие зарисовочки, причём ничего у него не было под рукой, рисовал спичкой, а в качестве белил использовал зубной порошок, и создавал маленькие шедевры. Удивительно, даже в лагерных условиях была потребность создавать какую-то гармонию. То есть ничего у художника отнять нельзя, если он хочет что-то сказать. Если художник действительно погружён и способен создать свой мир, он свободен изначально, и жизни ему нет, если он этого не делает. Поэтому нытья, что кому-то что-то мешает быть свободным, я не выношу. Тут точка моего абсолютного несовпадения с теми, кто ноет с давних времён о том, что кто-то перекрывает им кислород.

– И заключительный, новогодний, вопрос к вам, как к давнему читателю «ЛГ». Какие у вас пожелания нашей газете, может быть, есть замечания, что нам нужно изменить в новом году?

– Но это касается не только газеты, всех нас касается: больше правды и профессионализма! Иногда скучновато какие-то темы у вас преподносятся. Желаю ощущения естественности в том, что вы пишете, чтобы журналистов вёл не какой-то заказной интерес, не идеологема, которой обязательно надо следовать, а что-то на самом деле интересное и волнующее множество читателей.

Автор
Кондрашов Александр
Поделиться
Комментировать

Популярное в разделе