Стрит-арт — исчезающий, но умножающийся

Что пишут сейчас на стенах и заборах. А вы что думали?

Петербургская группа стрит-арта Gandhi захватила фейсбук необычным проектом: художники вешали самодельные памятные доски на питерские дома, похожие на стандартные: «в этом доме с такого-то по такой-то год жил и работал…», только рассказывали они об обычных людях.

Тексты были такие: «В этом доме в 2009 году жила Ксения Демина. Она часто просыпала работу, потому что любила читать интернет-форумы по ночам. В 2013 году она переехала на Гражданку, поближе к офису»; «В этом доме с 2008 по 2010 год жила и работала копирайтером Валентина Сергеевна Кошкина, но, решив покончить с одиночеством, нашла через интернет мужа и переехала в Торонто».

Обнаружив, что уже в пятый раз пересматриваю фотографии с этими досками и в пятый же раз жалею, что такие же таблички не вешали в Москве, я поняла, что это не просто милая забава творческих ребят. Занимая внимание прохожего на полминуты, эти тексты проникают в сознание и заставляют задуматься на вечные и поэтому обычно игнорируемые темы: маленький человек в большом городе, след, который остается после нас, наши похожие и разные жизни.

У группы Gandhi, авторов проекта с мемориальными досками «В этом доме свет не гаснет», есть своя страница в фейсбуке, где художники выкладывают фотографии своих работ. Однако предложение встретиться и поговорить восторга у них не вызвало: «Мы не хотим развиртуализовываться», — написали они мне. «Ну, пожалуйста, — ныла я, — у меня такое ощущение, что вы делаете что-то хорошее и нужное, и я хочу в этом разобраться». И вдруг пришел короткий ответ: «Пойдемте с нами в воскресенье делать работу. Встречаемся в 8 утра. Нас будут две девушки с большой черной папкой…»

Разговор у метро

В 8 утра в воскресенье осенью у метро «Василеостровская» неуютно. Темно, дует фирменный питерский ветер, прохожие стараются побыстрее скрыться в вестибюле метро, откуда тянет теплом. Я собиралась тщательно: оделась тепло, взяла большой рюкзак, куда влезли все объективы, и выбрала самые удобные сапоги, чтобы убегать от сердитых горожан или полиции.

Наконец появляется девушка с большой черной папкой. Сегодня собирались «делать работу» представительницы двух разных групп: Gandhi и Zoa Art. Поскольку мы договорились без имен, то пусть первую девушку так и зовут — Gandhi, а вторую — Zoa. Пока мы с Gandhi ждем Zoa, разговариваем под теплым вентилятором на выходе из метро.

— Ваша творческая группа — это единомышленники?

— Да. Для нас искусство на улицах — это следующий шаг после искусства в галереях. Оно честнее, потому что зритель его воспринимает независимо от личности художника. Поэтому мы и не хотим развиртуализовываться. Нам важно, чтобы зритель видел наши работы в чистом виде. И в галерее всегда есть коммерческий компонент. Еще одно важное свойство уличного искусства — оно исчезает без следа. В городе перенасыщение образами, поэтому важно «убирать за собой», и стрит-арт хорош еще тем, что самоуничтожается.

— Есть ли в том, что вы делаете, какая-то, прости господи, идеология, или это просто добрые картинки для оживления городской среды?

— Картинки есть и недобрые — например, женщина, у которой в животе младенец с автоматом, называется «Бабы новых нарожают». Она о том, что дети уже в утробе — потенциальные участники очередной войны.

— Сейчас везде политика — это как-то отражается на ваших работах?

— Да, конечно. Например, когда в начале марта Совет Федерации одобрил ввод войск на территорию Украины, мы в тот же вечер собрались, сделали трафареты и пошли по улицам. Картинки в основном были метафорическими — например, танк с обвисшим стволом и надписью «Маленькая победоносная …ня»; портрет женщины в украинском венке и надписью: «Вова, я ухожу от тебя»; маленький танк, у которого колеса складывались в олимпийские кольца.

— Каждый может сказать, что хочет, нет никаких запретов и идеологии?

— У каждого своя тема. Запретов нет, но есть уважение к теории ненасилия. Мы высказываемся против проявления силы.

— По какому принципу вы выбираете место размещения?

— Главное, чтобы это не портило вид городской застройки. Стараемся не трогать памятники архитектуры, не рисовать там, где это будет нелепо. Самый беспроигрышный вариант — трансформаторные будки и заборы, потому что это ничейная территория, которая от этого только выигрывает.

— Вы сначала делаете трафареты, а потом по ним — много рисунков?

— Не то чтобы много — для этого нужно свободное время и краски, а краска дорогая. Мы делаем два-три рисунка, фотографируем, выкладываем в сети, и дальше это работает уже в медиасреде.

— Расскажите подробнее про мемориальные доски.

— Мы переписывались «ВКонтакте» с подругой, и возникла эта идея серии про несуществующих людей. Она по образованию искусствовед и иногда работает копирайтером. На реальных табличках в городе обычно указаны имена видных деятелей, которые что-то совершили и любимы или нелюбимы народом, а нам было важно сказать про обычных людей. Хотелось дегероизировать персонажей мемориальных досок и сказать, что каждый важен.

— Были ли у вас еще серийные вещи?

— Была серия наклеек «Мама сказала», надписи: например, «Мама сказала, что он для меня слишком стар» — стереотипы, навязываемые мамами своим дочерям. Были «Мигранты» — четыре трафарета женщин-мигранток, сделанных с фотографий из путешествий по Таджикистану, Казахстану, Киргизии. На этих картинках красивые женщины в национальных костюмах занимаются своими делами, но на стенах Питера или Москвы таких персонажей зритель все равно воспринимает как «понаехали».

— Ваши интернет-зрители критикуют вас за что-нибудь?

— Когда были эти политические работы, то кто-то писал, что мы тотально неправы, кто-то вообще отписался от сообщества. Еще работу «Бабы новых нарожают» много перепащивали, как ни странно, люди, которые настроены против Майдана: они добавляли к ней комментарии вроде «вот к чему приведут ваши майданы и революции, полюбуйтесь». Было жутковато, потому что мы хотели сказать совсем не об этом, но зритель — это соавтор, каждый трактует работы по-разному, и к этому надо относиться нормально. Если в работе есть текст, то простор для толкования небольшой, а если просто картинка, то могут быть разные интерпретации. Мы, кстати, начинали со слов — писали тем же шрифтом, которым пишутся названия улиц, слова «любовь», «реальность», «честность», «слово». Этот шрифт подсознательно воспринимается как несущий правильную информацию.

http://www.novayagazeta.ru/storage/c/2014/11/21/1416533003_284488_77.jpg

Новорожденный василеостровский

Не дождавшись Zoa, мы выходим на улицу. Gandhi смотрит на стены оценивающим взглядом и одновременно комментирует некоторые надписи и рисунки.

— Вон, во дворе, видите человечка? Это делает группа FYM.

— Зачем?

— Их задача — сделать тег, узнаваемый образ, занять им какое-то пространство, присвоить его. Они рисуют одного и того же человечка, и он постепенно становится частью среды, знакомым персонажем. Чтобы легально выразить себя в городском пространстве, разместить что-то свое, надо обращаться в рекламные компании, согласовывать, поэтому твой город как бы тебе не принадлежит, а так — рисует, кто хочет, и присваивает это пространство себе. Большинство людей, кто занимается искусством на улице, исходит именно из этих принципов.

— То есть это форма протеста против того, что все коммерциализовано и присвоено государством?

— Да. О, — Gandhi оживляется, — вот хорошая поверхность.

На мой взгляд, стена как стена, на ней что-то накалякано.

— Что значит — хорошая?

Gandhi усмехается:

— Уже испорченная…

Здание оказывается студенческим общежитием. Gandhi открывает папку, раскладывает трафареты, вынимает баллоны. Мы наклеиваем поверх надписей первый трафарет. Наклеиваем второй. Gandhi берет другую краску, появляются дополнительные штрихи. На пустой улице никого нет, но Gandhi все делает быстро: я держу трафарет, она фиксирует скотчем, несколько штрихующих движений баллоном, трафарет летит на асфальт, и вдруг на стене появляется пожилой, сутулый человек с тяжелым рюкзаком на плечах и с корзинкой в руке.

— Что это за дедушка? — спрашиваю я, налюбовавшись новым ярким жителем улицы, оживившим ее строгую монохромную перспективу.

— Мы участвовали в арт-фестивале «Солидарность», который проводил Московский центр для бездомных, они предложили художникам расписать их внутренний, похожий на тюремный двор. Так получилась серия «Обитатели».

Мимо проходит мужчина с сигаретой, останавливается и некоторое время рассматривает дедушку. Потом молча уходит. Мы собираем в папки баллоны и трафареты и тоже уходим.

Солнце встает

Идем дальше.

— Сколько рисунков вы делаете за одну вылазку?

— Обычно один-два рисунка по одному трафарету: чем позднее, тем больше появляется народу, к тому же если делать разные картинки, надо тащить другие трафареты, разные краски, тяжело.

— Как долго живут картинки?

— Некоторые висят очень долго, месяца два. Есть одна картинка-старожилка во дворе на Марата — наша мигрантка, ее уже год никто не трогает, правда, доброхоты подрисовали ей член возле лица…

— То, что вы делаете, подпадает под Административный кодекс?

— Да, конечно: хулиганство и вандализм, порча чужого имущества. Но сотрудники полиции тоже бывают человечными, с ними можно поговорить и мирно разойтись.

Смотрите, — улыбается Gandhi, — вон наше солнышко до сих пор живет, давно уже.

На унылой обшарпанной стене, из-под асфальта, как из-за горизонта, поднимается веселое красное солнце. Мы подходим поближе и читаем табличку на здании: наркологическая больница.

— Это вы специально? Солнце встает в царстве потерявших надежду?

— Нет, это было ночью, и мы не знали, что там. Иногда поэтому получается здорово.

Мы встречаемся с Zoa, у нее большой пакет с ее плакатами. В переулке мы наклеиваем ее матрешку почти в человеческий рост — она сделана как бы из кафеля. Я не могу удержаться от дурацкого вопроса, от которого корежит любого художника:

— А что это значит?

Zoa кривится, но отвечает:

— Это, скорее, дизайнерская вещь, без особого смысла, просто украшение пространства.

На кирпичной одноэтажной будке мы наклеиваем плакат Gandhi «Безопасности не существует». На картинке мужчина держит на коленях ноутбук, а из экрана ему в лицо смотрит дуло автомата. Мимо идет плохо одетый дедушка с морщинистым лицом старого моряка, останавливается. Девочки напрягаются, а я убираю в рюкзак фотоаппарат и объективы, чтобы в случае необходимости быстро удалиться. Но старик настроен позитивно, рассматривает плакат, интересуется, что нарисовано и почему такие мысли, Gandhi объясняет. Старик вдруг проявляет неожиданное знание предмета.

— Вы должны быть более лаконичны: «Безопасности нет!» — и дедушка резко вскидывает кулак. — Но вообще-то она есть. Лучшая защита, знаете, какая?

— Неужели нападение? — поскучнев, спрашивает Gandhi.

— Нет, — говорит дедушка, — полная открытость миру. Есть блестящий пример бхакти… про бхакти знаете?

Я теряю дар речи, а Gandhi кивает:

— Слышали.

— В бхакти есть такой образ: человек, полностью доверяющий миру, — это котенок, спящий под колесом самосвала. И поскольку он доверяет миру, самосвал не поедет: шофер его увидит.

— Что-то в жизни много обратных примеров, — сомневаемся мы.

— А потому что нет веры.

Мы благодарим и потихоньку уходим. Ну и город: в девять утра напротив общественного туалета слушать лекцию о бхакти…

Коллонтай на прощание

На улице Репина мы клеим на стену Александру Коллонтай — работу Zoa. А рядом с нами снова останавливается асоциальный персонаж, на этот раз более мрачный.

— Это кто?

Gandhi объясняет. Мужчина удивленно свистит.

— И зачем она здесь?

— Чтобы напомнить о себе. Как вы относитесь к Коллонтай?

— Никак, — сразу отвечает прохожий.

— Может, она здесь кого-нибудь подвигнет прочесть ее тексты.

— Ууу, — презрительно тянет он. — Поверить в то, что кто-то в этом городе что-то будет читать, я отказываюсь.

И возмущенно пожимая плечами, уходит. Мы тоже потихоньку собираемся и идем к метро. По дороге Zoa, под впечатлением разговора с прохожим, продолжает ему отвечать:

— Ну у нас же тут процветал всякий андеграунд, Курехин всякий… Мы же должны быть чудаками, оправдывать ожидания… мы же, типа, неформалы…

Возле метро уже совсем светло и людно, как в будний день. Мы прощаемся. Сижу в вагоне, смотрю фотографии и чувствую, что улыбаюсь: пусть недолго, но в городе будут жить и делать окружающее пространство чуть менее серым старик с рюкзаком, кафельная матрешка и Александра Коллонтай.

Ксения Кнорре-Дмитриева

Новая газета

Поделиться
Комментировать

Популярное в разделе