«Соловьиная» песня не спета?

Мои студенческие годы стали временем того невиданного пробуждения и катастрофического упадка, которые страна наблюдала в 1987–1992 годах. Понятно, что мои воспоминания включают и долю ностальгии о первой любви, знакомстве с философией, несмелых надеждах на признание и многое другое.


Но ведь и для всего нашего общества многое тогда произошло впервые. Мы увидели изданного на русском языке Сартра, услышали по радио «Аквариум» и «Кино», сходили на показы Гринуэя и Бунюэля. Это не значит, что ностальгия должна заслонять для нас чувство реальности, понимание, чем в конечном счете все обернулось. Но, с другой стороны, было бы неблагодарностью и просто безумием считать «золотым веком» более раннюю эпоху, когда диплом приходилось тридцать раз перепечатывать на машинке (при отсутствии персональных компьютеров), а ленты Стэнли Кубрика смотреть исключительно на закрытых показах.

Говорю я это к тому, что каждая эпоха в Москве имеет свой памятник, свою достопримечательность, отсылающую непосредственно к данному времени. Так, памятником 1930-х для нас, наверное, останется Дом на набережной, увековеченный Юрием Трифоновым и недавней работой Юрия Слёзкина, памятником хрущевской оттепели — ​раскрытые книжки Нового Арбата и Кремлевский Дворец съездов, как будто рожденный из грез «подпольного человека» Достоевского. А вот есть ли здание, построенное и введенное в эксплуатацию в перестройку, которое в точности бы выразило в себе суть того периода — ​символ короткой и трагичной эпохи 1985–1991 годов?

Злые языки, конечно, скажут, это первый «Макдоналдс» на Пушкинской площади. Но они будут лишь частично правы, поскольку не гамбургером единым запомнилось горбачевское правление. На Комсомольском проспекте в 1988-м открылся Дворец молодежи, но, будем честны, культовым местом для москвичей он так и не стал — ​просто один из столичных концертных залов, не более.

Тем не менее монументальный памятник тому времени в Москве существует. Но, скажем так, пока существует. Ведь именно сейчас решается его судьба. Это Киноцентр на Красной Пресне. Сейчас его чаще называют «Соловьем» по фамилии человека, восемь лет назад осуществившего ребрендинг заведения, но это название не прижилось и мало греет душу. Знают и помнят данное здание именно как Киноцентр. С большой буквы, единственный в своем роде.

Конечно, дорог он москвичам не столько архитектурной оригинальностью, сколько памятью об эпохе, когда еще в Москве было сложно купить сметану или колбасу, но зато в одном из множества залов Киноцентра демонстрировали и новинки, и зарубежную классику. До того момента в Белокаменной находилось, пожалуй, два культовых кинотеатра — ​«Звездный» на проспекте Вернадского, где шел премьерный показ свежих фильмов, и «Иллюзион» на Котельнической набережной, где давали целые подборки классики. Киноцентр смог объединить в себе и то, и другое — ​не случайно вскоре в его стенах возник Музей кино Наума Клеймана.

Я смотрел здесь «Фотоувеличение» Антониони, «Шоссе в никуда» Дэвида Линча, «Игры разума» Рона Ховарда, «Меланхолию» Ларса фон Триера, да и многое другое. Всякий раз, когда хотелось не просто похрустеть попкорном под что-то модно-голливудское, а прикоснуться к классике, я направлялся именно сюда. В уверенности, что мне не будет стыдно за бесцельно потраченные часы. Отчасти потому, что здание словно сохранило в себе аромат своего времени, 1989-го — ​наверное, исключительного для истории России года, когда студенческая молодежь была слишком поглощена освоением родной и чужой культуры, а не политической активностью и совершающейся на глазах революцией.

Это сегодня на акциях протеста преобладают тинейджеры и двадцатилетние. Ту революцию сделали за нас взрослые, хотя мы их и не просили, предпочитая ходить на фильмы Феллини и лекции Бибихина, а не на митинги с участием Тельмана Гдляна или Гавриила Попова.

Поэтому Киноцентр — ​еще и памятник нашего прежнего трезвого консерватизма, который, правда, проявился не столько в форме какого-то особого участия в политике, сколько в нашем тогдашнем от нее отвращении, позднее оказалось, что не беспочвенном. Поэтому, следуя призыву Никиты Михалкова, нужно обязательно сохранить этот памятник, этот символ. Может быть, только дав ему «не пустое для сердца» имя — ​скажем, Андрея Тарковского. Конечно, к 1989 году мы уже видели все фильмы великого режиссера, но я помню, как после очередного просмотра «Сталкера» в теплом апреле 1991-го на улице вновь пошел снег, и данное событие воспринималось как символ — ​символ примирения с тем, что самая яркая по впечатлениям эпоха нашей юности на глазах уходила в Лету.

Наступало суровое время, в котором заботы о хлебе насущном постепенно вытеснили романтические мечтания. Однако, всякий раз возвращаясь в Киноцентр, эти мечтания как будто оживали вновь.

Пусть Москве и не хватает хороших гостиниц, но Киноцентр, несомненно, один в своем роде, как кинотеатр «Художественный» на Арбатской площади, читальня имени Пушкина на «Бауманской» или Дом книги на Новом Арбате. Это место паломничества в мир синематографа, в мир радости и светлой грусти, в мир ностальгии и символов. Это Киноцентр как имя собственное.

Поделиться