Александр Бродский. "Блуждающая черепаха", 1984/1990
Фото: ALEXANDER BRODSKY
Со всех точек зрения городу лучше быть небольшим. Однако современная экономическая модель свободного глобального рынка не может предложить иного варианта развития, кроме роста городов. Города будут расти и в будущем, пока не сменится экономический уклад, рост — защитная реакция на этот уклад. И это довольно грустно
Размер города — это проблема сетей. Всех. Домов можно ставить сколько хочешь, но чем их больше, тем больше машин. А стало быть — или тем больше территории нужно оставлять под дороги и парковки, или тем дольше нужно стоять в пробках: что так, что этак время передвижения растягивается бесконечно. Протяженность труб водоснабжения и канализации приводит к колоссальным потерям воды. Теплосети начинают больше топить землю, чем дома, куда пытаются доставить горячую воду. Тысячи километров кабелей и миллионы электроприборов создают постоянное электромагнитное излучение. И так далее.
С инженерной точки зрения город должен быть маленьким. Не больше пяти километров от одной границы до другой, чтобы его можно было пройти пешком и транспорт стал не слишком нужен. Чтобы он проветривался, чтобы можно было использовать локальные системы водо- и теплоснабжения. Чем больше город, тем больше бытового мусора в расчете на одного горожанина он производит — чтобы обслужить тысячи, нужны тысячи тонн упаковки. Чем больше города, тем уязвимее страна с точки зрения безопасности, неважно, идет ли речь о ядерном ударе или об эпидемии, один удар уничтожает миллионы.
Он должен быть маленьким, но не хочет. Понятно, почему города росли в индустриальную эпоху. Большое производство требует большого количества рабочих, их нужно собрать вместе в одно время, и для этого они должны жить компактно. Но людей на производстве сегодня нужно примерно в сто раз меньше, соответственно, миллионник должен превращаться в крошку-десятитысячник. Но он не превращается. Наоборот, урбанизированный мир переживает период второй урбанизации — это когда жители малых и средних городов переезжают в мегаполисы. У десятитысячника статистически сегодня исчезающе мало шансов выжить, если только в нем не случилось какого-нибудь исключительного ресурса — курорта или исторического наследия.
Это непонятно. Что мешает миллионникам разделиться на множество мелких городских образований, каждое из которых прекрасно живет вокруг завода с трудящимися роботами?
Проблема, как мне кажется, лежит в несколько неожиданной плоскости — в «черных лебедях» Нассима Талеба. Напомню его знаменитые рассуждения об этих птицах: дело не в том, что иногда случаются разнообразные катастрофы и роковые случайности, не позволяющие нам заняться разумным планированием, а в том, что в последнее время они случаются чаще. Индустриальное общество, выстроенное на работе больших промышленных комплексов, обладало огромной силой инерции и двигалось в предсказуемом направлении — конвейер не может крутиться в обратную сторону. Не то что в нем не было случайностей и катастроф — были, и еще какие,— но по их преодолении все возвращалось более или менее на круги своя и двигалось туда же, в сторону прогресса. В постиндустриальном обществе, в экономике знаний, услуг и технологий — и, добавим, доверия и виртуальных финансовых операций, уровень случайности резко возрастает. Люди видят черных лебедей каждый день, и один появившийся в Гонконге может разрушить экономику Балахны в Нижегородской области.
Вопрос экономики города — что город получает и что продает «за городскую стену». Пристрастия горожан могут быть любыми, но сегодняшний город встроен в глобальный экономический обмен и зависит от внегородской конъюнктуры. В традиционном марксизме важной темой является отчуждение, там речь идет о человеке, отчуждении от собственности, результатов труда и труда как такового. Мне кажется, имеет смысл говорить об отчуждении города от самого себя. В глобальном разделении труда его профиль оказывается определен тем, что находится «за городскими стенами», он живет не своей жизнью, но ради посторонних ему процессов. Если, кстати, добавить к этому свойственное нашей стране отчуждение города от собственных налогов и от управления собой, мы легко получим формулу «городам нечего терять, кроме своих цепей» — и, боюсь, она нам еще аукнется.
Так вот, если это устойчивые производственные цепочки, если город является частью конвейера с большой инерцией, то в таком случае это отчуждение не является критическим. Но если степень предсказуемости резко падает, то жизнь города постоянно оказывается под угрозой.
Устойчивость городов является одной из центральных тем урбанистики, но речь прежде всего идет о политической, социальной и экологической устойчивости. Однако главный вопрос устойчивости города — это его экономическая стабильность, и именно она не обеспечена. Если у вас в городе завод по производству рогов для троллейбусов, а совсем в другом мегаполисе решили вдруг перейти на электробусы, потому что провода загораживают мэру солнце, то вам как быть?
Устойчивость обеспечивается величиной города. Один долларовый миллионер в Москве не влияет на атмосферу в городе, их здесь много, и его состояние несопоставимо с городскими доходами. Им можно более или менее пренебречь, что регулярно и делается. Тот же миллионер, выписавшийся из Москвы и прописавшийся в городе Изборске с его населением в одну тысячу человек, своим НДФЛ вчетверо перекрывает годовой бюджет города, и там ему почет и уважение. Теперь представьте себе, что в силу различных обстоятельств с ним произошло досадное отчуждение, и он вынужден поменять местожительство и гражданство на Кипр. Москва не заметит, а Изборск разорится. Миллионник так устроен, что внутри него возникает собственная инерция, он сам себе рынок, он не отчуждается целиком. Экономически он ведет себя как диверсифицированный портфель инвестиций: если одни акции неожиданно падают, то другие падают не так резко, а некоторые даже растут. Поэтому он гораздо более устойчив.
Города растут от страха перед черными лебедями. И, как бы это ни было неудобно с инженерной точки зрения, они будут продолжать это делать. По крайней мере до тех пор, пока горожане будут использовать те экономические возможности, которые предоставляет им город. Если бы они включались в глобальный рынок напрямую, минуя город, размер был бы неважен. И, скажем, для работников IT или шоу-бизнеса это так и есть, но, хотя можно надеяться, что все жители малого города в будущем станут такими же и мы увидим поселения глобальных сапожников и пирожников, пока такие перспективы не очень просматриваются. Кроме того, граждане, самостоятельно включенные в глобальное разделение труда, к неудовольствию властей, демонстрируют прискорбное отсутствие локального патриотизма. Они мигрируют от проекта к проекту, из одного центра мировой экономики в другой, составляя явление «нового номадизма». А вот если вы работаете в парикмахерской малого города и в ней делали прически работницы завода по производству рогов для троллейбусов, а завод закрылся, то спасения для вас не предусмотрено.
В свое время знаменитый урбанист, бывший главный архитектор Барселоны, а сегодня профессор в Лугано Хосе Асебильо инициировал в МОМА проект Universitas, посвященный анализу основных трендов урбанистики будущего. Он сформулировал четыре принципа города будущего: 1 — компактный город; 2 — снижение влияния города на природное окружение; 3 — экологические инженерные системы; 4 — высокое разнообразие среды. Так вот, мегаполис не может быть компактным. И он так загрязняет воздух и воду и вырабатывает столько мусора, что снижение влияния на природное окружение — это благое пожелание. Так что, какие бы экологические инженерные системы вы ни внедряли, вы в лучшем случае сможете добиться того, чтобы уровень загрязнения не рос пропорционально росту города. Об уменьшении остается мечтать. И наконец, разнообразие городской среды. Тут вроде бы мегаполис создает преимущества — масса ландшафтов, масса народу, диверсифицированная экономика. Однако это место массового жилья, а массовое жилье, выстроенное единовременно, не бывает разнообразным. Это разнообразие муравейников.
Но это бы еще ничего. Есть политическое измерение роста городов, и оно шокирует.
Город — место демократическое. Принято как-то надеяться, что может быть не сегодня, но в будущем именно городское самоуправление приведет к уходу авторитаризма с политической сцены. И античные Афины были демократией, и ренессансная Флоренция была демократией, и, глядишь, у нас в Бирюлево тоже...
Проблема в том, что это были маленькие города, гораздо меньше Бирюлева. Аристотель полагал естественным пределом для города пять тысяч человек — правда, речь шла о прямой, а не представительной демократии. Но даже если сделать поправку на механизм представительства, где, по идее, каждый депутат должен лично знать своих избирателей, мы получаем цифру в 50 тысяч, не больше. Сейчас возлагают надежды на сетевую демократию горожан, где референдумом можно решать любой вопрос независимо от числа избирателей, и это может работать. Однако миллионники порождают специфические технические проблемы.
Как можно решать голосованием вопрос о развитии городских электрических сетей? Канализации? Отопления? Освещения? Метро? Я понимаю, что люди твердых демократических убеждений немедленно и жестко возразят мне, что сама постановка таких вопросов есть омерзительный коллаборационизм, что демократии их прекрасно решают, что в Нью-Йорке демократия и в Лондоне демократия, а электричество есть. Я понимаю это и прошу взамен понять проблему — в конце концов, мэров Нью-Йорка постоянно обвиняют в авторитарных наклонностях, а Маргарет Тэтчер вообще однажды упразднила мэрию Лондона как вредящий демократическому общественному устройству институт. Дело в том, что в инженерных системах демократии не бывает, бывают грамотные и неграмотные решения. А в мегаполисах это суперсложные системы — и цена ошибки довольно высока.
То есть, вероятно, можно решать свободным волеизъявлением избирателей и инженерные вопросы, но это могут быть странные с технической точки зрения решения, обладающие при этом высокой легитимностью. Вспомните прошлогодние события, когда муниципальные депутаты Гагаринского, Академического и Ломоносовского районов Москвы начали борьбу за то, чтобы линии собянинского метро прошли под их территориями, не выходя на поверхность станциями,— это же было? И это были самые прекрасные местные депутаты, избранные вопреки удушающим свинцовым мерзостям. А как быть с образованием? Может каждый район сам решать, стоит ли ему платить учителям? Врачам?
А если все эти вопросы оставить центральной власти, то у нее в распоряжении окажется девять десятых бюджета, и вопрос о местном самоуправлении приобретет сугубо умозрительный характер. С точки зрения классического либерализма свободный рынок и демократия всегда идут или всегда должны идти рука об руку. Но здесь, мне кажется, не идут. Миллионник своим техническим устройством вытравляет демократию.
Города растут, защищаясь от нестабильности свободного рынка. Демократия съеживается по мере их укрупнения. Вероятно, из этого круга есть выход. Но я его не знаю.